Курбан-роман - Ильдар Абузяров

– Все-таки эгоистка ты, Людка, – нашла в себе силы защищаться Алина Николаевна, – твой сын, можно сказать, импотент одинокий. А ты Бога прославляешь. А Бога-то нет, это уж я точно знаю – нет его… Иначе бы не допустил он такой несправедливости для невинного душой и телом чада твоего.

Раньше та же Алина Николаевна, это Людмила Васильевна запомнила хорошо, чуть что, стоило, например, ей, Людке, подвернуть ногу или ушибить поясницу, возмущалась: что ты смеешься, что ты смеешься, тебе Богу надо молиться, а ты радуешься своему горю.

Впрочем, с того времени прошло много лет. А, как известно, время меняет взгляды людей на противоположные. Поменялись они и у Людмилы Васильевны. А потому опять друг против друга стояли женщины, взгляды которых на жизнь абсолютно не совпадали. Как у тех протестанта и католика, что обратили друг друга каждый в свою веру.

Но несмотря на всю их непохожесть, у женщин была одна общая тайна, о которой окружающие не догадывались, и которую они тщательно старались от окружающих и, похоже, даже друг от друга, скрывать.

Сыновья обеих когда-то учились в школе-интернате для слаборазвитых детей.

Сын Людмилы Васильевны Боря получил родовую травму и появился на свет полумертвым. Тело пепельное, как у котенка, глаза прикрыты поцелуями полурожденной смерти.

Но врачи, чтобы не удручать статистику детской смертности стали откачивать Борьку. Опускали его то в холодную, то в теплую воду. Чередовали, образно выражаясь, утюг со льдом, вызывающим ощущения острые, словно это был не лед, а нож для рубки льда.

И в конце концов они добились своего: Боря, открыв глазенки, глотнул глоток воздуха и заорал благим матом: где мамкины деньги?!. Тогда Людмила Васильевна была безмерно счастлива, как соленое теплое море, и благодарна медперсоналу, за то, что тот спас ради этого моря ее сына. Она ещё не знала, что во время клинической остановки сердца часть мозга её Бориса (Борис от слова «борись») успела атрофироваться. И что лед с утюгом будут самым легким и сладостным испытанием для её отпрыска в жизни. А самым тяжелым и мучительным будет жизнь, от которой, сами знаете, бросает то в холод, то в жар постоянно.

Тогда еще Людмила Васильевна не догадывалась, что все скопленные непосильным трудом сбережения рано или поздно придется отдать чуточку чутким врачам – на лечение.

Мишку назвали так непонятно почему – может быть, из-за гримаски на сморщенной, как у старого ботинка, коже лица, только что просунутого в приоткрытую дверь жизни. А может быть, в честь одного из тюремных закадычных дружков отца.

Отец Мишки Нивматуллина, муж Алины Николаевны, был пьяницей и уголовником со стажем. В редкие годы, когда он пребывал дома, он часто пил и чересчур сильно ворошил своего сына по кучерявой голове, отчего мальчик рос нервным. Отказать Мишка отцу в его доброте из-за неимения силы не мог, а потому он огрызался на невинные проявления любви матери.

Стоило Алине Николаевне положить Мише руку на плечо или сказать ласковое слово, как малец, содрогаясь всей своей психикой, огрызался на мать. А стоило пожурить, убегал из дома. Хотя, может быть, Мишка рос нервным, потому что был нервнорожденным. Ведь пребывая в роддоме, Алина Николаевна все переживала, как бы чего не вышло, как бы чего не натворил её муж, пребывая дома без присмотра. Как бы соседей не затопил или квартиру не сжег. Тоже, согласитесь, эти переживания не мед с сахаром для психики маленького мальчика в маменькиной утробе.

Мать Бори Батистова быстро поняла, что её сын отстает в развитии от остальных детей. Он позже начал ползать, стоять и ходить. Да и то передвигался как-то странно осторожно – на цыпочках, словно котенок по парапету балкона, словно весь мир за пределами дома был для Бориса пропастью.

Людмила Васильевна вообще из-за этой манеры называла своего сына Барсиком.

Алина Николаевна отдала сына в интернат, посоветовавшись с детским невропатологом, но приняв решение сама.

Она сделала это то ли от безденежья, то ли от желания уберечь сына от неадекватных ласк отца. Ей все казалось, что они убьют друг друга, не поделив её любовь. Точнее она хотела так думать – ведь никакой любви к себе от своих домочадцев Алина Николаевна не чувствовала.

А может быть, она хотела отдалить Мишу интуитивно, все самые сильные порывы любви к мужу у неё возникали, когда тот был за тысячи верст. И она надеялась, что он тоже безумно её любит, корчась от одиночества там, в тундре или тайге. А значит, полюбит и сын.

И хотя Миша был ещё маленький, а отец Миши дома сидел не чаще, чем в тюрьме, а все больше слонялся по этапам своей беспутной жизни, Алине Николаевне казалось, что конфликта не избежать. Ей казалось, что конфликт назревал, развивался с каждым днем и что он вот-вот вспыхнет или затопит соседей.

Миша и Боря выделили друг друга сразу. Оба были выше других одноклассников, и поэтому на линейке или в спортзале, или в спальне перед сном они, строясь по росту, оказывались все время вместе.

Их кровати тоже оказались вместе. И по ночам Миша рассказывал Боре всяческие небылицы про то, как он однажды водил с отцом самолет, про то, что его отец геолог-разведчик на Дальнем Востоке, про то, как он принимал участие в чемпионате мира по баскетболу и т. д. Благо Боря во все верил и слушал заворожено и даже с открытым ртом – О-О-О! При этом Боря, нервно покачивая головой, поддакивал.

Миша тогда ещё не знал, что Боре не один раз вырывали через нос нарост на носоглотке, аденому, отчего череп Бори вытянулся и качался сам собой. А слушал Боря, потому что не мог выдумывать сам. Да и отца у Бори не было.

Миша Нивматуллин был самым сообразительным мальчиком в классе. Учился почти на одни четверки. Родители других детей удивлялись: что он вообще делает в этом заведении, – ведь он вполне нормальный, хотя и чересчур живенький.

А Людмила Васильевна, сравнивая Мишу с собственным сыном, переживала, вот ведь дал Бог нормального ребенка, так они его запекли в дурдом, креста на них нет.

Боря же до сих пор не мог освоить счет даже в пределах первого десятка. До сих пор читал только по буквам, почему-то пропуская гласные звуки, только ы, э, а и о у него получались отменно.

Когда за выкидывание какого-нибудь коленца Мишу выставляли из класса, он не успокаивался и начинал дудеть в замочную скважину, передразнивая учителей и воспитателей.

– У-У-У, – кричал Миша, передразнивая паровоз.

– Ы-Ы-Ы, – гоготал Боря вместе с другими ребятами в классе.

И тогда учитель почему-то срывался именно на него:

– А ты-то чего гогочешь, дылда?! Тебе ли смеяться. Вон какой лось вымахал, а ума кот наплакал. А ну, прикрой варежку, тупица!

После таких выпадов учителя «русского языка» Боря начинал очень волноваться и лицо его, принимая серьезное выражение, ещё более удлинялось, а рот вытягивался буквой – О.

– О-О-О, – пытался сказать что-то Боря в свое оправдание.

Мише часто попадало за его выкрутасы и выкидоны. Впрочем, переносил он побои легко. И даже, показывая характер, просил ещё.

– Ну, что? Получил? – спрашивал его, задохнувшись, воспитатель-надзиратель.

– Да, спасибо, – издеваясь не по годам, надменным тоном отвечал Миша, – а теперь я вас больше не задерживаю.

У Бори Батистова был панический страх побоев. Может быть, потому, что в детстве ему, как самому большому и безобразному доставалось больше всего. Для жестоких воспитателей он являлся орудием устрашения всех других нашкодивших одноклассников, точнее, не орудием, а грушей, за которой прятались более смышленые.

Стоило только воспитателю или кому из школьников-салаг замахнуться на Верзилу Борю, как Верзила Боря весь зажимался, закрывал голову руками, не оказывая абсолютно никакого сопротивления даже малышне. И это при росте два метра двадцать сантиметров.

Конечно же, матери знали, что их детей бьют, или догадывались, но ничего не могли поделать. Или не хотели.

Сначала, когда интернат находился в Починках, мать Бори Людмила Васильевна ездила редко – примерно один раз в месяц. А потом, когда интернат перевели поближе, в Попово, – каждую неделю.

А к Мише его мать, даже когда интернат перевели поближе к городу, продолжала по-прежнему ездить раз в месяц. Оно и понятно. Алине Николаевне надо было ещё и мужа навешать.

Миша обижался и тайно завидовал Боре. Во-первых, у того была более заботливая мать, во-вторых, она привозила Боре в передачках не только голые яблоки, как самому Мише, но ещё и пористые апельсины, и подгнившие мягкие груши, и главное, темное кофейное печенье.

А в-третьих, Боря был ростом выше Миши сначала на десять, потом на двадцать, а потом и на тридцать сантиметров, и это разница увеличивалась год от года. За это, как казалось Мише, Боре и дали кличку «Баскетболист». Это сильно раздражало Мишу, потому что баскетбол он очень уважал.