В тупике - Сабир Азери

Кафар вслед за матерью оглянулся, посмотрел на дом, на осевшую стену и, как и она, глубоко вздохнул.

— Да вознесутся к горным вершинам твои вздохи, сердце мое родное, не думай сейчас об этом — ведь дом наш пока еще стоит, не остались же мы на улице, верно? Слава богу, дом в два окна у нас пока есть. Просто я о будущем думаю. А появятся у тебя возможности — даст бог, построишь нам двухэтажный. Почему, скажешь, двухэтажный? Ну, прежде всего потому, что я до смерти люблю двухэтажные дома. И потом, раз уж ты теперь глава в этом доме, пусть он хоть чем-то отличается от других… Ах, Кафар, какое это удовольствие — сидеть на втором этаже, на балконе, любоваться садом, посматривать на соседей и, наслаждаясь утренней или вечерней прохладой, пить чай из самовара. Разве я не права, родной?

— Права, мама. Конечно же, права.

— Пусть господь исполнит все наши мечтания, в том числе и мои. — Тут взгляд ее упал на руки сына. — Ого, да у себя все ладони в волдырях!

— Ничего, мама, пусть! Отвык от работы, вот волдыри и повыскакивали.

— Да, пожалуй, это так…

Он спохватился — забыл спрятать от нее руки, забыл, что мать, каждый раз глядя на них, говорила: «Твои руки, сынок, как две капли воды похожи на отцовы. Только у него покрупнее были, поморщинистей…»

А сейчас вот не успел спрятать руки, и услышал, как мать еле слышно прошептала:

— Ах, Махмуд…

И оба они вздрогнули. Мать, пряча глаза, куда-то заторопилась, быстро пошла в нижний конец сада, взяла оставленную им лопату и принялась перекапывать землю под старой яблоней. Даже отсюда он видел, как мать то и дело подносила руку к глазам.

Кафар вышел за ворота и закурил, поглядывая в сторону дома Гюльназ. И, словно его взгляды имели какую-то силу, на улице появилась младшая сестра Гюльназ, улыбаясь во весь рот, подошла к нему.

— С приездом, братец Кафар! — Она посмотрела по сторонам, убедилась в том, что поблизости никого нет, и добавила шепотом: — Гюльназ наша тоже приехала. Вчера утром. — Сказала и убежала, исчезла в воротах своего дома.

Кафар не спешил уходить с улицы, и дождался — немного погодя с двумя ведрами в руках вышла из тех же ворот сама Гюльназ. Он понял, что направляется она к артезианскому колодцу, а раз так — непременно должна пройти мимо него.

«Дождаться ее или скрыться? — Кафар отступил на шаг к своим воротам. — Как я посмотрю ей в глаза? Что скажу, если спросит, почему не отвечал на ее письма? Разве сказать… Ведь рано или поздно должна же раскрыться вся эта ложь, должна же она будет узнать обо всем… Узнает — тогда все разом и кончится… Но разве уже сейчас не все кончено?..» Сердце Кафара вдруг ухнуло в какую-то пустоту, словно кто-то в мгновение ока вырвал все его внутренности. Так пусто было внутри, словно ничего уже у него теперь в жизни не будет — ни радостей, ни печали…

Гюльназ поравнялась с ним и остановилась.

— Здравствуй, — сказала она, улыбаясь.

Мама была права. Гюльназ действительно стала просто красавицей. Как хотелось Кафару так же открыто улыбнуться ей навстречу! Но ничего у него не выходило, словно намертво одеревенела кожа на скулах.

— Здравствуй, Гюльназ.

— Что это ты такой грустный?

— Кто? Я? Ну что ты, я вовсе не грустный… — На этот раз ему все же удалось через силу улыбнуться.

— Да что я, не вижу, что ли, у тебя в лице — ни кровинки! Ты не заболел?

— Что? А, да, наверно… Сердце болит.

— Сердце? С каких это пор? Ты же, помнится, никогда на него не жаловался.

— Нет, не жаловался? Ну извини, это я пошутил.

В саду немного поработал — вот, видно, и простудился слегка. А может, еще в Баку простудился… — В Баку, наверно, погода ужасная, да?

— Ужасная — это еще слабо сказано. Я когда выезжал — снег шел вовсю, да еще и хазри дул. Знаешь, что такое хазри? Пожалуй, даже хорошо, что не знаешь. Если хазри поднимается вдруг среди лета — человека с ног валит. А уж какую бурю он поднимает зимой. Бр-р… А как погода в Кировабаде?

— Хорошая погода…

— Ну… А как занятия? Сессию сдала?

— На пятерки.

— Молодец. Значит, опять отличницей будешь?

— Буду. А как твои успехи?

— Мои? Четверки-пятерки.

— Что же так? Кафар пожал плечами.

— А что еще студенту нужно? Чтобы стипендия была — и четверок хватит. Студенческие деньги и с четверками приятны, разве не так? — Он снова через силу улыбнулся.

Гюльназ смотрела на него с обиженным недоумением. Да, видно, не такой она представляла себе их встречу. Кафар не смог выдержать этого взгляда, отвел глаза.

— Ну, что у тебя еще интересного? Гюльназ вздохнула:

— Да что уж там… Похоже, обо всем уже переговорили — и о погоде, и денежный вопрос решили…

— Действительно, о чем бы нам еще поговорить… Как родители?

— Хорошо. И соседи, и все знакомые, и родственники — все хорошо. Даже собака наша хорошо, шестерых щенков принесла. И представь, щенки все здоровы и чувствуют себя тоже хорошо… Ты доволен? — Губы Гюльназ дрожали, в голосе слышались слезы; она схватила ведра и, не попрощавшись, пошла к колодцу.

…На третий день вечером Кафар, улучив момент, когда в доме не было ни братьев, ни сестер, ни матери, начал укладывать вещи. Они все сидели в маленькой кухоньке во дворе, ужинали. И вдруг, словно почуяв что-то, в комнату вошла мать, удивилась:

— Что это ты, сынок? Куда собираешься?

— Уезжаю сегодня, мама.

— Уезжаешь? — не поняла она. — Куда?

— Назад, в Баку.

— Да почему же так скоро? Разве у вас занятия не одиннадцатого февраля начинаются?

— Да, тебе верно сказали — каникулы обычно кончаются десятого февраля. Но мы еще во время каникул должны пройти практику. Я и на три-то дня с большим трудом отпросился…

— И что, совсем никак не можешь остаться? Может, я для тебя у врача нашего попрошу справку о том, что ты заболел?

— Нет, нет, мама, остаться мне никак нельзя. Ты уж поверь, это невозможно. Я дал слово, что вернусь через три дня… Декану… профессору дал слово. Если сейчас нарушу — потом совсем из доверия выйду…

— Ну, если все так, родной мой, тогда тебе обязательно надо ехать… Я никогда не соглашусь, чтобы там тебя знали как человека, который не заслуживает доверия. Если мужчина хоть раз не сдержал своего обещания — пиши пропало. Больше уж ему никогда не поверят…

— Спасибо, мама, что ты меня понимаешь. — Кафар обнял мать за плечи.

Гюльсафа совсем расстроилась.

— Но что же это они делают!.. Ты только посмотри, бога ради, что они делают! Ведь они у Bat даже положенный государством отдых отнимают…

И Гюльсафа заторопилась, чтобы успеть собрать сыну корзину с гостинцами…

Фарида еще издали увидела, что в доме зажжен свет; она взбежала по лестнице, ворвалась в комнату и прямо как была, в пальто, бросилась ему на шею, больно впилась в губы поцелуем-укусом. Кафар еле оттолкнул ее.

— Да ты — что, с ума, что ли, сошла?

— Вот так вот и высасывают из человека кровь! — засмеялась она, крепко обнимая его за шею.

Снег с пальто Фариды таял на Кафаре, он чувствовал холодную влагу даже через рубашку. Покосился в зеркало — губы распухли.

Фарида сбросила пальто на старый диван, что стоял у них на веранде, показала на корзину и сложенные на столе деревенские гостинцы.

— Это еще что?

— Мама послала…

— Значит, — расхохоталась Фарида, — это ее подарок невестке? Дай ей бог всегда быть такой щедрой. Ну ладно, ладно… О, а это что еще за камешки?

— Это гуруд.

— Да? Ну, и из чего его делают?

— Из процеженного кислого молока. Скатывают такие шарики, кладут на солнце, чтобы они высохли. А потом его хоть несколько лет хранить можно. Потому и называется — гуруд.

— Ну и словечки придумываете вы, деревенские, — засмеялась было она и вдруг снова вцепилась в Кафара. — А ну, посмотри мне в глаза. — Кафар, опешив, покраснел под ее изучающим взглядом. — Та-ак… Не зря, значит, видела я сон!

— Сон? Какой еще сон? — растерянно спросил Кафар.

— На следующий день после твоего отъезда мне приснилось, что ты виделся со своей вертихвосткой.

— Не смей так говорить! — Кафар поднял руку, словно хотел ударить ее, но Фарида даже не вздрогнула.

— Это что? Это ты на меня руку поднял? Ты? Да как ты?.. Ты что, до сих пор не знаешь моей силы?

Да, он уже знал ее силу, ее власть над собой. И потому поспешил спрятаться от нее. Он слышал через дверь, что она никак не успокоится, ворчит так, чтобы он все слышал: «Надо же, как обнаглел! Ишь ты, съездил в свою вонючую деревню, набрался там храбрости… А где же она, твоя храбрость, до сих пор была?»

Ему хотелось выйти, ответить ей. Но она знала, Фарида, куда ударить…

…Как-то вечером они возвращались домой из кино. Билеты, конечно, купила Фарида и, как только он вернулся с занятий, пристала к нему как банный лист: мол, в городе индийский фильм идет, билеты уже есть…