Некуда - Николай Лесков

– Это вовсе не похоже; никогда этого у нас не было, – смеясь, отвечала Бахареву Женни.

– Как? как не было? Не было этого у вас, Лизок? Не просили вы себе всякий день кааартоооффеллю!

– Нет, папа: нас хорошо кормили. Теперь в институтах хорошо кормят.

– Ну, рассказывайте, хорошо. Знаем мы это хорошо! На десять штук фунт мяса сварят, а то все кааартоооффеллю.

– Да нет же, папа, не знаете вы, – шутливо возразила Лиза.

– Реформы, значит, реформы, и до вас дошли благодетельные реформы?

– Да, теперь по всему заметно, что в институтах иные порядки настали. Прежних порядков уж нет, – как-то двусмысленно заметила Ольга Сергеевна.

– Да вот я смотрю на Евгению Петровну: кровь с молоком. Если бы старые годы – с сердечком распростись.

– Стыдно подсмеиваться, Егор Николаевич, – заметила Женни и покраснела.

– А краснеют-то нынешние институтки еще так же точно, как и прежние, – продолжал шутить старик.

– Не все, папа, – весело заметила Лиза.

– Да, не все, – вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. – Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.

Лиза взглянула на Гловацкую и сохранила совершенное спокойствие во все время, пока мать загинала ей эту шпильку.

За чаем шпигованье повторилось снова.

– Поедемте на озеро, Женичка. Вы ведь еще не были на нашем озере. Будем там ловить рыбу, сварим уху и приедем, – предложил Бахарев.

– Нет, благодарю вас, Егор Николаевич, я не могу, я сегодня должна быть дома.

– Полноте, что вам там дома с своим стариком делать? У нас вот будет какой гусарчик Канивцов – чудо!

– Бог с ним!

– Сонька его совсем заполонила, разбойница, но вы… одно слово: veni, vidi, vici.

– Что это значит?

– Пришел, увидел, победил.

– Оооо! Мне этого пока вовсе не нужно.

– Те-те-те, не нужно! Все так говорят – не нужно, а женишка порядочного сейчас и заплетут в свои розовые сети.

– Я вам не сказала, что мне вовсе не нужно, а я говорю, мне это пока не нужно.

– А, – рассмотреть хотите, это другое дело. Ну, а с нами-то нынче оставайтесь.

– Не могу, Егор Николаевич.

– Лиза, что ж ты не просишь?

Лиза очень боялась этого разговора и чуть внятно проговорила:

– Оставайся, Женни!

– Не могу, Лиза, не проси. Ты знаешь, уж если бы было можно, я не отказала бы себе в удовольствии и осталась бы с вами.

– Вы не по-дружески ведете себя с Лизой, Женичка, – начала Ольга Сергеевна. – Прежние институтки тоже так не поступали. Прежние всегда старались превосходить одна другую в великодушии.

– Если одна пила рюмку уксуса, то другая две за нее, – подхватил развеселившийся Бахарев и захохотал.

– Да, – продолжала Ольга Сергеевна, – а вы вот не так. Лиза у вас ночевала по вашему приглашению, а вы не удовлетворяете ее просьбы.

Лиза во время этого разговора старалась смотреть как можно спокойнее.

– Лизанька, вероятно, и совсем готова была бы у вас остаться, а вы не хотите подарить ей одну ночку.

– Я не могу, Ольга Сергеевна.

– Отчего же она могла?

– У меня хозяйство, я ничем не распорядилась.

– А, вы хозяйничаете!

– Не могу выдерживать. Я и за обедом едва могла промолчать на все эти задиранья. Господи! укроти ты мое сердце! – сказала Лиза, выйдя из-за чая.

Ольга Сергеевна прямо из-за самовара ушла к себе; для Гловацкой велели запрягать ее лошадь, а на балкон подали душистый розовый варенец.

Вся семья, кроме старухи, сидела на балконе. На дворе были густые летние сумерки, и из-за меревского сада выплывала красная луна.

– Ах, луна! – воскликнула Лиза.

– Что это, Лиза! точно вы не видали луны, – заметила Зинаида Егоровна.

– И этого нельзя? – сухо спросила Лиза.

– Не нельзя, а смешно. Тебя прозовут мечтательницею. Зачем же быть смешною?

К крыльцу подали дрожки Гловацкого, и Женни стала надевать шляпку.

– Надолго теперь, Женни?

– Не знаю, Лизочка. Я постараюсь увидеть тебя поскорее.

– Вы уж и замуж без Лизы не выходите, – смеясь, проговорил Бахарев.

– Я уж вам сказала, Егор Николаевич, что мы с Лизой еще и не собираемся замуж.

Бахарев продекламировал:

Золотая волюшкаМне милей всего,Не надо мне с волеюВ свете ничего.

– Так ли?

– Именно так, Егор Николаевич.

– И ты тоже, Лизок?

– О да, тысячу раз да, папа.

– Ну вот, говорят, институтки переменились! Всё те же, и всё те же у них песенки.

Егор Николаевич снова расхохотался. Женни простилась и вышла. Зина, Софи и Лиза проводили ее до самых дрожек.

– Какая ты счастливица, Женни: ехать ночью одной по лесу. Ах, как хорошо!

– Боже мой! что это, в самом деле, у тебя, Лиза, то ночь, то луна, дружба… тебя просто никуда взять нельзя, с тобою засмеют, – произнесла по-французски Зинаида Егоровна.

Женни заметила при свете луны, как на глазах Лизы блеснули слезы, но не слезы горя и отчаяния, а сердитые, непокорные слезы, и прежде чем она успела что-нибудь сообразить, та откинула волосы и резко сказала:

– Ну, однако, это уж надоело. Знайте же, что мне все равно не только то, что скажут обо мне ваши знакомые, но даже и все то, что с этой минуты станете обо мне думать сами вы, и моя мать, и мой отец. Прощай, Женни, – добавила она и шибко взбежала по ступеням крыльца.

– Однако какие там странные вещи, в самом деле, творятся, папа, – говорила Женни, снимая у себя в комнате шляпку.

– Что такое, Женюша?

Гловацкая рассказала отцу все происходившее на ее глазах в Мереве.

– Это скверно, – заметил старик. – Чудаки, право! люди не злые, особенно Егор Николаевич, а живут бог знает как. Надо бы Агнесе Николаевне это умненечко шепнуть: она направит все иначе, – а пока Христос с тобой – иди с богом спать, Женюшка.

Глава семнадцатая

Слово с весом

Мать Агния у окна своей спальни вязала нитяной чулок. Перед нею на стуле сидела сестра Феоктиста и разматывала с моталки бумагу. Был двенадцатый час дня.

– Это, конечно, делает тебе честь, – говорила игуменья, обращаясь к сестре Феоктисте: – а все же так нельзя. Я просила губернатора, чтобы тебе твое, что следует, от свекрови истребовали и отдали.

Феоктиста не отрывала глаз от работы и молчала.

Голос игуменьи на этот раз был как-то слабее обыкновенного: ей сильно нездоровилось.

– Пока ты здорова, конечно, можешь и без поддержки прожить, – продолжала мать Агния, – а помилуй бог, болезни, – тогда что?

– Я, матушка, здорова, – тихо отвечала Феоктиста.

– Ну, да. Я об этом не говорю теперь, а ведь жив человек живое и думает. Мало ли чем Господь может посетить: тогда копеечка-то и понадобится.

Феоктиста вздохнула.

– И опять, что не в коня корм-то класть, – рассуждала мать Агния. – Другое дело, если бы оставила ты свое доброе родным, или не родным, да людям, которые понимали бы, что ты это делаешь от благородства, и сами бы поучались быть поближе к добру-то и к Богу. Тут бы и говорить нечего: дело хорошее. А то что из всего этого выходит? Свекровь твоя уж, наверное, тебя же дурой считает, да и весь город-то, мужланы-то ваши, о тебе того же мнения. «Вон, мол, дуру-то как обделали», да и сами того же на других, тебе подобных овцах, искать станут. Подумай сама, не правду ли я говорю?

– Не знаю, матушка, – краснея, проронила Феоктиста.

В келье наступило молчание.

Игуменья быстро шевелила чулочными прутками и смотрела на свою работу, несколько надвинув брови и о чем-то напряженно размышляя. Феоктиста также усердно работала, и с полчаса в келье только и было слышно, что щелканье чулочных спиц да ровный, усыпляющий шум деревянной моталки.

– Дома мать-игуменья? – произнес среди этой тишины мужской голос в передней.

Игуменья подняла на лоб очки и, относясь к Феоктисте, проговорила:

– Кто бы это такой?

Феоктиста немедленно встала и в комнате девочек встретилась с Бахаревым, который шутливо погрозил ей пальцем и вошел к игуменье.

– Здравствуй, сестра! – произнес он, целуя руки матери Агнии.

– Здравствуй, Егор! – отвечала игуменья, снова надев очки и снова зашевелив стальными спицами.

– Как живешь-можешь?

– Что мне делается? Живу, Богу молюсь да хлеб жую. Как вы там живете?

– И мы живем.

– Ну и хорошо. К губернатору, что ли, приехал?

– Да и делишки кое-какие собрались, и с тобой захотелось повидаться.

– Спасибо. – Чаю хочешь?

– Пожалуй.

– Феоктиста! скажи там, – распорядилась игуменья. Феоктиста вышла и через минуту вошла снова.

– Эх, сестра Феоктиста, – шутил Бахарев, – как на вас и смотреть, уж не знаю!

– Как изволите? – спросила спокойно ничего не расслышавшая Феоктиста, но покраснела, зная, что Бахарев любит пройтись насчет ее земной красоты.