Время «Ч» - Сергей Соболев

В нем появилось вдруг нелепое детское желание: хотелось больно ущипнуть себя, ведь то, что творилось сейчас вокруг него, могло привидеться только в дурном сне. «Нет, Рейндж, это все фикция, – успокаивал его внутренний голос, звучавший в нем неприятными старческими дребезжащими интонациями, что было для него самого как-то внове. – Сам подумай, ну как такое может случиться, да еще в таком месте?! Ты явно перебрал с дозой «транков», у тебя «бэд трип», соберись, возьми себя в руки, ладно?..»

Мокрушин все же не удержался и прищемил себе кончик носа, заодно на какое-то время перекрыв доступ внутрь себя этого тошнотного запаха, десятикратно, кажется, усиленного его собственным, подпитываемым сложными ассоциациями из прошлого воображением: это был отвратный коктейль из запахов гари, мельчайшей взвеси – вроде не видно в воздухе, а на зубах все время как будто что-то скрипит, – и еще запах человеческого мяса разной степени прожаренности… Но нет, и это ему не помогло: он не проснулся, это не бред, он не в Светкиной квартире, где ему примерещился Ахмед, и не в земляной норе, где он провел почти десять суток и где он этому самому Ахмеду, настоящему «амиру» или же его «клону», отчекрыжил, отпилил, отхватил своим тесаком руку по локоть без всякого наркоза, если не считать таковым удар прикладом по голове. Двое коллег Мокрушина ассистировали, а сам Рейндж, вынужденный самой ситуацией выступить в роли хирурга, осуществил ампутацию. Нет, все, что его сейчас и здесь окружало, было реальными, хотя и кошмарными декорациями настоящего, реального, сегодняшнего дня.

Мокрушин и сам толком не понимал, что с ним происходит. Он все – или многое – видел и слышал из того, что творилось вокруг него, но в то же время почти ничего не видел, не слышал и даже как-то толком не мог осмыслить, где он находится, кто он сам из себя и что именно вокруг него происходит.

Запомнилось, раскаленным клеймом отпечатавшись в памяти то, что надвигалось на него порой или на что он сам натыкался, когда, оторвавшись от своих – у него какие-то люди дважды спрашивали документы, он тупо предъявлял свои корочки сотрудника ФАКа (старший оперсостав) и затянутый в целлулоид спецпропуск, – бродил по залитому водой переулку, среди покореженного железа, битого стекла, каких-то обломков и разорванных в куски конструкций, среди лежащих там и сям трупов, среди раненых, контуженых или опаленных взрывом людей, из числа «офисных» и строителей, – некоторых из пострадавших уже вывезли на каретах «Скорой», но до некоторых добрались только сейчас – и при том он, кажется, был единственным, кто не был занят в этой суматохе каким-нибудь серьезным, важным, полезным делом, оправдывающим его присутствие здесь, на месте недавней трагедии.

Запомнилась стена храма, оголенная, частично опаленная взрывом, в сетке трещин, но выдержавшая мощный удар; огненный вихрь смахнул, ободрал с нее каркас лесов и защитную сетку, вместе с несколькими рабочими, которые трудились на лесах – но не все они погибли или даже всерьез пострадали – основная энергия взрыва выхлестнулась в горловину переулка и еще обрушилась на паркинг и два офисных здания…

И еще то, как спасатели и еще какие-то люди в штатском и форме суетились возле останков развороченной взрывом иномарки, прогоревший, деформированный каркас которой был развернут почти поперек переулка – кажется, они пытались как-то извлечь, вырезать из оплавленного и в то же время густо изрешеченного чем-то вроде шрапнели железа то, что еще совсем недавно было живой человеческой плотью.

И еще запомнилось то, как он поднял у противоположной от храма стены, которую пожарные наконец перестали поливать водой, гвоздь…. обыкновенный гвоздь-«пятидесятку», чуть согнутый, как будто его уже однажды во что-то заколачивали: вот тогда-то, когда Мокрушин, сам не ведая зачем, сунул его в карман куртки, к нему подошли и попросили предъявить документы.

Запомнился – разве такое забудешь когда-нибудь? – круглой формы предмет, заброшенный в самый конец паркинга. Оранжево-багровый, он напоминал футбольный мяч – для игры на зимнем заснеженном поле. Но это был не мяч, одному из строителей оторвало голову вместе с нахлобученной на нее каской. Никто почему-то не убирал этот предмет, смахивающий на мяч, – видно, дело до сбора «фрагментов» еще не дошло – просто обходили или же переступали, точно так же поступал и Рейндж, когда снова и снова натыкался в переулке на этот жуткий шар…

А потом кто-то у него на глазах что-то эдакое попытался вытащить из-под неразобранной пока груды обрушившихся лесов. Это «нечто» оказалось рукой, вернее, кистью руки… и уже в следующую секунду Мокрушин понял, что он более не может сдерживать поднимающийся к горлу тошнотный комок…

Как слепой, почти на ощупь, он кое-как выбрался из этого адского переулка, но до ближайшей подворотни или какого-то места, где нет свидетелей, – не дотянул.

Весь кофе, которым он пытался сегодня с утра пораньше себя взбодрить, – кружек семь, а то и поболее будет – он разом исторг из себя, едва не выворотив наизнанку заодно и желудок.

При этом его качнуло в сторону – как перебравшего лишку мужика, – и он, Мокрушин, стараясь заново обрести равновесие, случайно оперся на кого-то, кто тут же отреагировал сердитым и показавшимся странно знакомым голосом:

– Эт-то ещщще что такое?!! Вы… вы… что себе тут позволяете?! Ты-что-оглох-я-кажется-с-тобой-разговариваю?!!

Рейндж вытер ладонью губы, отцепил другую руку от «сердитого», которого он, за отсутствием поблизости уличного фонаря или, скажем, стены, несколько секунд вынужден был использовать как подпорку, выпрямился, протер пальцами мокрые глаза, пытаясь навести «резкость».

– Черт, – пробормотал он, узнав среди группы начальников из разных ведомств, непонятно как оказавшихся вдруг у него на пути, генерал-лейтенанта Н., того самого, на ковре которого он побывал несколькими часами ранее. Затем, спохватившись, уже вполне внятно произнес: – Виноват, товарищ генерал!

Какой-то из «свитских» в полковничьем чине резво выхватил из кармана носовой платок, и, присев на корточки, принялся счищать с генеральских ботинок, на которых теперь были тщательно завязаны шнурки, и с окантованных лампасами брючин содержимое мокрушинского желудка.

– Мокрушев! – рявкнул генерал Н., у которого от негодования опасно накалилось лицо под высокой, как палуба авианосца, тульей фуражки. – Вы-что-с-ума-сошли?!!

– Мокрушин, – поправил его Шувалов, который, по закону подлости, тоже присутствовал при этой нелепой сценке. – Идите, Мокрушин, к своей машине, за оцепление, вам здесь делать сейчас совершенно нечего!

Рейндж отступил в сторону, давая пройти генералам и их свите, большая часть из которых только сейчас прибыла к месту ЧП, и даже успел услышать, как генерал Н., обращаясь то ли к Шувалову, то ли еще к кому, гневным голосом сказал:

– Развели тут, понимаешь, неженок, слабаков! Увидел небось чьи-то кишки… и весь изблевался! Как с такими прикажете воевать с террором!? Ну нет, гнать таких надо из органов, сраной метлой гнать!..

Мокрушин забросил в рот очередную порцию мятных леденцов, после чего повернулся к Измайловой, в компании которой он уже около часа выжидал, когда нарисуется Шувалов (машина начальника была припаркована рядом с их «Гелентвагеном»).

– Ну? Что там говорят, Анна?

Вообще-то в тачке у них имелась рация, позволяющая сканировать все основные частоты на УКВ, милицейские и спецслужбистские. Имелись также два комплекта «тактических» переговорников: радиопередатчик скрытого ношения и «скобка» с микрофоном и микродинамиком, крепящаяся на ушной раковине. Измайлова как надела «скобку», так и ходила все это время; вдобавок еще, когда они уселись в салон джипа, она включила рацию, выставив одну из милицейских волн.

– Я слышу то же, что и вы, – сухо сказала Измайлова.

– У меня что-то уши заложило. – Теперь Мокрушина стал преследовать мятный запах, и он потянулся за сигаретой, чтобы чем-то его перешибить. – Как будто ваты насовали… Ну что там с количеством «двухсотых»? Уже есть окончательная ясность?

– Вроде бы да, – после паузы сказала агентесса, зажав ладошкой микрофон, чтобы их базар не транслировался в тактическую сеть задействованного в данном мероприятии оперсостава. – Трое погибло в «мерсе». Двое строителей, что стояли у «Газели», в принципе, нашли только «фрагменты», но есть показания одного из сотрудников офиса, и телекамеры «офисных» их тоже вроде бы отфиксировали. Охранник на паркинге, от него тоже немногое осталось. Из строителей, которых стряхнулo с лесов, один – насмерть… Двое случайных прохожих, уже на Никольской… Еще один человек, по некоторым сведениям, скончался по дороге в Склиф, информация перепроверяется… Пока такие вот данные…

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – Мокрушин приспустил стекло, чтобы в салоне не накапливался табачный дым.