Солнце в воротах храма. Япония, показанная вслух - Дмитрий Викторович Коваленин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если заглянуть в биографию Мацуо Басё, можно сразу отметить, что он был сыном небогатого самурая – и стал бродячим философом-буддистом. Причём – именно дзэн-буддистом. Именно дзэнское моментальное просветление, или Озарение – это, можно сказать, и цель, и эстетическая основа всей поэзии хайку.
Больше половины жизни странствовал, и в пути сочинял стихи обо всём, что видел. Родился он в префектуре Ига, знаменитой своими ниндзя. Когда-то я ездил туда к своему японскому другу отмечать Новый год. И меня водили смотреть там замки ниндзя, все эти музеи средневекового шпионажа и прочие памятники междоусобных войн. И как-то особенно символично посреди всего этого батального ужаса сохранился домик Басё, где он жил в юности, а потом возвращался туда то и дело между своими путешествиями. Там вокруг очень много полей, гор невысоких, по которым можно спокойно гулять. И все его знаменитые путевые заметки, несколько отдельных сборников, – это гениальный портрет состояния мозга человека в пути.
Всего Басё оставил после себя семь антологий.
Но самое знаменитое его трёхстишие – «Ворон» – все мы где-нибудь хоть раз, да встречали. Тем интереснее будет разобрать его по косточкам. По-японски оно звучит так:
Ка́рэ-э́да ни
Кара́су но тома́рикэ́ри
А́ки но курэ́
БУКВАЛЬНО: «На увядшей ветке / Ворона застыла / Осени закат».
Самый известный перевод:
На мёртвой ветке
Чернеет ворон.
Осенний вечер.
Этот, самый первый и самый популярный из переводов принадлежит неизвестно кому, хотя часто его по ошибке приписывают Константину Бальмо́нту (1867–1942). Однако сам Бальмонт японского толком не знал – по его же признанию, к этому языку он лишь прикасался – «но, к сожалению, слишком поверхностно», и лишь иногда «баловался с подстрочниками». Тем не менее, он собирал из японской поэзии всё что мог – и публиковал в своём литературном журнале. При публикации именно этой версии «Ворона» не было указано имени переводчика, и вполне вероятно, что перевод выполнил некий таинственный инкогнито.
А случилось это в начале ХХ в. – когда в мысли и души читающих людей всего мира активно входило творчество Эдгара Аллана По. Чью готическую поэму «Ворон» (заметим: “Rаven”, а не “Crow”!) тот же Бальмонт перевёл ещё в 1894 г. Вот и в переводе хайку Басё тоже фигурирует именно «ворон», а не «ворона». А ведь это птица даже биологически другого вида! Из нескольких вариантов этого стихотворения, которые вы можете найти в сети, «вороном» его называет примерно половина переводчиков. Кто-то решил, что «так оно мистичнее», а кто-то просто по инерции, потому что бальмонтовский ворон уже впился в наше сознание, и вроде бы уже никуда от него не денешься. А о том, что это может быть просто ворона, привычная птица с другими образом и повадками, многие даже и не задумываются…
Видите, что происходит с этими хайку? Каждый переводчик волей-неволей вносит в оригинал свою персональную эстетику, заполняет собой. Десять человек переводит одно и то же, даже зная прекрасно японский язык, – и каждый уводит куда-то в свои персональные миры… Вот это, пожалуй, и есть – чудо поэзии хайку.
Вот и этот перевод по ощущению – чисто бальмо́нтовский: тут нам и ворон вместо вороны, и на «мёртвой» ветке, заметим, а не на просто «сухой». Тут нам и чёрный цвет, которого в оригинале не указано – словно «Чёрный Человек», который в стихах у Бальмонта вечно между строк гуляет. Вся эта символистская эстетика, весь этот «бальмо́нт-нуа́р» проступает, как на ладони.
Да и насчёт «осеннего вечера» – вопрос остаётся открытым. Ибо в оригинале у Басё – «осени закат», то есть кончается сама осень, вся целиком, а не отдельно взятый осенний день…
Вот такие метаморфозы переводов.
Попробуйте сами. Может, у вас получится уже совсем не «бальмо́нтово», а как-то совсем по-другому?
* * *
В целом же, говоря о хайку, мы вспоминаем навскидку три великих имени: Ки-но Цураюки, Мацуо Басё и Кобаяси Исса. Это – столпы хайку, жившие в разные эпохи, и поэзия каждого пробуждает в нас свои неповторимые эмоции, мысли и состояния.
Кобаяси Исса (小林一茶、 1763–1828 гг.) – это и есть третий столп. Cын бедного фермера, в 13 лет он уехал на заработки в Э́до, нынешний Токио. Так и не разбогатев, в 25 лет начал изучать поэзию под руководством извесных столичных сенсэев. Стал профессиональным поэтом, бродил по разным провинциям, зарабатывая на жизнь сочинением хайку. То есть люди стихи читали, им за это деньги платили, кормили и так далее. Вот так относились к этому творчеству даже на уровне деревень, городов. Заодно он учил их грамоте, останавливаясь, нёс на себе некий культурный багаж. «Бродячий сэнсэй пришёл!» А он и новости о других городах расскажет, и стихи почитает, и новыми сказками для детей поделится. А если надо, то и покойника отпоёт или молитву за что-нибудь важное прочитает. В общем, для своего времени это был колоссально эрудированный человек. Этот пытливый ум привлекал не только простых селян-горожан. В итоге очередного такого путешествия его нанял просвещённый феодал, чтобы он образовывал его детей. За всю свою жизнь, как мы уже говорили, он создал более 20 000 хокку.
Визитная карточка Иссы – это, конечно, его знаменитая «Улитка». Заглянем же «под её панцирь» и посмотрим, из чего она состоит.
Оригинал звучит так:
Катацуму́ри
Соро́-соро́ ноборэ́
Фу́дзи-но я́ма
И вот, пожалуй, самый известный перевод – Веры Марковой:
Тихо, тихо ползи, улитка,
По склону Фудзи
Вверх, до самых высот!
Впервые я прочёл это школьником, когда никакого японского ещё не знал. Сборник древней японской поэзии стоял дома на полке, родители увлекались. И я, признаться, не понял, точнее – не ощутил: а где и на чём тут акценты? И лишь когда начал японский учить, кое-что для меня проступило, как силуэты смысла из вулканического тумана.
Катацуму́ри – улитка. Без вариантов, и тут комментировать особо нечего.
Соро́-соро́ – «потихоньку-полегоньку». Это и о скорости, и о поступательном движении. Сам этот повтор, как и у нас – шажочек за шажочком, step by step. Но – медленно, не спеша и не суетясь. Такое вот японское ономатопоэтическое выражение.
А вот глагол ноборэ́ – это уже резкий приказ. «Взбирайся! Взмывай!» Сразу после «медленного» соро-соро звучит очень контрастно и неожиданно. «Тихонько-тихонько – а
