Одесский фокстрот - Татьяна Соломатина

– Так и знала, что ты попрёшься не туда!

Все, кто меня знают, таки знают, что я всегда прусь не туда. Какая разница, куда переться, если всё равно окажешься в нужном месте?

Я иду за Танькой и оказываюсь в нужном мне месте.

– Мама, мама! Она попёрлась к бабе Махе!

Тётя Надя тут! Как я рада, что тётя Надя тут! Сегодня! Тётя Надя – это детство! Тётя Надя – это то и те, что нравилось и нравились мне в этом городе. Тётя Надя – это дух! И даже пафосное олицетворение, потому что мне становится так весело, что даже пафосное олицетворение сейчас – милое и родное.

– Я приготовила картофельники. Я помню, что ты их любишь!

Боже мой! Она через все эти годы помнит, что я люблю её картофельники! Сто пятьдесят раз мне не нравится этот город. Но тут есть тётя Надя, которая помнит, что мне нравятся её картофельники! Картофельники – это такая страшно трудоёмкая, вкусная еда. Это пирожки из картошки. Внутри которых – мясо. И тётя Надя помнит, что я их люблю! Разве ради этого не стоит жить? Ради этих чёртовых картофельников, которые не стали для тёти Нади бывшими! И, значит, никогда не станут бывшими для меня! Уже никогда не станут для меня бывшими – и к дьяволу все игры и пространные размышления о природе дружбы и любви. Дружба и любовь – это картофельники. Когда кто-то помнит, что ты их любишь.

И приятно. И тепло. И нежно. И накрытый стол ломится.

– Ой вэй, да разве ж это стол!

Накрыли, как обычно в Одессе. И есть это вкусно, легко и приятно. И рассказы о прошлом – совершенно настоящие. А будущее не интересно, потому что настоящего – полным-полна коробочка.

– А помнишь, как Вовочка сбежал с моего дня рождения? Вернулся через полчаса и сказал: «Братухе заверните!» – и даже сто граммов со стола слямзил.

– Конечно, помню! Он с каким-то бомжом закорешился.

– И как мужик с мужиком…

– Чисто по-пацански…

– Разделил пайку!

Ржём. Как лошади. Действительно, вполне мужской поступок. Вспоминаем одноклассников. У хороших – всё хорошо. У разных – по-разному. Как и положено человеческой природой. Это если сильно близко – что-то кажется несправедливым. А если отойти на много лет – то даже анализировать не надо. Всё по местам.

Тётя Надя хлопочет. Сейчас она живёт ради внучек. Есть такие женщины – они должны жить ради кого-то. Когда женщины на самом деле такие – это гармонично. Это тёти Надина суть – ради них. Потому она естественна, как природа. Она – сама природа женственности. И плевать, сколько она весит, как выглядит и что на пенсию в одном из самых стоматологически продвинутых городов мира зубы не вставить. Тётя Надя – безупречно красива. Она излучает свет, благодаря которому все вокруг неё имеют далеко не всегда заслуженный ими покой.

Танькины дочки – тёти Надины внучки – чуть нагловатые, чуть хитроватые. Это называется – слегка перевоспитанные. Как результат – избалованность. Ни этикета, ни протокола. Только вопиющее «я». Всё, впрочем, как и положено классическим одесским девочкам.

Ремонт у Таньки слегка недоделан. «Слегка» – это корень квадратный из разрухи. Архитектор-муж оказался объевшимся груш. Танька у него была первой и слишком долго – единственной. К сорока он решил рассмотреть, каковы же на ощупь и вкус другие. И ушёл, бросив, как водится, всё на полдороге. Архитектор-теоретик – это что-то вроде столяра, созерцающего доску: стружка, может, и появится, но табуретки точно не дождёшься. И потому теперь в Танькиной квартире, в одной из кладовок, где планировалось сделать вторую ванную комнату, замурована дорогущая джакузи. Даже не распакованная. Которую бы Татьяна Валерьевна давно продала. Но ту ни повернуть, ни вынести. Может, кто возьмётся почистить авгиеву кладовую?

В гардеробной – недоделана дверь. В стене гостиной – зияет дыра под камин. Муж-теоретик ушёл познавать мир женщин на практике, решив, что одного-единственного проекта таки мало, чтобы что-то соображать в этом деле. Даже если в результате проектных работ родились две чудесные девочки. К которым он сейчас относится также, как к ремонту в квартире бывшей жены. Зачем познавать мир собственных девочек, когда ещё не познан мир чужих женщин? Надо было ему мою книгу «Папа» презентовать. Впрочем, что ему даст теория отцовства, если ему не даётся практика архитектуры и мужественности? Танькин муж мне никогда не нравился. И совершенно справедливо отвечал мне взаимностью. Он всегда был для Таньки слишком худ, слишком слабосилен. Слишком теоретик. Она для него была слишком опытна, слишком ярка, слишком мама. Женщина не должна быть для мужчины мамой. Мужчина не должен быть для женщины серостью. От Танькиного мужа в её доме остался саркофаг джакузи и пивной постер в недоделанной кухне.

– Он ещё пожалеет! – Тётя Надя плачет.

– Мама! – Танька весело её одёргивает.

– Зря я подняла эту тему, – приношу свои извинения.

Я подняла всего лишь тему странного смешения претенциозности задела на так и не наступивший будущий интерьер и обыкновенного одесского халоймеса, на фоне которого моя Татьяна Валерьевна читает мне лекцию о том, что спиртные напитки надо употреблять из соответствующей тары. Именно так должны поступать культурные люди.

У культурных людей пространство культурное. А посреди культурного пространства можно пить хоть чай из унитаза, хоть виски из гранёных стаканов, хоть водку из горла с подъездным бомжом.

«… И вместе им не сойтись!»

Что-то не сходится, кто-то не лепится. Всё как у всех – сплошная нелепица свершений, наложенная на некогда чистый лист ожиданий. В цвете всё забавней. А когда надоест – порви, выбрось, смахни – и начертай детскую раскрашку твёрдой взрослой рукой. Несу что-то подобное. Несу от всей души. Потому что я верю в это. Я верю в то, что саркофаг джакузи можно как-то демонтировать и вынести. Есть специально обученные крепкие мужики. Всему обученные. Во всём крепкие. Не надо снова и снова на одни и те же грабли. Не надо встречаться «по скайпу» с еврейским мальчиком из Сан-Франциско. Не потому, что он еврей. А потому что он вяжет шарфики. И если бы ты на самом деле была ему нужна – он бы уже был в Одессе. Потому что планета наша – крохотная. И в Сан-Франциско даже у того, кто вяжет шарфики, есть деньги на билет до Одессы. Авиасообщение поразительно регулярное! А за Одессу и любовь – лучше в самой Одессе, не правда ли?

Но кто-то с яйцами вяжет шарфики. А кто-то без яиц этому умиляется. И никого из нас не переделать. Никакими псевдоэзотерическими «практиками». Потому что не практики это, а теории. Есть только одна практика. От Мюнхгаузена. Себя за волосы. Себя – пинками под зад. Себя – снова и снова, каждое утро. И в шестнадцать ноль-ноль – подвиг. По дороге и девчонки менее балованными станут.

– Дашка хотела поступать на архитектуру. Я наняла ей учителей рисунка и украинского.

– А математики?

– У нас на архитектурный не сдают математику.

– Как так?!

– Вот так! Сдают рисунок и украинскую историю.

– Ну да. Без математики архитектор проживёт. А вот без украинской истории… Остаётся только пожалеть современную украинскую архитектуру. Если она есть, конечно. Украинская история преподаёт азы расчёта строительных объёмов и толщины перекрытий?

– Я попросила его помочь. Он же там доцент, на кафедре… Дашка недобрала баллов по рисунку. Хотя её капитель была самая лучшая, сейчас я тебе покажу!

Листает мобильный телефон. Показывает. Капитель как капитель.

– Ещё рисовали голову. Голова у Дашки вышла не очень… Так посадили, что был крайне неудачный ракурс.

– Голову, капители и кувшино-яблоки надо по памяти рисовать. Закрыв глаза. Раз уж ты решил, что это дело твоей жизни – архитектура.

– Короче, на бюджет она не прошла. На контракт у меня денег нет. Я его попросила, так он сказал: «Значит, это и не её, раз не прошла». Представляешь, как ей было обидно слышать такое от собственного отца?

Представляю. Действительно, обидно. Если от собственного отца. Но если разобраться – «у торчка здравая мысль». Возможно, бывший Танькин муж прав. Но лучше промолчать. Хотя у меня на морде всё написано. Танька отлично считывает с моей морды. Вздыхает. Она всё понимает. Она – умная. Но обида на бывшего мужа плюс слепая любовь к дочери – страшная смесь. Лишает разума. Обижаться и любить стоит всё-таки разумно. Не играя в разум. А используя его в жизни. Вне пьесок, разыгрываемых всеми нами для окружающих – что ещё терпимо. И для самих себя. Чаще всего. Вот такой вот театр одного актёра и одного же зрителя.

– Ну, она и поступила, там… В университет, в общем.

– Если хотела стать архитектором… Если действительно хотела – надо было проситься работать к папе на кафедру лаборантом. Наплевав на обиды а-ля «маму бросил». Или – если гордость – искать работу маляром. Штукатуром. Чертёжником. А на следующий год снова. Кстати, почему ты не поступала на театральный больше?