Солнце для мертвых глаз - Рут Ренделл

Тедди ничего не ответил. А что он мог сказать? Он никогда не прикасался к алкоголю, и дядя знал это не хуже его. По какой-то причине Кейт, который всегда относился к нему лучше, чем родители, после их смерти стал жестким, грубым и постоянно сквернословил. Тедди было плевать на это. Он не строил догадки, почему это произошло: то ли Кейт действительно любил своего брата и тосковал по нему, то ли его раздражало, что теперь некому за ним ухаживать и не с кем поговорить. Тедди наблюдал за Кейтом, иногда стоя в дверном проеме, но не с интересом, сочувствием или жалостью, а со своего рода увлеченным отвращением, особенно после того, как виски и «Гиннес» делали свое дело.

Иногда он стоял в дверях по десять-пятнадцать минут и просто смотрел. Не только на Кейта, но и на его обстановку, впитывая каждую деталь: шторы, сорванные с некоторых крючков и сколотые вместе то ли скобкой, то ли каким-то зажимом из арсенала Кейта; пыль, лежащую таким плотным слоем, что ее клочья свешиваются с поверхностей, напоминая мех; бесчисленные пепельницы, блюдца, крышки, стеклянные банки, полные пепла и окурков; продавленную, поломанную мебель и прямоугольник ковра, на котором уже давно образовался собственный узор из темных пятен, рыже-коричневых и грязно-серых; перекошенный абажур и голую лампочку, висящую на завязанном узлом проводе, – до тех пор, пока взгляд сам не возвращался к Кейту.

Сейчас его храп стал чудовищнее, чем шестнадцать лет назад. Кейт издавал трубные звуки, хрипел, каждые несколько минут вздрагивал и подпрыгивал, будто через него пропускали электричество. Потом храп снова становился равномерным, на долгих выдохах он с дребезжанием проходил через нос и заканчивался вибрирующим свистом. Один раз – только один – Кейт вдруг полностью пришел в себя и, сев прямо, завопил:

– На что ты смотришь, черт бы тебя побрал?

Больше такого не случалось. Любимая смесь слишком сильно, будто ударом дубинкой, оглушала Кейта. Он сидел, развалясь в кресле с широко открытым ртом, с раскинутыми и свисающими с подлокотников руками, а его огромный живот, обтянутый побитым молью зеленым шерстяным свитером, напоминал заросшую травой гору, в которой кладоискатели понаделали ям. Виски дядя наливал в стаканчик из-под йогурта, хотя откуда он взялся, Тедди не знал. Дико было предположить, что кто-то из живших здесь когда-то ел йогурт. Обычно один пластмассовый пакет лежал у Кейта на коленях, а парочка других валялась на полу. Очень часто тот не удосуживался вынуть виски из магазинного пакета и наливал себе, держа бутылку через пакет.

Телевизор мог работать и за полночь. Кейт мог проспать в гостиной всю ночь. Если ему нужно было пописать, он не поднимался наверх, в ванную, а спотыкаясь, брел в сад. Тедди часто ощущал запах. Соседи думали, что это кошки.

Кейт всхрапнул и сильно дернулся, как от электричества. По случайному совпадению, по телевизору герои комедийного сериала «Спасатели и неотложка» готовились с помощью дефибриллятора стимулировать сердце пациента на каталке. Тедди выключил его и пошел спать.

Глава 10

Картине было уже два года, ею успели от души повосхищаться, а потом купили за крупную сумму, когда Марк Сайр вышвырнул Гарриет Оксенхолм из дома.

Она переборщила с вопросом, любит он ее все еще или нет. Его самообладание, которым он и так никогда не мог похвастаться, вдруг лопнуло. Марк ударил ее по голове с такой силой, что Гарриет упала и откатилась по заляпанному грязью ковру под сломанный канделябр. Потом он схватил ее за волосы, за эти чудесные густые вьющиеся рыжие волосы, и поволок из комнаты. Однако пряди вырвались из головы и остались у Марка в руке, поэтому ему пришлось тащить ее за плечи.

На этот раз никого из членов «Кам Хитер» в доме не было: ни администратора, ни поклонниц, которых Марк так любил приводить домой на ночь или просто для быстрого перепиха на диване в кабинете. Гарриет и Марк были одни, и поэтому она, стремясь вернуть их страсть, которая в последнее время проявлялась очень редко, задала свой роковой вопрос.

От удара она не потеряла сознание, но сопротивляться не стала и позволила ему выволочь ее из дома. Это было проще, чем уйти самой. На крыльце Гарриет поднялась, потому что ей не хотелось считать своим телом каменные ступеньки. Марк толкнул ее, она пошатнулась, но не упала. Когда тот вернулся в дом и захлопнул дверь, Гарриет села на мощеную дорожку и потерла голову в том месте, где он выдрал ей волосы. На пальцах была кровь – Марк поранил ее.

Стояла осень, и плотная завеса из листьев сменила свой цвет на бледно-желтый и бронзовый с вкраплениями темно-красного. Когда наверху резко распахнулось окно, вниз полетели обломанные ветки и листья. Марк принялся выбрасывать ее одежду. Гарриет пришлось отскочить в сторону, чтобы тот не попал в нее ботинком. Красное платье, то самое платье, слетело вниз, как огромная малиновая бабочка или как кусок завесы из дикого винограда, планировало весело и беззаботно, будто наслаждаясь полетом. Затем вылетела картонная коробка.

Гарриет встала и закричала ему:

– Дай мне чемодан, ублюдок! Я же не унесу все это в коробке!

Она не рассчитывала, что тот вернет ей чемодан. И принялась складывать вещи в коробку, в которой когда-то были бутылки с грушевым сидром «Бебичам». Господи, откуда у Марка взялся «Бебичам»? Из окна вылетел, хлопая крышкой, чемодан и упал точнехонько на единственный розовый куст. Гарриет схватила его, царапая руки о шипы.

Это был рассвет эры одежды из марлевки, а мисс Оксенхолм всегда следила за модой, поэтому такой одежды у нее было много: струящейся, бледных цветов, такой же хлипкой, какой себя чувствовала она сама. Гарриет запихала ее в чемодан, оставляя кровавые пятна на концентрических окружностях рисунка. Из глаз потекли слезы, и она завыла.

Окно снова распахнулось, и на подоконнике появился большой бело-розовый фарфоровый таз. Все помешались на наборах викторианской эпохи, состоявших из кувшина и таза, и ей, естественно, захотелось иметь такой же. Его ей купил Марк, как и все остальное, а сейчас собирался опорожнить таз ей на голову. Гарриет вскочила на ноги и, подвывая, потащила за собой чемодан. Она была у ворот, когда вниз потоком хлынула вода. За водой последовал и таз; он упал на плитки с таким грохотом, что из дома напротив выскочили жильцы.

Гарриет даже не посмотрела на них. В последнее время они часто жаловались в полицию на Марка, недовольные его образом жизни, и вероятно, будут жаловаться и дальше. Но теперь это не ее проблема. У нее своих достаточно: отсутствие денег и жилья. Родители Гарриет жили в Шропшире, в барском доме в одной из деревушек недалеко от Лонг-Минд, где обитали, как выражалась ее мама, «благородные простолюдины». Они не то чтобы указали Гарриет на дверь, но после того, как ее исключили из престижной частной школы и она стала всюду следовать за «Кам Хитер», ночуя в спальном мешке на ступеньках звукозаписывающей студии на Хэнгинг-Сворд-элли, а потом и вообще переехала к Марку и принялась рассказывать газетчикам, как обожает его, после всего этого они ясно дали понять, что в «Коллинг-Магна» ей не рады. Даже «Марк и Гарриет на Оркадия-плейс», названная Королевской академией картиной года, не изменила их отношения.

Все это время Гарриет было плевать на то, хотят они ее видеть или нет. Для нее даже было облегчением, что не хотят, потому что это освобождало ее от массы проблем. Сейчас же они могли бы оказаться очень полезны. «Коллинг-Магна» решил бы вопрос с жильем, а родителям пришлось бы принять ее. Только какой смысл думать об этом, если нет денег ни на поезд, ни на автобус? У нее вообще нет денег и нет сил их просить. Гарриет только лишь и оставалось, что добраться до Камден-Тауна и отдаться на милость своих друзей, что живут в заброшенном доме на Уилмот-плейс.

Трудно сказать, обрадовались ли они при виде Гарриет или были сыты ею по горло, либо отнеслись к ней как-то иначе. Большую часть времени ее друзья были во что-то погружены; мечтательные и отстраненные, они передвигались медленно, как старые зомби, или таращились в угол, как будто видели там нечто, чего никто больше видеть не мог. Терри и Джон, которые взяли себе имена Шторм и Пыльник, предложили ей свободный матрас в комнате, где уже обитали сам Пыльник и женщина по имени Цитра, но предупредили, что это только на несколько ночей. Они держали место для гуру Шторма, который должен был вскоре присоединиться к ним после возвращения из ашрама[21] в Хартлпуле.

Гарриет пришлось тащить чемодан вверх по лестнице самостоятельно. Однако она не ожидала ничего иного. Матрас лежал на полу, и она села на него. Другим предметом обстановки в комнате был еще один матрас, тоже лежавший на полу, на нем спали Пыльник и Цитра. К стене был приколот большой лист бумаги, на котором кто-то причудливыми буквами и красной краской написал: «Четырнадцать манвантар[22] плюс одна крита[23] получается одна кальпа[24]». Гарриет снова расплакалась, просто не могла ничего с собой поделать.