Один человек - Михаил Бару

Подходит к нашему стенду дядечка. Сам лысый, борода всклокоченная, зубы редкие и галстук-бабочка. Биолог, одним словом. Пальцем на один из реакторов, что поменьше, тычет и спрашивает:

— Эта штучка для чего будет?

— Штучка, — отвечаю, — будет для жидкофазного химического синтеза в аналитических лабораторных масштабах.

И прибавляю с вызовом:

— Вам-то зачем? Вы ведь наверняка биолог, а не химик. Вон и на карточке опознавательной все буквы в названии вашей конторы биологические.

— Да, так и есть, биолог. Уж извините. Просто нравится мне этот реактор. Аккуратный такой, блестящий. Даже приятно в руке подержать. А главное — выглядит он гораздо лучше, чем то дерьмо, которым моя жена украшает каминную полку.

И пошёл себе дальше… Скоро уж двадцать лет, как изобретаю я всякие реакторы, а так, как этот биолог, ни один химик мою работу не похвалил.

Уезжаем из Палм Спрингса. Вдали, над вершиной горы Сан-Хоакин, яростно клубится на ветру снежная пыль. Ветряки на склонах окрестных гор в едином трудовом порыве безостановочно машут огромными белыми крыльями, добывая электричество для тех, у кого крыльев нет, а только коротенькие ручки, которыми размахивать, конечно, можно, но всё как-то без пользы для освещения. Даже здесь, внизу, под пальмами, порывы ветра так сильны, что наш тяжелогружёный и совсем немаленький джип просто норовит сдуть с дороги. Едем медленно. Беспокоимся о том, надёжно ли закреплены наши чемоданы на крыше джипа. А навстречу, с обочины, на нас надвигается огромный щит с надписью: «Это не ветер. Это прощальный воздушный поцелуй, который посылает тебе Палм Спрингс». Таки умеет целоваться этот Палм Спрингс. Метров через сто-двести городок обратился к нам с прощальными разноцветными словами: «Мы по тебе уже скучаем». До чего же изобретателен бывает порой американский капиталист! И слова-то подберёт трогательные, и напишет их красиво, и разместит их в нужном месте. И всё для того, чтобы мы вернулись в эту курортную Заманиловку-под-Пальмами, чтобы нас черти понесли в то казино, где прошлой ночью сдуру просаживали остатки своих командировочных. Не дождёшься! Денег у нас только на бензин до Сан-Диего. А жаль…

В Сан-Диего железнодорожный вокзал находится в самом центре города, на набережной. Это последняя американская станция. Дальше — Мексика. Вокзал построен в колониальном испанском стиле, вокруг него растут пальмы, олеандры и большие оранжевые цветы под названием «райские птицы». Иногда мне кажется — замени городские власти вывеску «Сан-Диего» на стене на такую же со словом «Рай» — приезжающие и не удивятся. На таком вокзале красиво встречать любимую девушку с букетом каких-нибудь субтропических орхидей. Вручить ей букет, посадить в специальную позолоченную карету для туристов, запряжённую белой лошадью, а самому вернуться в вагон, сесть в кресло, закрыть глаза и открыть их тогда, когда диктор объявит: «Станция Москва-Каланчевская. Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны». И немедленно освободить, чтобы не возвращаться потом из депо под свистки электричек и мат обходчиков по обледенелым шпалам на станцию.

А края света, оказывается, нет. Нет каменистой пустыни без света, тепла и электричества. Нет высоченного утёса, выдающегося в «мрачную бездну на краю», с которого можно было бы перекрикивать шум волн и штормовой ветер, бросая вызов силам тьмы. Нет диких племён трёхголовых амфибий-людоедов, охраняющих подступы к этому утёсу. Ничего полагающегося по штату (или по Штатам) приличному краю света нет. Его обжили самым безжалостным образом. Может, намеренно, а может, по недосмотру национального географического общества. Виновных и не найти теперь. Теперь на краю света есть два университета и база седьмого тихоокеанского флота США; отель «Коронадо» и запруженный хондами и шевроле пятый фривэй; уютные кофейни «Старбакс» и телефонные счета от компании «Пасифик Белл»; аэропорт имени лётчика Линдберга и мой сосед по дому — приветливый бритоголовый морской пехотинец; неторопливые мексиканцы, подметающие улицы, и коктейль «Маргарита» с текилой, подаваемый в полулитровых стеклянных блюдцах на ножках; апельсиновые и лимонные рощи вдоль дорог… А настоящего края света нет.

Стоишь на песчаном берегу самого большого и тихого здесь океана, смотришь вдаль и чуть правее дали, туда, где за океаном опять (опять!) начинается Россия, и понимаешь, что ни на какой край света и уехать-то нельзя. Можно только возвращаться. Немедленно или медленно, но — возвращаться. А может, отсутствие края света есть просто общий недостаток планет со сферической поверхностью. Кто его знает.

Белые пятна нельзя уничтожать. Их и так мало осталось. Они стареют, умирают и исчезают естественным путём, а иногда даже просто загрязняются, превращаясь в обычные, серые. Колумбу надо было бы подзорную трубу оторвать за его пионерский подвиг. Чего он достиг своим открытием? Ну, знаем мы теперь про гамбургеры, небоскрёбы и диетическую кока-колу. Что нам дало это знание? То-то и оно. Мечта умерла. Её место заняла плохо скрываемая зависть. А так бы слухи об Америке ходили. Самые невероятные и захватывающие. После атлантических штормов к нашим берегам прибивало бы жевательную резинку, обрывки джинсов, бейсбольные биты, кусочки небоскрёбов, фордов, томагавков и джазовых мелодий, размокшие мальборовые бычки и зелёные прямоугольные бумажки с портретами строгих мужчин. И долгими зимними вечерами мы перебирали бы эти находки, гадая об их назначении. А Колумб взял всё и убил. Его пример оказался заразителен.

Когда меня спрашивают: «Как оно там?», я отвечаю: «Оно — там. А мы — мы здесь, сколько бы там ни находились». Так оно получается.

Я вернулся. Поехал к матери повидаться в свой родной город Серпухов. Из города Пущино, в котором проживаю, и поехал. На автобусе. Всей езды — минут сорок-пятьдесят. По холмам, через два леса и четыре поля, через деревню Липицы, по мосту через Оку, а там уж и Серпухов, считай. Автобус попался хоть и рыдван рыдваном (из тех, что у нас зовут «скотовозами»), зато с богато украшенным салоном. Вымпелы разные с эмблемами — «Вольво», «Мерседес», «форд», — значки с ещё советскими гербами городов и республик; само собой, девки голосистые в бикини (от которых, по нашей-то погоде, мороз по… ну, в общем, по коже) и два назидательных изречения, приклеенных липкой лентой: «Одна голова хорошо, а две — уже некрасиво» и «Жена познаётся в отсутствие мужа». Ну, что ж, едем, смотрим, читаем. А, вот ещё забыл — кондукторша с таким количеством золотых зубов, что кажется, их у неё не только полон рот, но и в носу с ушами тоже есть толика.

Возле Оки, значит, подсаживаются к нам рыбаки. Человека два или три с ящиками своими рыбацкими, походными, в которых они водку таскают, в валенках с галошами, с коловоротами величиной с небольшую буровую установку, с носами сливового цвета. Сели, пенсионные книжки показали, билеты за полцены взяли и поехали. То есть поехали, конечно, но не сразу, а только после того, как заднюю дверь общими усилиями закрыли. Не хотела она закрываться, только жужжало в ней что-то жалобно, а складочки железные расправляться не хотели. Водитель наш, как находящийся за рулём и по причине натуральной давки в салоне, выйти и помочь ей закрыться не мог, а только крикнул в салон: «Мужики! Ёбните по ней кто-нибудь ногой, кто ближе стоит». Близстоящие к двери мужики (ими оказалась женщина средних лет в пуховом платке, повязанном поверх шапочки с надписью «Адидас»), конечно, откликнулись, дверь закрылась, и мы покатили.

На въезде в Серпухов почти все рыбаки повылезали, а один остался. Тут-то кондукторша к нему и пристала. Слышь, говорит, рыбак, ты заплатил только три рубля до Серпухова, а по городу надо ещё полтора рубля (память быстро подсказала, что ещё несколько дней назад эта сумма равнялась пяти центам) доплатить или вылезай отсюдова на. Рыбак, в своём ответном слове, высказался в том смысле, что всё уплатил сполна и на одном заводе сорок лет отпахал как проклятый, и пенсия с гулькин хер, и за бардак в стране он не отвечает, а что до требования кондукторши доплатить, то требование это он имел в виду, а если случится такая надобность, то и кондукторшу, и водителя автобуса, да и сам автобус иметь в виду обещал непременно. А в конце ещё и усугубил, спросив: «Что зубы-то свои золотые на меня повылупила? Нахалка». Нахалка за словом в свою кондукторскую сумку лезть не стала, а ответила сразу же. Изо всех золотых зубов. Шофер аж дымом сигареты поперхнулся, но руль удержал.

За таким занимательным разговором подъехали мы к остановке под названием «Одиннадцатый дивизион ГИБДД». Тут кондукторша, худых слов, кроме одного коротенького и второго чуть подлиннее, не говоря, автобус остановила, наказала водителю ждать, а сама пошла в дивизион за постовым. Сидим, молча ждём. И рыбак сидит — злой и красный как рак, но из автобуса не выходит. Пришёл постовой молоденький. Без крика, вежливо обращается: «Мужик, раз не платишь — выходи по-хорошему, а то заманал уже всех». Тут мужик взял… да и вышел молча.