Одесский фокстрот - Татьяна Соломатина

Попутчик или встречный – раз в полчаса в лучшем случае. Во мраке степи ни огонька, ни намёка на жизнь. Чистый сюр – результат совместной пьянки Куинджи с Кастанедой. И вдруг – бах! – горстка огней впереди. Подъезжаем. Поперёк дороги, аккурат от кювета до кювета, на боку лежит фура с зерном. Перевернись трак на каком-нибудь из интерстейтов – уже через полчаса было бы всё ОК. Принеслись бы: шериф, рейнджер, дорожная сейфгард, парамедики, пожарные, эвакуатор, дорожные рабочие, мексиканские уборщики – и спустя всего лишь тридцать минут дорога снова была бы тем, чем и должна быть дорога в цивилизованной стране – путём. А тут тупик. Приехали. И десяток растерянных марсиан посреди инопланетного мрака.

Была украинская непроглядная ночь, и дальнобойная фура безмятежно спала поперёк трассы на подушках взбитого аварией зерна и совершенно не реагировала на вопли поочерёдно матерящегося то в телефон, то в неё дальнобойщика. Слава его ангелу-хранителю – живого и здорового.

Очевидно, что властям этой планеты было только на руку, что горстка марсианских захватчиков упёрлась бампером в гору зерна. Это даже как-то символично. Хлеб – всему голова, и всё такое.

У многих опустились руки. Они сиротливо жались у обочины, доставали примуса, термосы и одеяла. В общем, отдавали себя воле рока. Но мы и ещё несколько более опытных разведчиков, не сговариваясь, развернули свои, к сожалению, не летающие тарелки и рванули назад – в поисках съездов.

Сквозь украинские степи и поля пролегают такие грунтовки, что ни одной Пенсильванской или Айовской секондари-роад в страшном сне не приснятся, как бы они ни плакались на очередные рецессии.

Зря мы положились на свой опыт и отвагу – уже через полчаса заблудились, как и положено от веку нетерпеливым и отважным, осмелившимся ночью шариться украинскими степями. Один за другим исчезали во мраке наши смелые попутчики, а мы вели печальный счёт потерянных надежд. И вот в какой-то момент, когда до рассвета было всё так же далеко, как до родного Марса, мы остались одни одинёшеньки в нашей маленькой железной тарелке на колёсах. Посреди бескрайней, безмолвной, непроглядной украинской ночи. Казалось, не степь под колёсами нашей незащищённой от звёздного ветра кибитки, а мириады призрачных ничто в бесконечном нигде. Мы парили в вакууме украинской ночи по беспредельности степи – и конца у этого не было. Потому что у этого не было начала.

И вдруг из ниоткуда, из следующей реальности, из-за поворота в другую галактику – выросло трёхэтажное здание. Оно торчало посреди украинской ночной степи, как неведомое творение мрака, как монстр-захватчик с Альфы Центавра, как инакоморфное существо. Зловеще переливаясь жалким миганием тусклых лампочек. А поверху его неоном было выложено слово. И слово это было:

Наше транспортное средство испуганно встало на дыбы. Мы успокоили его, как могли. И с удивлением посмотрели на эту странную, неуместную посреди украинской степи вывеску. И, обретя дар речи, сказали хором, даже не глядя друг на друга:

– Тоска! На!

И морок развеялся. И автомобиль довольно заурчал. И к тому моменту, как наша Планета соизволила повернуться к дневному светилу нужным боком, мы были на трассе Е-95 Одесса-Киев. Днём – благополучно донеслись до Чернигова. Где отобедали в кабаке с аквариумом, в котором плавали марсианские рыбки, с тоской наблюдавшие сквозь стекло за происходящим на улицах этого инопланетного города. Но это уже совсем другая история. Как и доброжелательный, праздничный, утренний киевский полицейский в белой рубашке, показавший нам дорогу и пожелавший счастливого пути. Хотя и в этом, согласитесь, было что-то внеземное.

Главное тут вот что: зрелище одиноко стоящей в ночи украинской степи «Тоска! Ны!» по степени экзистенциального ужаса несравнимо даже с морем огня (не метафора!) в ночи невадской, увиденного нами как-то на подъезде к Лас-Вегасу. А главнее главного то, что подобная «Тоска! На!» – нападает на меня в Одессе. При виде того, что совершается в иных весьма добропорядочных домах. Казалось бы – чего такого ужасного в той харчевне с элементами блядского дома, выстроенной посреди степей? Так вот то же самое, что в иных одесских добропорядочных домах. Тоска. На!

Вроде и ничего страшного. И колбаса на столе. Сырокопчёная. И спиртное правильное. Из правильной бутылки. Но куда-то выветривается из людей… Странно. Разве может, например, выветриться из спортсмена воля к победе? Пусть даже из бывшего спортсмена.

Прежде я полагала, что не бывает бывших. Бывших спортсменов. Бывших врачей. Бывших людей, в конце концов. Бывший человек – мёртвый человек. Мёртвый человек – в гробу. Гроб – всего лишь мебель. Видимо, не все бывшие люди – мёртвые. И не только гроб – мебель. Иногда мебель – это всего лишь кожаный диван и кожаные кресла. Весёленькой расцветки.

Совершенно не важно, чем человек занимался прежде, когда он становится бывшим. Бывший человек только и говорит, что о бывших своих заслугах и достижениях. Как он умел. Как знал. Как мог. Как выигрывал. Нет худшего занятия, чем глаголить о себе в прошедшем времени.

– Я поспорил. И я выиграл спор. Я спорил на бутылку водки. Уже и ту бутылку водки некому отдавать. Но важно то, что я выиграл спор!

Не знаю, что отвечать. И надо ли отвечать вообще? Надо ли это как-то комментировать? Наверное, от меня чего-то ждут. Потому что повисла тишина.

– Вы молодец.

Что ещё скажешь. За последние три года было предпринято много попыток реанимировать глаголы бывшего времени и привести их в состояние настоящего. Немало, во всяком случае. Потому что каждый раз, когда я бываю в Одессе, я захожу в гости к этому прекрасному бывшему спортсмену, бывшему охотнику, бывшему рыболову, бывшему журналисту и бывшему писателю. И моему другу. Пока ещё не бывшему. Хотя мне с ним уже становится скучно.

Скучно слушать о том, какие гады московские киношники. Ну, гады. Сама знаю. Ну, кинулся раз, кинулся два. И что? Что-то изменилось в гадах? Они из века в век тихо скользят в своей влажной ночи. Менять надо в себе. Меняться самому. А там, глядишь, и гады подтянутся. Ну или отвалятся. Так они и отвалились. Зачем кричать о гадах, которые давно отвалились? Тем более что ты сам их и отвалил. Обращались? Обращались. Послал? Послал. Больше не обращаются? Нет. И чего теперь, гордишься?.. Так гады в профите – снимают и снимают. Для того, чтобы что-то изменить – одного яда мало. Яд сам по себе – субстанция неподвижная и быстро разлагающаяся вне гада. Стань гадом. Поставляй полезный яд. А кричать – не мешки это самое, как справедливо заметил пивной мальчик из ирландского паба на Дерибасовской.

Кто там ещё гады Бывшему Всему? Да все. Гады ветеринары. Потому что не так лечили собаку. И любимую собаку на ноги подняла любимая жена. И сын жены. Бывшему Всему пришла в голову идея помереть вместе с любимой собакой. Но собака поднялась на ноги, выздоровела и живёт. И вроде как оказалось – теперь и делать-то нечего. Ну, не жить же вместе с любимой собакой, в самом деле! С любимой собакой весело гоняет любимая жена. В которой жизни и эмоций – на троих. И далеко – совсем не ядовитых.

– Я такой старый, что помню, какая была Одесса при…

– Римлянах? Евреях? Румынах?.. Вот и напишите об этом книгу. Вместо того, чтобы строчить текстики под фоточками в социальных сетях.

– Книга – это серьёзно. Это надо сидеть в библиотеке. Это…

– Зачем тогда так часто об этом?

– О чём?

– О том, что вы такой старый, что помните всё про Одессу.

– За Одессу.

– Да хоть ОБ Одессе! Строчить в социальных сетях и книги писать – две большие разницы, как всё ещё иногда здесь говорят.

Тоска. Тоска, потому что я чувствую себя в гостях у своего друга тем самым мерцающим хоть как-то кабаком, неуместно торчащим посреди непроглядной украинской степи. Кому они, мои огни? Зачем они здесь? В непроглядной ночи лишь залежи бессмысленно протухающего яда. Мерцать над болотом грустно. Сам начинаешь чувствовать себя гнилушкой.

Нет, нет! Прочь! Отдать дань… Кому? Весело скачущей с жизнерадостным псом по ночной одесской улице жене. Выйти на балкон, перекурить… С кем? С пока ещё не бывшим другом, но уже бывшим человеком. Ещё раз молча, без комментариев и ремарок, прослушать тексты о том, де, «ах, деточка, я такой старый, что…»

В Нью-Йорке у меня такой же «старый» друг. Ему тоже пятьдесят шесть. Но он не бывший. Он работает день и ночь. А когда не работает – играет в теннис. А когда не теннис – пишет стихи. Общается с друзьями. Любит женщин. Почему сейчас, осенней одесской ночью, на этом балконе, что нависает над улицей Дегтярной, я вспомнила своего друга, живущего по другую сторону океана, с видом на Ист-Ривер? Неужели только потому, что он ровесник моего друга одесского? Или как антитезу глаголам прошедшего времени?

Октябрь. Но душно. Слишком накурено в комнате, хотя потолки в старых одесских квартирах очень высокие. Наверное, душно от бывшести. А дружба? Что дружба? Просто такая взрослая игра. Я тебя хвалю – ты слушаешь о делах давно минувших дней, в которых я был спортсменом, охотником, рыболовом, дамским любимцем, аферистом, контрабандистом, журналистом, писателем.