Солнце для мертвых глаз - Рут Ренделл

Он заговорил с ней. Гарриет никогда прежде его не видела, но тот назвал ее по имени:

– Гарриет.

Он произнес это с довольным удовлетворением. Та забеспокоилась.

– Как Марк? – спросил он.

Если бы она лучше умела понимать человеческую природу, то сразу бы распознала в его манерах интуитивную прозорливость, как у человека, который радуется своему неожиданному открытию. И нашла подтверждение в его улыбке, в том, как тот поднял брови. Но Гарриет, солипсист[27], тут же решила, что этот мужчина – детектив или судебный пристав, которому поручили вернуть деньги. Она резко произнесла:

– Что вам надо?

– Прошу вас, – сказал он, – простите меня. Вы ведь Гарриет, не так ли? Та самая Гарриет на «Оркадия-плейс» Элфетона? Я узнал бы вас где угодно.

– Это все? – осведомилась она, успокаиваясь.

– Я уже три года влюблен в эту картину. Правильнее было бы сказать, что я все это время влюблен в девушку на картине.

«Ну ты и наглец, черт побери», – подумала Гарриет. Но вслух этого не сказала. Она посмотрела на него, на этот раз внимательно, с удвоенным интересом. А он ничего: довольно высокий, брюха еще нет, несмотря на возраст. Красивые руки, сносные зубы, и собака милая. Гарриет погладила собаку по шелковистой рыжей шерсти.

– Как его зовут?

– О’Хара.

– Вы точно не от Марка?

Мужчина расхохотался.

– Я даже не знаю, кто он – поп-певец, да?

– Он очень знаменит, – с негодованием заявила Гарриет.

– Не сомневаюсь. Я знаю его только по картине, да и то плохо. Кстати, как вы относитесь к тому, чтобы выпить чашечку чаю?

– Я бы предпочла что-нибудь покрепче, – сказала Гарриет.

«Принц Уэльский» только что открылся после обеденного перерыва. Они выпили по текиле «Санрайз», который бармен приготовил под его руководством. Для О’Хары на пол поставили миску с водой. Мужчина сказал, что его зовут Франклин Мертон и что он живет на Кэмпден-Хилл-сквер. Это заставило Гарриет тут же навострить уши, и она поинтересовалась, живет ли он там в квартире или в доме. «В доме, – ответил он. – А вы чем занимаетесь?» Она не нашлась что сказать, сказать-то было нечего, кто она такая – всего лишь Гарриет Оксенхолм, которую написал Элфетон.

– Полевая лилия?[28]

Она не поняла, что тот имеет в виду, и подумала, что он псих. Но богатый. Гарриет никогда не спрашивала у людей, чем те зарабатывают себе на жизнь, потому что этот вопрос ее не интересовал, и когда Франклин сказал, что заботится о людях и делает все, чтобы те чувствовали себя защищенными, то с огорчением решила, что он социальный работник.

– Я работаю в сфере страхования.

– О.

– И я женат.

– Ясно.

Она одарила его невинной, беззаботной улыбкой. С какой стати Гарриет должен интересовать или беспокоить вопрос, женат он или нет? Как бы то ни было, браки, насколько ей известно, заключаются для того, чтобы распадаться. Однако Франклин богат, а она через несколько недель будет бедна.

– Вы замечательно выглядите в платье от Фортуни, – сказал он. – Давайте я заскочу домой, оставлю собаку, и мы вместе поужинаем.

Гарриет заметила любопытную холодность в его натянутой улыбке, но тогда ничего зловещего в ней не увидела.

Глава 11

Они никуда не делись. Другие знакомые ей девочки, подружки – Миранда, Изабель и Холли тоже хорошо помнили восьмой год своей жизни, хранили воспоминания, которые навсегда запечатлелись в их памяти. Щенок, подаренный родителями на день рождения, – в случае с Мирандой, а у Холли – падение с пони и сломанная нога; для Изабель таким воспоминанием было рождение брата. У нее, Франсин, тоже были свои воспоминания: убийство матери.

Почему обычно запоминаются именно эти подробности, а не другие? Хоть кто-то может это четко объяснить? Почему люди обманывают – а именно это они и делают – свою память?

Все те обстоятельства – как ее отослали в комнату, как Франксин ждала там, скучая и раздражаясь, – остались с ней. Бабочка, которую поймала и выпустила в окно. «Красный адмирал» – это распространенный вид бабочек, возможно, самый распространенный в Англии, он используется во многих орнаментах и логотипах. Вероятно, большинство людей просто не замечают «красного адмирала» на коробках с овсяными хлопьями, на обложках книг, на бутылках с пеной для ванны. А вот Франксин замечает. Она даже увидела одного на майке. И даже помнит кольцо на дверном звонке, как залезла в шкаф и притянула дверцу тоненькими пальчиками семилетнего ребенка.

А вот крик «Нет!» и вопль – не помнит. Франксин знает о них, потому что Джулия говорила, что она рассказывала о них полиции. Мачеха поддерживает жизнь в ее воспоминаниях. Девочка не помнит, как нашла маму, как сидела рядом с ней, перепачкалась в крови и ждала прихода папы. Джулия говорит, что ей лучше смотреть в лицо тому, что произошло, поэтому постоянно напоминает ей об убийстве. Иначе все это давно полностью стерлось бы из ее сознания.

Джулия говорит – повторяет это уже многие годы, – что тот мужчина думает, будто Франксин видела его. Она действительно видела его, макушку и мыски ботинок. Ее отец говорил ей – раз, наверное, тысячу, – что тот мужчина не ищет ее, что все это чепуха и абсолютная выдумка, будто тот якобы охотится за Франксин. Во всяком случае, убийцы уже давно нет на свете, ведь он был наркоманом. К тому же думал, будто находится в доме другого доктора Хилла.

Франсин ни сейчас, ни тогда не боялась этого мужчину. Она не хотела знать, кто он такой, где находится и что с ним случилось. При выяснении причин чьей-то смерти часто повторялась одна и та же фраза: «Их это не воскресит». Франксин нередко размышляла над ней, над тем, что установление личности того мужчины, его поимка, наказание и устранение как угрозы для других – все это не вернет ей маму.

Психотерапевтический метод, применявшийся Джулией, состоял в том, чтобы спрашивать клиентов, как бы они распорядились тремя желаниями. Однажды она спросила об этом у Франсин и у Ричарда, но больше никогда не задавала этого вопроса после того, как ушла из профессии. Если бы Джулия спросила ее об этом сейчас, то Франсин ответила бы, что первым ее желанием было бы, чтобы тот день никогда не наступал, а если бы это оказалось невозможным, чтобы ей дали забыть его; вторым – поступить в Оксфорд; что до третьего желания, то она была слишком благовоспитанна и добра, чтобы говорить о нем.

С кем-либо, кроме себя самой. Потому что ее третьим желанием было, чтобы Джулии не стало. Франксин не желала ей никакого вреда. Меньше всего ей хотелось, чтобы та умерла, – она повидала достаточно смерти на своем веку; но было бы здорово, если бы мачеха встретила доброго, привлекательного и богатого мужчину и ушла к нему.

Это было предложение Холли. Все, что имело отношение к сексу, обычно исходило от ее подруги.

– Она толстая и старая, но все еще довольно симпатичная, – сказала Холли. – Какой-нибудь старик может запасть на нее.

– Она не толстая, – возразила Франсин.

– Ой, да ладно тебе. У нее же шестнадцатый размер[29]. Как минимум. Большая толстая рыба. Наверное, раньше была золотой рыбкой, а теперь стала дельфином. А однажды станет китом.

– Дельфины и киты не рыбы, Холли.

– Ну, морские животные. Она большое толстое морское животное.

Иметь дело с Джулией можно было, только соглашаясь с ней, молча, и спокойно заниматься своими делами. Насколько это было возможно. Все остальное, что хотя бы издали напоминало спор или дискуссию, изнуряло до крайности. Первым сдавалась шестнадцатилетняя собеседница; она же, сорокадевятилетняя, была полна сил. Франсин достигла той точки, когда практически перестала разговаривать с Джулией, ограничивалась короткими «да», «нет» и «спасибо» и улыбалась.

Однако это не мешало Джулии постоянно повторять ей с различными вариациями: «Послушай, Франсин, что с тобой такое? Что я сделала не так? Если я чем-то расстроила тебя, то хотела бы знать, чем именно».

– Ты ничего не сделала, Джулия, – неизменно отвечала падчерица.

– Потому что, если сделала, то всегда лучше, знаешь ли, выложить все начистоту, взглянуть правде в глаза и все обсудить.

– Но обсуждать нечего, Джулия.

– Ты очень юна, знаешь ли, почти ребенок. Да ты и есть для меня ребенок, хотя иногда кажешься слишком взрослой для своих лет. Ты ведешь себя как старушка. Ты это понимаешь?

Франсин не ответила. А если бы она вела себя как юная девица, Джулия одобрила бы это? Как Миранда, которая хвастается, что новый приятель – четвертый, с кем она спала? Или как Кейт, что прячет в столе упаковку «экстази», как она, Франсин, прячет «Смартиз»? Она действительно чувствовала себя значительно старше сверстников. И страдала больше, чем они, потеряла больше, чем они, повидала то, что многим не суждено увидеть за всю жизнь, мучилась страшными кошмарами, о которых никому не могла рассказать, чувствовала себя отодвинутой судьбой в сторону.