Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

С времен благородной Греции и распутного Рима театр — сосредоточение всего самого высокого и самого низменного. Спросите любую актрису — особенно актрису! — и она вам подтвердит.

Но театр обладает еще одним аспектом, и неожиданным, — аспектом острополитическим. Недаром через три с лишним десятка лет Александр фон Бенкендорф создаст в III Отделении специальное управление по надзору за театрами, а учреждение того же профиля в следующем веке будет держать в каждом зале два места для цензуры в шестом ряду на каждом спектакле постоянно.

Если бы не политика, корсиканский капрал — все-таки капрал по отношению к окружающему миру и населяющим его людям, несмотря на образование и заслуженно полученные генеральские эполеты, — ни за что бы не добился расположения в один вечер ставшей знаменитостью актрисы. У него прежде всего недостало бы денег. Генерал без состояния в Париже ничто. Марго до дебюта жила на содержании великой актрисы Рокур, которая верила в нее и готовила к триумфу. Но тысяча двести франков в год! Тысяча двести франков! Чечевичная похлебка утром и вечером в нищем «Hôtel du Pérou»[21] и мечты, далекие, как золото инков, разграбленное и рассеянное по свету испанскими конкистадорами.

Первого консула опередил польский вельможа князь Сапега, который явился к Марго на другой день с утра и пригласил после репетиции на обед. Оказалось, что апартаменты теперь принадлежат ей. Еще вчера юной протеже мадам Рокур не хватило франка, чтобы расплатиться с кучером.

— Вот ключ — он единственный, — вежливо, но без обиняков сказал, прощаясь, восхищенный театрал. — Я никогда не позволю себе проникнуть в эти двери, пока вы сами не пожелаете открыть их вашему пылкому обожателю и почтительному и преданному поклоннику.

Марго с улыбкой приняла дар. С улыбкой потому, что князю Сапеге, проникшему без разрешения, не справиться бы с ней. При столь громком имени он обладал довольно плюгавой внешностью. Вся лысоватая фигура его носила печать ранней дряхлости.

Бенкендорф знал прошлое возлюбленной, но в женщинах он искал будущее, не попрекая минувшим. Редкое качество у мужчин, и особенно в России.

В первые дни недолгой и тщательно скрываемой близости он услышал и другой, менее безобидный для бонапартовского Парижа рассказ. Не успел простыть след польского искателя закулисных приключений, как в уборную явился друг первого консула Дюрок с приглашением на ужин в Сен-Клу.

Ужин в Сен-Клу

Наполеон никогда не поручал топорному Савари то, что возлагал на вкрадчивого и деликатного Дюрока. Даровой обед и ужин для бедной изголодавшейся девушки за двое суток — недурной улов! Вот раскошелились любители сладенького! Но по крайней мере прибавилось сил, и голос зазвучал на сцене потверже. Прежние ухажеры отделывались черствыми булочками с осточертевшей корицей.

С женщинами и солдатами первый консул обходился почти одинаково — без излишних околичностей. Время, когда он стелился травой у соблазнительных ножек будущей жены Жозефины Богарне, миновало безвозвратно. Теперь он не испытывал прежнего трепета. Аромат женского тела не кружил голову. Он всегда отступал перед симпатией, предпочитая ее красоте. Что касалось Марго, Бенкендорф вполне его понимал. Крупная, большетелая, мягкая и не скованная в движениях, с веселым и каким-то остроумным нравом, она очаровывала простотой и безыскусностью характера, и это при величественном греческом окладе лица, густой копне волос, которые черным водопадом обрушивались вниз, стоило только ей вытянуть полукруглый гребень. Ее никогда не удавалось застать врасплох. Истая французская провинциалка, хозяйственная и разумная, практичная и прижимистая, ловкая на кухне и умелая в постели. Строгие ценители и бессовестная клака Дюшенуа негодовали, когда Марго без тени смущения в самых динамических эпизодах останавливалась, чтобы поправить костюм и прическу, тем самым подчеркивая не жизнеподобие происходящего на подмостках, а некую высшую реальность, переход в которую она через секунду осуществляла свободно и без малейших усилий.

— Могла ли я прогнать Дюрока? О нет! Ни в коем случае. Ты недостаточно хорошо знаешь парижские нравы, — говорила она Бенкендорфу, ничуть не оправдываясь. — Император обладает революционным, то есть нетерпимым характером. Он отъявленный террорист и деспот. Штык и пушка — вот для него закон, вот что порождает его власть. Он сам мне это объяснял неоднократно, когда восторги первых дней улетучились и наши отношения естественно перетекли в длительную дружескую фазу.

— Разве с таким человеком можно дружить? — спросил Бенкендорф.

— Отчего же нельзя, мой дорогой барон? — Марго называла его бароном, откидывая приставку «фон». — Главное, его не раздражать и не противоречить. Тогда он беспредельно нежен, покладист и даже доверчив. Кто знает его давно, говорит, что он никогда не церемонился с дамами. Вот еще одна легенда Сен-Клу. Милая дама — не стану называть ее имени — добилась свидания после долгих отказов. Ее привели в кабинет рядом с гостиной. Она ожидала увидеть накрытый стол и зажженные свечи. Но ужин император отменил. Милая дама увидела в глубине белеющий альков и спину пишущего за бюро человека. «Раздевайтесь!» — не оборачиваясь, скомандовал он. Ошеломленная дамочка смутилась и пролепетала: «Но вы ведь даже не взглянули на меня, генерал?» — впрочем, приступив к выполнению приказа. Генерал, не поворачиваясь, небрежно ответил: «У меня на это нет времени». И тут же вызвал Дюрока: «Проводите госпожу, и пусть она завершит туалет в гостиной». Каково?!

Бенкендорф рассмеялся — нечто подобное он подозревал. Императору недоставало воспитания. Французские нравы вообще грубы.

— Париж — грязная клоака, — сказала с ненавистью Марго, — отвратительная, мерзкая клоака. Здесь на талантливую актрису смотрят как на кусок баранины. Мясо жарят и жрут. А актрис считают за доблесть заманить в отель лживыми посулами и, часто не позволив передохнуть после спектакля, раздеться и умыться, валят на постель, как конюхи посудомоек на сеновале. Император поступает так же. Он делает исключение лишь для талантливых актрис, и то только потому, что боится огласки. Актриса не может прожить на свой скудный заработок, если она не мадам Рокур или мадемуазель Жорж. Ее специально вынуждают искать любовников. Талант, если он лишен красивой груди, упругого живота и подвижных бедер, никому не нужен. Сколько погибло чудесных девушек, обладающих прекрасными сценическими данными! Я ненавижу Париж! Я сожгла бы его дотла!

Очевидно, Марго не скрывала обидных для Бонапарта мыслей и от других. Савари однажды вызвал из дирекции Comédie Française свое доверенное лицо господина N и велел передать мадемуазель Жорж нижеследующий текст устно:

— Заткнись, если хочешь избежать крупных неприятностей. И ни полслова о лице, тебе известном. Не вздумай также жаловаться.

Позднее в Петербурге он снова повторил предостережение, но лично и в более, разумеется, деликатной форме.

Ужин в Сен-Клу длился до рассвета. Император не просто был любезен. Он пытался отогреть сердце смущенной девушки. Он не шел напролом, как князь Сапега. Он рассказывал о своей семье, вспоминал молодость и первые победы, египетскую жару и охвативший его ужас, когда он понял, что сейчас проиграет битву при Маренго. Словом, он вел себя наивно, по-детски, мужественно и немного смешно. В тот вечер он пленил Марго, но такой вечер оказался единственным, хотя ужины в Сен-Клу повторялись бесчисленное количество раз. Мадемуазель Жорж все больше и больше завоевывала сердца публики. Ее сценические триумфы на первых порах льстили самолюбию Наполеона, и вместе с тем привлекало умение себя вести в любой обстановке. Он не смущался при ней, как при иных дамах. Он не краснел и не дрожал, как во времена первого сближения с Жозефиной. Он ничего не стыдился и не казался себе смешным. Он вел себя с ней естественно и свободно. Ах, как он это ценил! Покорность и страстность, опытность и наивность, готовность к самопожертвованию и неистовая благодарность в финале, подтверждающая необычайную мужественность возлюбленного. Никто бы не мог устоять, вкусив хоть раз сладостную отраву, пьянящую самолюбие, — пусть и сдобренную изрядной порцией актерского мастерства. В конце концов, весь мир — театр и все люди — актеры. Шекспировская, кажется, истина, не требующая комментариев.

Род сумасшествия

Бенкендорф не испытывал ревности. Речь шла, между прочим, об императоре французов и победителе русских армий при Аустерлице и Фридланде. Возвратившись в Петербург после бегства из Парижа, он объяснил собственные ощущения князю Шаховскому:

— Ты не представляешь себе, сколь она пленительна и чиста.