Солнце для мертвых глаз - Рут Ренделл

С завтрака, вернее с того, что называлось завтраком, хотя время было за полдень, девушка ничего не ела и сейчас чувствовала голод. Возможно, Шторм, Пыльник и Цитра поделятся с ней едой, а может, и нет. Не исключено, что те вообще есть не будут. Гарриет очень хотелось выпить. Вместе с другими слабостями она приобрела привычку выпивать с Марком, однако здесь вопрос о выпивке поднимать не стоило – речь могла идти только о матэ или чае из листьев болдо, а ни того, ни другого у Гарриет не было.

Можно было пойти на панель, но она не знала, с чего начать. Разодеться и стоять, пока кто-нибудь не подойдет и не уведет тебя с собой? А вдруг ее изобьет сутенер или клиент? Рано или поздно придется ехать в «Коллинг-Магна». Туда можно добраться на попутках по шоссе М1, однако Гарриет все равно нужно чем-то питаться под дороге. Собирая вещи, выброшенные Марком из окна, она не присматривалась к тому, что складывает в чемодан, уж больно сильно была расстроена. Есть вероятность, что он выбросил что-то такое, что можно продать. Драгоценностями Марк никогда ее не баловал; единственным стоящим украшением был золотой браслет, который, вероятно, и сейчас лежит в ящике на Оркадия-плейс. Гарриет уныло щелкнула замками и подняла крышку.

Одежда из марлевки. Как получилось, что ее скопилось так много? Блузки, топы, жилеты, брюки – такое впечатление, будто изначально длинное платье и жакет спарились и произвели потомство. Кремовая мятая бесформенная масса, измазанная кровью, от которой воротило с души и в которую каким-то образом затесались ее сапоги, пара туфель и охапка подранных красных листьев. И под всем этим лежало то платье, что было на Гарриет, когда их писал Саймон Элфетон, платье из тонкого плиссированного шелка такого же цвета, как ее волосы. Ни браслета, ни часов. Марк заплатил за платье, пусть и неновое, целое состояние, что было вполне, в полной мере оправданно, так как создал его некто по имени Фортуни[25]. Теперь Гарриет вспомнила, что именно Саймон настоял на том, чтобы Марк купил его, именно художник разыскал его для нее и для своей картины.

Если кто-то купил его из вторых рук, то, возможно, кто-то купит и из третьих. Гарриет знала пару таких мест, можно сходить туда утром. Итак, чемодан пуст, если не считать одного отделения на «молнии», которое она не открывала, потому что ничего туда не клала. Это чемодан Марка, а не ее, так что не исключено, что тот мог что-то оставить в этом отделении. А вдруг с последнего раза, когда он пользовался чемоданом, там осталось полпачки сигарет? Ей ужасно хочется курить.

Гарриет открыла «молнию». И тихо взвизгнула. Отделение было забито деньгами. Банкноты лежали россыпью, они не были стянуты резинками в пачки. Гарриет едва не упала в обморок, ее охватила слабость, казалось, будто голова качается на плечах на тонком стебле-шее. Она закрыла глаза, сосчитала до десяти и открыла глаза снова. Банкноты были на месте, и она принялась их пересчитывать.

В те дни еще существовали банкноты в один фунт. Фунтовки. Большинство купюр были по фунту, но попадались по пять и даже по десять. Гарриет считала. Она забыла о голоде и о сигарете. Никогда в жизни она не получала такого огромного наслаждения от подсчета и очень расстроилась, когда процесс закончился. Однако сумма как таковая – две тысячи девять фунтов – Гарриет вполне устроила.

Эйфория длилась примерно час. Внизу, на кухне, Гарриет нашла Пыльника и Цитру, они пекли лепешки из гашиша. Те предложили ей одну, но она покачала головой. В настоящий момент ей не хотелось есть ничего, что могло изменить ее сознание. Гарриет нравилось ее нынешнее состояние.

– Я в магазин, – сказала она. – Вам что-нибудь принести?

В ответ те одарили ее отстраненными улыбками, однако, когда она вернулась с двумя пакетами, каждый из них принял по сигарете и по бокалу (по треснутой чашке) вина. Гарриет сообщила, что утром уезжает.

– Можешь пожить еще, – сказал Пыльник. – Святой риши[26] приедет не раньше четверга.

– Мне нужно найти жилье, – сказала Гарриет.

Ее лицо болело в том месте, куда ударил Марк, и когда она посмотрела на себя в грязное зеркало в ванной – Гарриет уже давно не бывала в таких убогих ванных, как эта, и даже забыла, что такие существуют, – то обнаружила, что скула из ярко-розовой стала цвета листьев дикого винограда. С купленными бутылкой вина и шоколадкой Гарриет вернулась в комнату. Ее счастье быстро уступало место тревоге. Как в чемодане оказались деньги?

Насколько можно предположить, есть две вероятности. Первая: Марк не захотел лишать ее средств к существованию и положил их туда специально. У него деньги были рассованы по всему дому, в ящиках, под кроватью, такая вот у него была манера, до дикости странная. Может, Марк просто схватил горсть и сунул ее в отделение в качестве прощального дара? Но в таком случае он наверняка положил бы и браслет, ведь так? И не окатил бы водой из таза, чтобы поторопить?

Нет, это нельзя рассматривать как прощальный акт великодушия со стороны Марка, уж больно это нехарактерно для него. Более вероятное объяснение состоит в том, что он положил деньги в чемодан перед последней поездкой – может, даже в Испанию месяц назад – и просто забыл о них. Вполне возможно, что чемодан был одним из его «банков» наряду с ящиками и верхней полкой шкафа. Он, несомненно, забыл об этом, но наверняка скоро вспомнит. Он сообразит, что Гарриет достались две его «штуки», и придет за ними. Или его громилы. У других музыкантов есть охранники, а у Марка – громилы, она знала одного из них, огромный такой мужик, и имя у него было соответствующее.

Надо исчезнуть как можно скорее.

Гарриет нашла комнату в Ноттинг-Хилле, недалеко от Лэдброк-Гров, который местные называли просто Гров, и домохозяйка отмахнулась от рекомендаций, когда та дала задаток в сто фунтов. Она считала, что ее практически невозможно найти здесь, но все равно нервничала, когда выходила из дома. И еще Гарриет было очень одиноко.

Ее друзьями были друзья Марка. Ей всегда нравился Саймон Элфетон, очень нравился, однако она опасалась с ним связываться. Он знает Марка и может все рассказать тому, и тогда Марк прибежит за своими быстро убывающими двумя тысячами фунтов. Хотя Гарриет и чувствовала себя неуютно, выходя на улицу, тратить деньги у нее получалось отменно. Покупки утешали ее. Она была полна бодрости и не ощущала себя такой одинокой, когда возвращалась на Честертон-роуд с, например, парой сапог, напольной подушкой, записями популярных исполнителей, журналом «Вог» и индийским платьем. Гарриет даже купила парик, движимая смутной идеей изменить внешность, однако надеть его не смогла – слишком много у нее было волос.

Еще никогда – с пятнадцати лет – у нее не было такого долгого периода без секса. Воздержание уже длилось два месяца, когда домохозяйка решила покрасить дом. Человек, которого та наняла, однажды утром объявился под окном у Гарриет на вершине приставной лестницы. Отто Ньюлинг был сыном бывшего немецкого военнопленного и блондинки-англичанки. Высокий, статный, цветом волос он походил на Зигфрида, а чертами лица – на Пола Ньюмена. Он был младше Гарриет – его восемнадцать против ее двадцати четырех – и оказался первым в длинной череде молодых любовников, которые по роду деятельности являлись работниками физического труда, а по возрасту – юношами.

После оголтелого флирта у окна Гарриет предложила ему перелезть через подоконник в комнату.

Отто никогда не слышал ни о Саймоне Элфетоне, ни о «Марке и Гарриет на Оркадия-плейс»; он отличался немногословием, весьма скромными способностями, зато мужской силой. Это в полной мере устраивало Гарриет. Иногда она вместе с ним ходила выпить в «Солнце на гербе», а однажды даже отправилась в Клактон на его «Хонде». Марку и в голову не придет, думала Гарриет, искать ее в компании Отто.

Когда от денег бывшего приятеля осталось меньше пятисот фунтов, Гарриет, в красном платье, с полной всяких дамских штучек сумочкой из «Биба», шла домой по Холланд-Парк-авеню. Введенная ею экономия заключалась в том, что она перестала брать такси. Мужчина с собакой на поводке, шедший навстречу, был из тех, по кому Гарриет лишь скользила взглядом, – старый, под сорок, с редеющими волосами и в очках. А вот на собаку она обратила внимание, так как это был ирландский сеттер в попоне такого же цвета, как ее волосы. Однако этот факт не заинтересовал Гарриет настолько, чтобы она отвлеклась от любимого занятия – изучения собственного отражения в витринах.

Он заговорил с ней. Гарриет никогда прежде его не видела, но тот назвал ее по имени:

– Гарриет.

Он произнес это с довольным удовлетворением. Та забеспокоилась.

– Как Марк? – спросил он.

Если бы она лучше умела понимать человеческую природу, то сразу бы распознала в его манерах интуитивную прозорливость, как у человека, который радуется своему неожиданному открытию. И нашла подтверждение в его улыбке, в том, как тот поднял брови. Но Гарриет, солипсист[27], тут же решила, что этот мужчина – детектив или судебный пристав, которому поручили вернуть деньги. Она резко произнесла: