Французское общество времен Филиппа-Августа - Ашиль Люшер

Я должен был проводить время, посещая занятия и учась, — пишет один из этих бедных героев, — но бедность заставляет меня идти просить подаяния у дверей клириков. <…> Я исхожу пред ними криком по двадцать раз: «Милости, мои добрые сеньоры!», и чаще всего мне отвечают: «Иди с Богом!» Я отправляюсь в дома мирян — меня гонят с громкими криками, а когда, случается, говорят: «Подождите немного», я получаю кусок отвратительного хлеба, который не стали бы есть и собаки. Настоящие нищие и те получают чаще меня гнилые овощи, кожу и сухожилия, которые нельзя прожевать, кишки, что выбрасывают, испорченное вино. Ночью я бреду по городу с палкой в одной руке и котомкой и флягой в другой; палка — чтобы защищаться от собак, сума — чтобы подбирать объедки рыбы, хлеба и овощей, и фляга — чтобы было во что набрать воды. Часто случалось мне падать в грязь, и тогда я приходил в себя весь перепачканный и успокаивал истощенный желудок объедками, которыми в меня бросали.

Существование этих несчастных — угроза общественной безопасности, что наконец встревожило и Церковь. Соборы стали метать громы и молнии в клириков и голиардов, ведших дурную жизнь, запрещая им носить тонзуру, то есть претендовать на церковные привилегии. Но при Филиппе Августе частная благотворительность начинает открывать приюты в пользу бедных студентов, давая им пищу и кров. Это скромное начало «коллегий», заведений для стипендиатов, которыми постепенно покрылся левобережный Париж. Ставшие образовательными институтами, они в конечном счете превратились в университет как таковой.

Отправной точкой для основания подобных учреждений стал 1180 г., когда лондонский горожанин по имени Джое, вернувшись из Иерусалима, купил зал в Парижской Богадельне (Hotel-Dieu) и выделил средства, позволившие содержать и лечить там восемнадцать школяров-клириков. По выходе они обязывались, в свою очередь, присматривать в больнице за умирающими и при погребении нести крест и святую воду. Позднее они выделятся из Богадельни и получат в собственность дом. Так была учреждена первая парижская коллегия, коллегия Восемнадцати. Пример был подан, и начали образовываться другие коллегии, вроде коллегии Сент-Оноре, основанной в 1209 г. вдовой Этьена Беро для тридцати бедных школяров. В это время создается также и другой приют для студентов, приют св. Фомы в Лувре, ибо его начальство просит в 1210 г. у папы Иннокентия III разрешения возвести часовню и основать кладбище.

В Парижском университете существовал еще один трудно искоренимый источник аморальности — мирская прислуга, servientes, состоящая на службе у студентов. В некоторой степени она пользовалась привилегиями своих хозяев. Этот низший персонал состоял по большей части из негодяев, жертвами которых часто становились сами студенты. Доминиканец Этьен де Бурбон, преподававший в Париже в последние годы правления Филиппа Августа, отчитываясь перед епископом за свою молодежь, прямо утверждает, что слуги школяров (garcpns) «почти все воры». Когда эта прислуга отправлялась на рынок или к перекупщикам с деньгами своих хозяев, то находила способ заработать «от 75 до 100 на каждые 400 монет» на своих покупках.

В этих условиях понятны частые обращения студентов к родительскому кошельку, и у большей части школярских писем, сохранившихся в формулярах XII и XIII ее., иной цели нет. Я позаимствовал у Леопольда Делиля перевод послания, направленного в конце XII в. двумя орлеанскими студентами своему благородному семейству. Можно подумать, что оно написано вчера и пришло из Латинского квартала.

Нашим дорогим и почитаемым родителям с сыновним приветом и почтением. Извольте знать, что, благодаря Богу, мы пребываем в добром здравии в городе Орлеане и посвящаем себя полностью учебе, памятуя, что Катон сказал: «Весьма похвально кое-что знать». Мы живем в добром и красивом доме, отделенном от школы и рынка одной стеной, так что можем ежедневно посещать занятия, не промочив ног. У нас также хорошие товарищи, уже преуспевшие в науках и весьма достойные во всех отношениях. Мы этому весьма рады, ибо псалмопевец говорит: «Cumsanctosanctuserit». Но, дабы нехватка средств не поставила под угрозу результаты, на которые мы рассчитываем, мы полагаем, что должны воззвать к вашей отеческой нежности и просить вас прислать нам с подателем сего немного денег, чтобы купить пергамента, чернил, чернильницу и прочие нужные нам предметы. Вы не оставите нас в затруднительном положении и постараетесь, чтобы мы достойно завершили наше обучение, дабы иметь возможность с честью возвратиться в свой край. Податель сего может также забрать башмаки и штаны, которые вы собирались нам послать. А вы бы смогли сообщить нам таким путем свои новости.

Общественное мнение не всегда делало различие между добронравными студентами и мерзким разношерстным сбродом слуг, использовавших в своих целях молодежь. У проповедников времен Филиппа Августа нет снисходительности к парижским школярам — правда, в основном это канцлеры собора Богоматери, исконные враги университета. Петр Коместор упрекает школяров в том, что они слишком любят вино и хороший стол: «В питии и еде они не имеют себе равных; они ненасытны за столом, но не благочестивы на мессе. Они зевают за работой, на празднике же не боятся никого. Они гнушаются размышлениями над священными книгами, но любят смотреть, как пенится вино в их стакане, и пьют его безудержно».

В этом профессора и сами не всегда подавали добрый пример. Петр Блуаский в одном из своих писем строго отчитывает одного магистра искусств, ставшего, говорит он, «первейшей крепости диалектиком и законченным пьяницей (egregium potatorem)»; он пытается, используя тексты Священного Писания, отвратить его от привычки пить. Петр Пуатевинский, другой канцлер, особо напирает на испорченность нравов: «Какой стыд! Наши школяры живут в такой мерзости, о которой никто из них в своей стране, среди своих близких, не осмелился бы даже заикнуться. Они проматывают с куртизанками богатства Христа. Их поведение, помимо того что внушает ненависть к Церкви, является позором для магистров и учеников, скандалом для мирян, бесчестьем для их нации и оскорблением самому Создателю».

Канцлер Превотен Кремонский более конкретен в своих сетованиях. Он рисует нам школяра, бегущего ночью по улицам Парижа, вышибающего двери горожан и наполняющего залы суда шумом скандалов. «Целый день приходят свидетельствующие против него проститутки (meretriculae), которые жалуются на то, что были избиты, их одежда разорвана в клочья, а волосы вырваны».

Дух непоседливости и воинственности! но ведь это все тот же университет. Проповедник сравнивает профессоров с их схоластическими спорами с нахохлившимися петухами, вечно готовыми к бою. И ученики подражают учителям, за единственным исключением — они переходят к драке немедленно. У Оро (Haureau) в отрывке из неизданной проповеди есть следующие слова, произнесенные Филиппом Августом, когда ему стали рассказывать о драчливых школярах: «Они похрабрее рыцарей, — сказал король — вооруженные рыцари колеблются начинать борьбу. Клирики же, у коих нет ни кольчуги, ни шлема, а лишь тонзура на голове, бросаются друг на друга, играя ножом; великое безрассудство с их стороны и великая опасность!»

Внешняя история Парижского университета и впрямь открывается битвой. В 1192 г. студенты затеяли ссору с крестьянами аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Последние жили на пустырях, простиравшихся южнее и западнее монастыря — то ли малого Пре-о-Клер, где ныне улицы Сен-Жак, Бонапарта, Сены и Изящных искусств, то ли, скорее, большого Пре-о-Клер, который начинался на улице Сен-Бенуа. Это широкое пространство, куда школяры ходили резвиться, было предметом бесконечных споров между университетом и аббатством. В потасовке 1192 г. один студент был убит. Убийство клирика мирянами, тем более вилланами, не могло остаться безнаказанным. Студенты жалуются в Рим. Аббату Сен-Жермен-де-Пре, сильно скомпрометированному, пришлось доказывать свою непричастность епископу Реймсскому и собравшемуся университету и разрушить лачуги сбежавших убийц. Это возмещение в какой-то степени удовлетворило римскую курию. Этьен де Турне постарался доказать легату Папы, кардиналу Октавиану, что аббат не был соучастником.

Папой был Целестин III, автор первой привилегии, которая была дарована Парижскому университету. Буллой, адресованной епископу Парижскому между 1191 и 1198 гг., он постановил, чтобы все клирики, живущие в этом большом городе, имели право прибегать к церковному правосудию. Он напоминает, что у духовенства есть свои судьи и к клирикам неприменимо обычное законодательство. Слова «школяры» (scolares) в булле нет — речь идет только о «клириках», но по смыслу и важности папское послание явно имеет в виду огромное число духовных лиц, привлекавшихся в Париж школами.

В 1200 г. начался второй этап в истории университетской корпорации и одновременно новая битва. На сей раз идет речь о бурной драке между студентами и парижскими горожанами, поддержанными королевским прево, так сказать, городской полицией.