Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник) - Осип Мандельштам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. «О, бабочка, о, мусульманка…»
О, бабочка, о, мусульманка,В разрезанном саване вся –Жизняночка и умиранка,Такая большая – сия!
С большими усами кусаваУшла с головою в бурнус.О флагом развернутый саван,Сложи свои крылья – боюсь!
Ноябрь 1933 – январь 19344. «Шестого чувства крошечный придаток…»
Шестого чувства крошечный придатокИль ящерицы теменной глазок,Монастыри улиток и створчаток,Мерцающих ресничек говорок.
Недостижимое, как это близко:Ни развязать нельзя, ни посмотреть,Как будто в руку вложена записка –И на нее немедленно ответь…
Май 1932 – февраль 19345. «Преодолев затверженность природы…»
Преодолев затверженность природы,Голуботвердый глаз проник в ее закон:В земной коре юродствуют породыИ, как руда, из груди рвется стон.
И тянется глухой недоразвитокКак бы дорогой, согнутою в рог, –Понять пространства внутренний избыток,И лепестка, и купола залог.
Январь – февраль 19346. «Когда, уничтожив набросок…»
Когда, уничтожив набросок,Ты держишь прилежно в умеПериод без тягостных сносок,Единый во внутренней тьме,
И он лишь на собственной тяге,Зажмурившись, держится сам,Он так же отнесся к бумаге,Как купол к пустым небесам.
Ноябрь 1933 – январь 19347. «И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме…»
И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,И Гете, свищущий на вьющейся тропе,И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,Считали пульс толпы и верили толпе.
Быть может, прежде губ уже родился шепот,И в бездревесности кружилися листы,И те, кому мы посвящаем опыт,До опыта приобрели черты.
Ноябрь 1933 – январь 19348. «И клена зубчатая лапа…»
И клена зубчатая лапаКупается в круглых углах,И можно из бабочек крапаРисунки слагать на стенах.
Бывают мечети живые –И я догадался сейчас:Быть может, мы – Айя-СофияС бесчисленным множеством глаз.
Ноябрь 1933 – январь 19349. «Скажи мне, чертежник пустыни…»
Скажи мне, чертежник пустыни,Арабских песков геометр,Ужели безудержность линийСильнее, чем дующий ветр?
– Меня не касается трепетЕго иудейских забот –Он опыт из лепета лепитИ лепет из опыта пьет.
Ноябрь 1933 – январь 193410. «В игольчатых чумных бокалах…»
В игольчатых чумных бокалахМы пьем наважденье причин,Касаемся крючьями малых,Как легкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,Ребенок молчанье хранит –Большая вселенная в люлькеУ маленькой вечности спит.
Ноябрь 1933, июль 193511. «И я выхожу из пространства»
И я выхожу из пространстваВ запущенный сад величинИ мнимое рву постоянствоИ самосогласье причин.
И твой, бесконечность, учебникЧитаю один, без людей –Безлиственный, дикий лечебник,Задачник огромных корней.
Ноябрь 1933 – июль 1935Из Петрарки
I. «Речка, распухшая от слез соленых…»
Valle che de’lamenti miei se’ piena…
Petrarca[4]Речка, распухшая от слез соленых,Лесные птахи рассказать могли бы,Чуткие звери и немые рыбы,В двух берегах зажатые зеленых;
Дол, полный клятв и шепотов каленых,Тропинок промуравленных изгибы,Силой любви затверженные глыбыИ трещины земли на трудных склонах:
Незыблемое зыблется на месте,И зыблюсь я… Как бы внутри гранитаЗернится скорбь в гнезде былых веселий,
Где я ищу следов красы и чести,Исчезнувшей, как сокол после мыта,Оставив тело в земляной постели.
Декабрь 1933 – январь 1934II. «Как соловей, сиротствующий, славит…»
Quel rosignuol, che si soave piagne…
Petrarca[5]Как соловей, сиротствующий, славитСвоих пернатых близких, ночью синей,И деревенское молчанье плавитПо-над холмами или в котловине,
И всю-то ночь щекочет и муравитИ провожает он, один отныне, –Меня, меня! Силки и сети ставитИ нудит помнить смертный пот богини!
О, радужная оболочка страха! –Эфир очей, глядевших в глубь эфира,Взяла земля в слепую люльку праха –
Исполнилось твое желанье, пряха,И, плачучи, твержу: вся прелесть мираРесничного недолговечней взмаха.
Декабрь 1933 – январь 1934III. «Когда уснет земля и жар отпышет…»
Or che’l ciel et la terra e’l vento tace…
Petrarca[6]Когда уснет земля и жар отпышет,И на душе зверей покой лебяжий,Ходит по кругу ночь с горящей пряжейИ мощь воды морской зефир колышет, –
Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит,В неудержимой близости всё та же:Целую ночь, целую ночь на стражеИ вся как есть далеким счастьем дышит.
Хоть ключ один – вода разноречива:Полужестока, полусладка. УжелиОдна и та же милая двулична?
Тысячу раз на дню, себе на диво,Я должен умереть на самом деле,И воскресаю так же сверхобычно.
Декабрь 1933 – январь 1934IV. «Промчались дни мои – как бы оленей…»
I di miei più leggier’ che nessun cervo…
Petrarca[7]Промчались дни мои – как бы оленейКосящий бег. Срок счастья был короче,Чем взмах ресницы. Из последней мочиЯ в горсть зажал лишь пепел наслаждений.
По милости надменных обольщенийНочует сердце в склепе скромной ночи,К земле бескостной жмется. СредоточийЗнакомых ищет, сладостных сплетений.
Но то, что в ней едва существовало, –Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,Пленять и ранить может, как бывало.
И я догадываюсь, брови хмуря, –Как хороша – к какой толпе пристала –Как там клубится легких складок буря…
4–8 января 1934«Как из одной высокогорной щели…»
Как из одной высокогорной щелиТечет вода – на вкус разноречива –Полужестка, полусладка, двулична, –
Так, чтобы умереть на самом деле,Тысячу раз на дню лишусь обычнойСвободы вздоха и сознанья цели…
«Голубые глаза и горячая лобная кость…»
Голубые глаза и горячая лобная кость –Мировая манила тебя молодящая злость.
И за то, что тебе суждена была чудная власть,Положили тебя никогда не судить и не клясть.
На тебя надевали тиару – юрода колпак,Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!
Как снежок, на Москве заводил кавардак гоголек, –Непонятен-понятен, невнятен, запутан, лего́к…
Собиратель пространства, экзамены сдавший птенец,Сочинитель, щегленок, студентик, студент, бубенец.
Конькобежец и первенец, веком гонимый взашейПод морозную пыль образуемых вновь падежей.
Часто пишется – казнь, а читается правильно – песнь.Может быть, простота – уязвимая смертью болезнь?
Прямизна нашей мысли не только пугач для детей?Не бумажные дести, а вести спасают людей.
Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,Налетели на мертвого жирные карандаши.
На коленях держали для славных потомков листы,Рисовали, просили прощенья у каждой черты.
Меж тобой и страной ледяная рождается связь –Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.
Да не спросят тебя молодые, грядущие – те,Каково тебе там – в пустоте, в чистоте-сироте…
10–11 января 193410 января 1934
1. «Меня преследуют две-три случайных фразы…»
Меня преследуют две-три случайных фразы,Весь день твержу: печаль моя жирна…О Боже, как жирны и синеглазыСтрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? Где счастливая повадка?Где плавкий ястребок на самом дне очей?Где вежество? Где горькая украдка?Где ясный стан? Где прямизна речей, –
Запутанных, как честные зигзагиУ конькобежца в пламень голубой, –Морозный пух в железной крутят тяге,С голуботвердой чокаясь рекой?
Ему пространств инакомерных норы,Их, близких, их, союзных, голоса,Их, внутренних, ристалищные спорыПредставились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,Уже не хищницей лиясь из-под смычков,Не ради слуха или неги ради –Лиясь для мышц и бьющихся висков, –
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,Для пальцев гипсовых, не держащих пера,Для укрупненных губ, для укрепленной ласкиКрупнозернистого покоя и добра…
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,Кипела киноварь здоровья, кровь и пот –Сон в оболочке сна, внутри которой снилосьНа полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,Готовясь перенесть на истинную медьТо, что обугливший бумагу рисовальщикЛишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,И, созревающий, и тянущийся весь, –Доколе не сорвусь – разыгрываю в лицахЕдинственное, что мы знаем днесь!..
16 января 19342. «Когда душе и то́ропкой и робкой…»
