Эль-Ниньо - Всеволод Бернштейн

— Василенко! — рявкнул он. — Ты где должен быть!? Какого лешего я должен искать тебя по всему судну!?

— Приказ вахтенного помощника, — невозмутимо ответил матрос. — Наше дело телячье.

Только тут боцман обратил внимание на необычность ситуации — помощник капитана по науке сам вешает батометры, а практикант, полставки гидролога, прохлаждается на скамеечке.

— Что тут у вас творится?! — обрушился Дракон на Валерия Николаевича. — У меня каждая минута на счету, а вы выдергиваете моего матроса…

— Спокойно, боцман! — холодно прервал его Валерий Николаевич. — У нас проблема, гидролог временно вышел из строя. Через пять минут закончим станцию, и я верну матроса.

Дракон вперился в меня своими черными колючими глазами. Что за проблема? Руки целы, ноги целы, крови не видно.

— Перенервничал парень, — пояснил Валерий Николаевич уже более миролюбиво.

— Перенервничал!? — взвился боцман. — Здесь что?! Женские курсы?! Понабрали черт знает кого! — он презрительно сплюнул. — Василенко! Ровно через пять минут! — бросил он через плечо и зашагал в сторону бака, грохоча по палубе своими сапожищами.

— Есть! — отозвался матрос.

Я вжался в скамеечку и уже начинал жалеть, что не свалился с площадки и не утонул. И вправду, не моряк, а тургеневская барышня.

А потом, в тот же день, случилась и вовсе дурацкая история. Во время подвахты я укладывал в поддон лангустов, задумался, руки работали механически: хвост к голове, голова к хвосту, ряд за рядом. Положил в поддон последнего лангуста, закрыл крышкой. И вдруг слышу над самым ухом:

— Эй-ей! Ты что творишь?

Я вздрогнул от неожиданности, поднял голову и увидел Дракона.

— А ну открой поддон! — прорычал боцман. — Быстро!

Я замешкался, он сам рванул крышку, и перед обступившими нас подвахтенными открылась ужасная картина. Среди уложенных ровными рядами, залитых водой, еще шевелящихся бледно-оранжевых лангустов лежала желтая резиновая перчатка Дракона. Это была особая перчатка. Все подвахтенные носили обыкновенные резиновые, черные, грубые, неудобные, корабельные остряки называли их «рукой зоотехника» — якобы в таких перчатках в колхозах вручную оплодотворяли коров. Боцман же несколько лет назад за валюту в Гамбурге купил себе особые рабочие перчатки, специально для работы с рыбой, какие-то необыкновенно эластичные, удобные, с комбинированным покрытием, щегольского желтого цвета. Дракон утверждал, что заплатил за них двадцать марок, немыслимые деньги, и очень гордился ими. И вот, закончив работу, он положил их на стол, отвлекся, а я, задумавшись, не глядя, сгреб одну со стола вместе с пригоршней лангустов и так же, не глядя, уложил в поддон. Цвета-то они с лангустом были почти одинакового, если не присматриваться.

— Извини, пожалуйста, — я извлек перчатку и вернул владельцу.

Тут подскочил Фиш.

— Такой-сякой! — начал он разоряться. — Ты знаешь, что было б, если б эту перчатку потом нашли в брикете!

— Съели бы вместо хвоста! — гоготнул реф Валера.

— Какое там съели! На всех коробках наш штамп. Забраковали б всю партию к едрене фене, и пароходству бы такой штраф выкатили, тебе столько за сто лет не заработать! Буржуям только дай придраться! А уж наше начальство в долгу не останется, стрелочник быстро найдется. Кто виноват? Рыбмастер! Не углядел! А где тут углядишь? Совсем озверели! Перчатки в поддоны укладывают!

— Я не специально, — оправдывался я.

— Да кого это интересует, специально ты ли не специально! — продолжал бушевать Фиш.

— Обождите! — воскликнул Дракон. — А где вторая? Она тут, рядом лежала.

Во вскрытом поддоне, кроме лангустов, больше ничего не было.

— Может, упала?

Боцман наклонился и стал шарить под столом. Фиш тоже наклонился. И реф Валера. Я тоже наклонился, за компанию. На полу царила обычная рыбцеховская грязь. Перчатки не было. Я искал ее дольше всех. Когда я выпрямился (чего мне совсем не хотелось делать), встретился с тяжелым взглядом Дракона, наставленным на меня в упор, как двустволка.

— Ты куда дел поддон, который перед этим укладывал? — спросил боцман ледяным тоном.

— В стеллаж сунул, — ответил я.

— Куда? В какое место?

Мало кто из подвахтенных мог бы вам указать, куда он сунул предыдущий поддон. Морозильный стеллаж был огромный, во всю стену, ячеек миллион, поддоны совали на первую попавшуюся свободную. Никаких правил тут не было. Я не мог сказать даже приблизительно, тем более, что, когда укладывал, думал совсем о другом. Дракона мой ответ взбесил.

— ТВОЮ МАТЬ! — заорал он.

— Так он и вторую перчатку в поддон запихал! — до Фиша дошло с опозданием. — Ну все! Пропала партия. Рекламация обеспечена!

— Да иди ты к черту со своей рекламацией! Я за эти перчатки в Гамбурге двадцать марок отдал. Что стоишь! — набросился он на меня. — Ищи поддон!

— Как его искать, они все одинаковые…

— Все доставай! Вынимай их на хрен обратно! — Дракон принялся яростно выдергивать из стеллажа один поддон за другим. Улов с прошлого порядка был на редкость обильным. Поддонов уложили десятка три. У некоторых крышку уже успело прихватить морозцем, аккуратно открыть ее не получалось, оранжевый товар вываливался, и его приходилось складывать заново.

Перчатка эта треклятая скоро нашлась. Дракон и Фиш пошумели еще немного и успокоились. Все ушли на перекур, я остался в рыбцеху один. Открыл морозильный шкаф, чтобы сунуть туда последний поддон. В полумраке холодильника забелели снеговые наросты на углах и полках. В лицо ударил морозный запах снега, такой сильный, что перебил даже рыбную вонь цеха. От пушистых белых кристалликов потянулись в стороны острые лучи. Представился тихий заснеженный лес, сосны с красной корой, бледно-голубое небо. Захотелось домой. Нестерпимо. Из глаз сами собой брызнули слезы. Я стоял перед морозильным шкафом и рыдал. Навзрыд, как истеричка.

9

Сеньор Камачо явился с утра пораньше. Как всегда, при параде, в мундире, на белом тарахтящем катере. Вид у него был такой, словно он только что выиграл в лотерею. Как бы в подтверждение этой догадки под мышкой он держал аккуратно сложенную газету. Ему оставалось только достать билет и при нас сверить счастливый номер. Не обращая внимания на наши не особо приветливые физиономии, Камачо лучезарно улыбался, каждому пожал руку и повторял на все лады, что ему очень приятно нас видеть.

Так и не дождавшись приглашения, он уселся на ящик, вальяжно закинул ногу на ногу и произнес:

— К сожалению, сеньоры, у меня для вас плохие новости.

По его торжествующей физиономии и так можно было догадаться, что новости отвратительные. Камачо развернул газету и протянул Деду.

— Это американская газета, — пояснил он. — «Нью-Йорк таймс». Здесь написано по-английски, чтобы вы могли читать. Вот здесь, внизу. — Он ткнул пальцем в первую страницу.

Дед посмотрел, куда указывал Камачо, потом передал газету мне.

— Ну-ка, Константин, прочти ты. «Советского Союза больше нет» — прочитал я заголовок. И дальше: 21 декабря 1991 года в Алма-Ате подписана Декларация о создании Содружества Независимых Государств. Союз Советских Социалистических Республик прекратил свое существование…

Над водой совсем близко от нас дико закричала чайка. Будто зашлась в дьявольском хохоте.

— А ну, дай сюда, — Дед выхватил у меня газету, едва не порвав ее, и сам уставился в страницу, шевеля губами. Потом он внимательно осмотрел газету, прочитал даже выходные данные, набранные мелким шрифтом на последней странице, будто желая убедиться, не поддельная ли она. Камачо ухмыльнулся.

— И что? — Дед протянул газету обратно. Камачо взял газету, снова аккуратно ее свернул и зажал под мышкой.

— Советского Союза больше нет! — с выражением процитировал он заголовок.

— И что? — повторил Дед.

— Этот траулер больше не принадлежит никому! — Камачо показал обеими руками на «Эклиптику» и расплылся в улыбке. Дед тоже улыбнулся. Угрожающе. Он умел так улыбаться.

— Этот траулер принадлежит Советскому Союзу, — произнес он, четко выговаривая каждое слово.

— Но такой страны нет! — сеньор Камачо вскинул глаза к небу, будто призывая в свидетели небесные силы.

— Видите этот флаг? — Дед показал на корму «Эклиптики». На коротком флагштоке, чудом уцелевшем при крушении, болтался кусок рваной, выцветшей ткани. Когда-то он имел красный цвет, теперь был светло-бурым. От серпа и молота не осталось и следа.

— Это флаг?! — удивился Камачо. Удивился вполне искренне, но Дед был задет за живое.

— Да! Это флаг! — прорычал он яростно. — Есть флаг — есть страна! Траулер принадлежит Советскому Союзу! Разговор окончен! — и добавил еще по-русски, непечатно. Дед редко ругался матом, только в самых особых случаях. Камачо прекрасно понял смысл сказанного. Он побледнел, прищурил глаза, сжал губы в тонкую ниточку и поднялся с ящика. Поправил ремень, многозначительно задержав руку на кобуре, из которой торчала ручка револьвера. Прикосновение к оружию успокоило его. Он снова улыбнулся.