Дочь Клеопатры - Мишель Моран

— Я думал, мы будем жить как пленники, — произнес Александр.

— В доме моей матери? — оскорбился Марцелл. — Вы гости.

— Цезарь убил наших братьев, — сурово напомнила я. — А завтра нас провезут по улицам напоказ.

Племянник Октавиана помрачнел.

— Дядя избавится от любого, кто может стать врагом даже в будущем. И окружает себя только полезными людьми. Его жена — в то же время его секретарь, а моя мама дает советы по части Сената. Агриппа всегда пригодится на случай войны, а Юба прекрасно знает людей и служит надежной охраной. Думаете, он бы хоть раз посмотрел на меня, не будь я старшим сыном своей матери? Тоже в некотором роде польза. Но здесь, в этом доме, — решительно закончил он, — вы наши гости.

За нами вошли рабы с окованными железом сундуками, доставленными из Александрии. Очень хотелось проверить, что из вещей Цезарь оставил, а какие велел забрать, но тут появилась Октавия.

— Пора, — торопливо сказала она. — Марцелл, отведи Александра к себе, пусть облачится в то, что разложено на твоей кушетке. Диадему можно оставить, а вот хитон и сандалии будут не к месту.

Тут я заметила рядом с ней на пороге необычайно красивую женщину лет двадцати, с длинными волосами цвета солнечного меда.

— Salve, Галлия, — радостно улыбнулся Марцелл.

Она слегка наклонила голову.

— Рада, что вы невредимым вернулись из путешествия, хозяин.

Обращение «хозяин» говорило о положении рабыни. Однако ее туника была расшита золотом.

— Селена, — обратилась ко мне Октавия, — это наша рабыня Галлия. Мы поможем тебе подготовиться к пиру и нарядиться так, как принято в здешних краях.

— Рада знакомству, госпожа.

Красавица улыбнулась. Такие лица, наверное, снились художникам Александрии. Она походила на статую, высеченную из мрамора, и я подумала: может, это одна из двадцати тысяч женщин, вывезенных Цезарем в рабство после завоевания Галлии?

— Почему бы нам не пройти в купальню? — спросила она по-латыни с легким акцентом, старательно произнося слова, и указала на угловую дверь, за которой располагалась массивная ванна из бронзы.

Один поворот рукояти — и с потолка из особой трубки полилась горячая вода. На стене висело большое зеркало из полированной бронзы. Мозаики на полу изображали нимф и морских дев. В углу притаился треножник, нарочно припасенный, чтобы согревать комнату в более прохладные ночи.

Октавия подвела меня к длинному кедровому столу и, усадив на один из стульев, принялась внимательно рассматривать бледно-серыми глазами.

— Что думаешь? — тревожно спросила она у Галлии.

— Сколько тебе лет? — спросила та.

— В январе исполнится двенадцать, — ответила я.

Галлия подступила ближе.

— Почти двенадцать, и все еще такая мелкая пташка.

Меня еще никто никогда не называл мелкой пташкой. Я возмущенно выпрямилась, однако красавица рассмеялась:

— Да нет, это даже хорошо.

— Сегодня вечером тебе нужно выглядеть как можно моложе, — проговорила Октавия, доставая из ее корзины бутылочки с шафраном и сурьмой и расставляя их на столе рядом с сетками для волос и рубиновыми булавками.

Я недоуменно округлила глаза.

— Почему?

— Чтобы ненароком не внушить кому-нибудь чувство угрозы, — просто сказала Галлия, успевшая развести огонь на треножнике и опустить на горячие угли железный прут. — Хочешь оставить себе диадему? — спросила она.

Я прикоснулась к жемчужной ленте на голове, вспомнила маму…

— Да.

— И ожерелье?

— Конечно.

— Тогда оставь. А все остальное — долой.

Поднявшись со стула, я нерешительно избавилась от хитона и набедренной повязки. Нагрудная лента мне покуда еще не требовалась. Галлия указала на ванну, окутанную облаком пара.

— Полезай. Только волосы не мочи, а то не успеешь завить.

— Они же и так вьются.

— Завитки должны быть помельче.

Я опустилась в воду, и Галлия принялась натирать меня лавандовым маслом.

— Вы только взгляните, хозяйка! — Она повернулась к Октавии. — Кожа да кости. Чем ее там кормили, в Александрии?

— Девочка провела не одну неделю на корабле, — напомнила госпожа. — И недавно лишилась почти всех родных.

— Хозяйка тебя откормит, — пообещала Галлия и, знаком велев мне встать, вытерла мое тело длинным белым полотенцем.

Я промолчала, зная, что если открою рот — непременно расплачусь. Между тем рабыня выудила из своей корзины шелковую тунику насыщенного зеленого цвета. Когда я покорно подняла руки, Галлия надела ее на меня через голову и закрепила у плеч золотыми застежками. Потом растянула перед глазами оливковый пояс и озадаченно нахмурилась.

— Под грудью, на бедрах или на талии? — задумчиво произнесла она.

Женщины уставились на меня, и я в самом деле почувствовала себя пташкой, которой чистят перышки, перед тем как навек запереть в золотой клетке.

— На талии, — решила рабыня. — Так проще.

И затянула пояс над бедрами, после чего обула мои ноги в кожаные сандалии, а на шею надела золотое ожерелье с маленьким диском, который закрыли мамины жемчужины. Я и без пояснений знала, что это булла. Все римские дети, бегавшие по улицам Александрии, носили такие защитные амулеты.

— Как насчет волос? — забеспокоилась Октавия.

Галлия вынула прут из треножника и протянула мне холодным концом.

— Знаешь, что это такое?

Я молча кивнула: египтянки тоже пользовались подобными штуками.

— Тогда снимай диадему.

Повиновавшись, я опустилась на один из стульев. Когда работа была окончена, сестра Цезаря поспешила напомнить:

— Теперь глаза.

Еще утром я аккуратно покрыла веки малахитом и подсурьмила глаза, как учила Хармион. Однако Галлия стерла все тряпочкой и, очевидно, успокоилась на этом.

— Я никуда не выхожу без краски, — вырвалось у меня.

Рабыня переглянулась с Октавией.

— В Риме так не принято.

— Но ведь на корабле разрешали…

— То было в море. Не стоит перед гостями Цезаря выглядеть точно lupa.

— Точно кто?

— Ну, знаешь, — она неопределенно повела рукой, — одна из этих женщин…

— Блудница, — пояснил Александр, появившийся за нашими спинами.

Октавия ахнула.

— Ой, простите, — прибавил он, улыбаясь до ушей, и Галлия молча кивнула.

— Как вы прекрасно выглядите, госпожа.

Я повернулась.

— Прекрасно? Словно простыней накрыли. Как можно в этом ходить? Глупости!

Все это я сказала по-парфянски, однако брат сердито ответил мне на латыни.

— Это же toga praetexta. Да и Марцелл нарядился так же.

По краю его одеяния тянулась багровая полоса. Впрочем, мою тунику сшили из куда более благородной ткани.