За это можно все отдать - Вероника Тушнова

Что Вы об этом думаете?

И не забудьте хоть немножко стихов.

А главное – будьте здоровы.

Целую Вас нежно и почтительно.

Вероничка, дорогая, по собственному печальному опыту знаю, что это – лежать в больнице, очень Вас понимаю. Но, вот, я забыла, хотя и совсем недавно было это. Я все принимала так: произошла остановка, спешные дела отпали, все, что не давало подумать, вздохнуть, – все ушло, движется за этими стеклами окон, а меня не касается… А я, зато, могу, наконец, сосредоточиться, подумать о самом главном, о человеческой жизни, о душе, о всем, что самое дорогое.

Вы – поэт, у Вас, наверное, по-другому, Вам чаще – не то, что приходится обо всем этом думать, – просто нельзя без этого писать стихи… А все же и Вам, наверное, нужно временами отъединение.

Я помню Вас в Коктебеле, когда впервые увидела, на горных дорожках, и всегда окруженную большим количеством псов: первый и безошибочный признак хорошего человека. И очень красивую. Мне тогда поначалу показалось – недоступную. А потом это прошло.

Живем в Переделкине, много работаем, стараемся – хоть и без большого успеха – отъединяться. А может, и не надо стремиться? Что же может быть лучше хороших людей? Нежно Вас обнимаю. Про нас всех одна моя приятельница сказала: собабки. Вы тоже моя со-бабка.

Выздоравливайте!

Дорогая Вероника!

Мы с Инной прочитали твою книжку и не можем не написать тебе, как она нам понравилась. Вообще, все последние годы ты – с каждым годом и с каждым сборником – пишешь все лучше, но эта маленькая книжечка не просто плавно, но резко лучше других, – такая она глубокая, человечная, тонкая (в смысле тонкости души, не объема) и поэтичная. В этой книге нет неудачных стихов, она вся удивительна и прекрасна. Это почувствовали и поняли все и – сразу! Б. Я.Шиперович рассказал мне, что типография недодала книготоргу 5 тыс. экземпляров! – они украдены по одному, по два экземпляра, расхищены читателями, работниками типографии. Четверть тиража! Он же сказал мне, что сам встречал там, в Туле, людей, приехавших в Москву (молодежь, студенты) специально в надежде на то, что им удастся достать твою книгу на месте. Вот такие пироги.

Нежно обнимаем тебя.

Дорогая Вероника Михайловна.

Не успела я сказать, что меня сильно интересует Ваша новая книга – как Вы уже ее прислали мне в подарок. Спасибо Вам большое за Вашу доброту, а главное, за самую книгу.

Удивительная, таинственная, каждый раз заново поражающая вещь – путь поэта. Ведь давно знаю Ваши стихи, давно и искренне многими любуюсь, знаю Ваш голос – правдивый и чистый, – но они так не трогали, не пронзали меня, как те, что собраны в Вашей новой книге. (Я назвала бы ее по-блоковски: «Радость-страданье».) Прежние я читала, хвалила и – расставалась с ними. С этими же, знаю, уже никогда не расстанусь. Они мне нужны, необходимы, они метко и беспощадно попадают в какую-то болевую точку, они делают Вашу

боль нашей общей болью, читательской. Вы победоносно перешли грань – от простой искренности к искренности в искусстве. Грань эта узкая, волосяная, но от нее, видно, зависят пронзительность и долгая жизнь стиха.

… Поднял быи вынес бы из горя,как людей выносят из огня.

Этого уже не забудешь, это совершенно, как точная, наполненная чувством и смыслом словесная формула…

…Вы написали чудесную книгу, правдивую, сильную, тревожащую, тревожную.

Слышала я, что Вы хвораете. Помните же: предстоит 9 мая – Вы это сами сказали. Желаю Вам, чтобы Вы победили болезнь, и чтобы Ваше новое 9 мая настало скорее.

Будьте здоровы. Спасибо Вам.

«Не о чем мне печалиться…»

Не о чем мне печалиться,откуда жеслезы эти?Неужели сердце прощаетсясо всем дорогим на свете —с этим вечером мглистым,с этим безлистым лесом…А мне о разлуке близкойничего еще не известно.Все еще верю:позже,когда-нибудь…В марте… в мае…Моя последняя осень.А я ничего не знаю.А сны все грустнее снятся,а глаза твои все роднее,и без тебя оставатьсявсе немыслимей!Все труднее!

«Глаза твои хмурятся…»

Глаза твои хмурятся,горькие, мрачные,тянется, куритсязелье табачное,слоятся волокнадлинные, синие,смотрится в окнаутро бессильное.Сердце не греется,дело не ладится,жизнь драгоценнаяпопусту тратится.Может быть, кажется,может быть, чудится,что ничего уже в жизнине сбудется…Думаю с грустью:чего я стою?На что гожусь я?Место пустое!Чего я стоюс любовью моею,если помочь тебене умею?

«Гонит ветер…»

Гонит ветертуч лохматых клочья,снова наступили холода.И опять мырасстаемся молча,так, как расстаютсянавсегда.Ты стоишь и не глядишь вдогонку.Я перехожу через мосток…Ты жестокжестокостью ребенка —от непонимания жесток.Может, на день,может, на год целыйэта боль мне жизнь укоротит.Если б знал ты подлинную ценувсех твоих молчаний и обид!Ты бы позабыл про все другое,ты схватил бы на руки меня,поднял быи вынес бы из горя,как людей выносят из огня.

«Не охладела, нет…»

Не охладела, нет,скрываю грусть.Не разлюбила —просто прячу ревность.Не огорчайся,скоро я вернусь.Не беспокойся,никуда не денусь.Не осуждай меня,не прекословь,не спорьв своем ребячествежестоком…Я для тебя жеберегу любовь,чтоб не изранил насмертьненароком.

«Так уж сердце у меня устроено…»

Так уж сердце у меня устроено —не могу вымаливать пощады.Мне теперь – на все четыре стороны…Ничего мне от тебя не надо.Рельсы – от заката до восхода,и от севера до юга – рельсы.Вот она – последняя свобода,горькая свобода погорельца.Застучат, затарахтят колеса,вольный ветер в тамбуре засвищет,полетит над полем, над откосом,над холодным нашим пепелищем.

«Все было до меня: десятилетья…»

Все было до меня: десятилетьятого, что счастьем называем мы.Цвели деревья,вырастали дети,чередовались степи и холмы,за ветровым стеклом рождались зориочередного праздничного дня,был ветер,берег,дуб у лукоморья,пир у друзей, —все это без меня.Моря и реки шли тебе навстречу,ручной жар-птицейв руки жизнь плыла…А я плутала далеко-далече,а я тогда и ни к чему была.Ты без меня сквозь годы пробивался,запутывался и сплеча рубил,старался, добивался, любовался,отпировал, отплакал, отлюбил…Ты отдал все, что мог, любимой ради,а я? —всего глоток воды на дне,сто скудных грамм в блокадномЛенинграде…Завидуйте,все любящие,мне!

«Мне на долю отпущены…»

Мне на долю отпущенывсе недуги твои и невзгоды,с холодами и тучамидни уныния и непогоды.Я беру, я согласна,я счастлива долей моею,уступаю все «ясно»и всеми «ненастно»владею!Разжигаю костры,и топлю отсыревшие печи,и любуюсь, как тырасправляешь поникшие плечи,и слежу, как в глазах твоихльдистая корочка тает,как душа твоя пасмурнаярассветает и расцветает.Ничего мне другогоне нужно, не нужно, не нужно,хорошо, что так часто бываетдождливо и вьюжно,что порог твой то снегом,то мертвой листвойзаметает,хорошо, что так частоменя тебене хватает!

«Опять утрами – лучезарный иней…»

Опять утрами – лучезарный инейна грядках, на перилах, на траве.Оцепененье.Воздух дымно-синий.Ни ласточки, ни тучки в синеве.Сияющая обнаженность рощи,лиловых листьев плотные пласты.Наверно, нетпронзительнее, прощеи одухотворенней красоты.

Все чаще думается мне с тоскою,что впереди не так уж много дней.Я прежде не любила Подмосковья.Кого винить мнев бедности моей?А это все существовало. Было.Лес. Первый иней. Талая вода.Шел дождь.Шиповник цвел.Метель трубила.…Я тебя когда-то не любила.Где я была?Кто я была тогда?

«Помнишь, как залетела в окно…»

Помнишь, как залетела в окносиница,какого наделала переполоху?Не сердисьна свою залетную птицу,сама понимаю,что это плохо.

Только напрасно меня ты гонишь,словами недобрыми ранишь часто:я недолго буду с тобой —всего лишьдо своего последнего часа.Потом ты плотнее притворишьдвери,рамы заклеишь бумагой белой…Когда-нибудь вспомнишь,себе не веря:неужели летала,мешалапела?

«Где-то чавкает вязкая глина…»