Аномалия души - Алексей Хапров

— Ничего, ничего, — откликнулся я, с трудом размыкая веки. — Я, собственно, и не спал. Так, слегка подрёмывал.

— Судя по храпу, этого не скажешь, — заметила моя курортная знакомая; она стояла у двери и иронично смотрела на меня. — Когда я вошла в дом, мне показалась, что в гостиной работает бульдозер.

Мы рассмеялись.

— Как там твои девицы? — поинтересовался я. — Смирились с современной весовой техникой?

— Вроде, смирились.

— Ещё не придумали нового способа обмана покупателей?

— Не знаю. Но не сомневаюсь, что придумают.

Тут взгляд Натальи упал на журнальный столик.

— Что там у тебя? — спросила она, подавшись вперёд.

Я дёрнулся, намереваясь прикрыть свою утреннюю находку, но было уже поздно. Лицо моей сожительницы побелело, как мел.

— Откуда у тебя это?

— Кхе, кхе! — смущённо кашлянул я, мысленно проклиная себя за беспечность.

Положить «спайдермэна» на самом видном месте, забыв, какие эмоции он способен вызвать у потерявшей сына матери! Дурак! Кретин! Идиот!

— Где ты его взял? Говори! — яростно потребовала Наталья; в её голосе появились нотки истерики.

Я поднялся с дивана и осторожно обхватил её за плечи.

— Присядь.

— Где ты его взял? — нервно сбрасывая с себя мои ладони, снова выкрикнула моя курортная знакомая; её пальцы были холодными, как лёд.

— Во дворе, рядом с домом, — ответил я. — Он валялся в траве.

— О, боже! — прошептала моя сожительница.

Я аккуратно взял её под руки.

— Ты сядь, сядь.

Наталья послушно опустилась в кресло. Её пробирала дрожь. Я схватил злополучную игрушку, положил её за штору на подоконник и отправился на кухню за водой.

Сделав несколько глотков, хозяйка прошептала:

— Серёжа, мне страшно.

Её слова отозвались во мне зловещим эхом. Меня вдруг охватило какое-то странное, незнакомое доселе чувство — чувство нереальности происходящего. Как будто всё, что находилось передо мной, на самом деле отсутствовало и являлось лишь плодом чьих-то галлюцинаций. Как будто я переместился в порождённый чьим-то болезненным разумом виртуальный мир и превратился в послушную игрушку чужой воли, которая полностью подчинила моё сознание и определяла, что мне думать, что говорить и как действовать.

Озабоченный необычностью нахлынувших на меня ощущений, я подошёл к дивану и уселся напротив хозяйки. Моя курортная знакомая подняла глаза. В них блестели слёзы.

— Твой Димка обязательно найдётся? — попытался обнадёжить её я.

Наталья горестно покачала головой.

— Он не найдётся, — еле слышно выдавила она. — Его больше нет. Я это чувствую. Я мать. А сердце матери никогда не врёт. Серёжа, я не могу тут больше оставаться. Я начинаю сходить с ума. Здесь витает какое-то проклятие.

— Тебе надо полежать, — ободряюще произнёс я. — Давай я провожу тебя в спальню.

Уложив Наталью в постель, я нежно чмокнул её в щёку, ласково провёл ладонью по волосам и вышел в коридор, плотно притворив за собой дверь. Сделав два шага и поравнявшись с «детской», я внезапно ощутил, будто меня кто-то толкнул. Это было хоть и слабое, но всё же вполне реальное прикосновение. Я замер. В доме стояла тишина. Ничто не указывало на чьё-то постороннее присутствие. Но меня не покидало подозрение, что рядом кто-то есть.

Немного поколебавшись, я набрался духу и вошёл в Димкину комнату. В ней было всё по-прежнему. Но только я вознамерился выйти, как на меня вдруг повеяло холодком. Послышался слабый шелест. Моё сердце подпрыгнуло. Я повернулся и увидел падающий со шкафа альбомный лист. Это был детский рисунок. На пожелтевшей бумаге была изображена облачённая в длинное красное платье женщина, под которой крупными корявыми буквами значилось: «МАМА»…

Глава двадцатая

Жилище Яшки Косого оказалось таким, каким я и ожидал его увидеть — неказистым и запущенным.

Каков хозяин — таков и дом. Не знаю, как у кого, а у меня ещё ни разу не было повода усомниться в верности этого суждения. Если глаза — это зеркало души, то дом — это отражение личности.

Давно не крашеные стены, облупившиеся и потрескавшиеся оконные рамы, сплошь заросший сорняками огород — всё это недвусмысленно свидетельствовало о том, что заниматься хозяйством здесь было некому.

— А зачем вам Яша? — с тревогой спросила выглянувшая на стук дряхлая, сгорбленная старушка, очевидно его мать, глаза которой светились затравленностью.

— Да так, нужно кое о чём спросить, — уклончиво ответил я.

— Вы из милиции?

— Нет.

— С работы?

— Нет.

— А откуда?

— У меня личное дело.

Старушка почему-то боязливо покосилась на мой карман и прикрыла дверь. Зинкин «бойфрэнд» появился через минуту.

— Чего тебе? — грубо бросил он.

Его скрипучий голос был под стать его внешности — неприятный и зловещий.

На этот визит я решился не сразу. Молва о Яшкиной неадекватности ходила по всему Навалинску. И если бы не вспыхнувшие во мне подозрения, что он каким-то образом может быть причастен к событиям, тайну которых я стремился раскрыть, я бы ни за что не стал подвергать себя такому риску.

Разве не мог Яшка, учитывая его буйный нрав и криминальное прошлое, подпалить Зинкин дом? Безусловно, мог. Разве стал бы он брезговать столь неприглядным делом, как продажа ребёнка, если оно сулило хорошие барыши? Разумеется бы не стал. Как знать, может именно с его помощью Зинке и удалось найти покупателя на спрятанного в лесу мальчика. Провернул сделку, а после убрал подельницу, чтобы некому было выдать.

Мои предположения смотрелись вполне вероятными, но имели одну слабость — они были субъективны. Они базировались чисто на интуиции. А интуиция — штука ненадёжная, ибо она есть всего лишь подсознательный импульс, основанный на внешнем впечатлении, которое не всегда бывает верным. Для поиска же объективных доводов требовался личный контакт.

Говорить с Яшкой откровенно было, конечно, нельзя. Если он действительно «в деле» — последствия могут быть непредсказуемы. Поэтому я решил действовать хитро и в обход.

Состроив дружелюбную мину, я мягко произнёс:

— Разговор есть.

Зинкин приятель ощетинился и хищно выпятил челюсть.

— Какой у тебя ко мне может быть разговор?

— Тут понимаешь, какая штука, — продолжил я, игнорируя его враждебность. — Твоя Зинка за день до пожара брала у меня деньги в долг. Обещала вскоре вернуть. А оно, видишь, как получилось. Деньги, конечно, не бог весть какие, но всё равно…

Придуманный мною повод сработал. Яшка встал в позу.

— А я тут причём?

— Ну, как причём? Вы же с ней, вроде, как вместе были.

— Ну и что? Она брала — к ней и обращайся. А я к её долгам отношения не имею. Понял?

Я изобразил тяжёлый вздох.

— Вот и доверяй после этого людям. Дурак я, дурак! И зачем я на её просьбу повёлся? Ведь видел же, что она не в себе. Несла какую-то околесицу про болото, про пацана, про выгодную сделку. Хвастала, что у неё скоро будет море денег. Тебя приплела. Мол, если что — к нему обращайся. А оно видишь как. Эх, ладно, бывай!

Я сделал вид, что собираюсь уходить, но Зинкин приятель решительно преградил мне путь.

— Постой! Что она там тебе про меня наговорила?

Его глаза сверкали бешенством. Но в этом бешенстве явственно проскальзывал страх.

Я отступил на шаг и, как бы извиняясь, выставил перед собой ладони:

— Говорю же, что не разобрал. Околесица — она и есть околесица: «Бу-бу, бу-бу, бу-бу… Если не веришь — спроси у Яшки. Он знает, он подтвердит». А что знает, что подтвердит — непонятно. Надеялся, что ты прояснишь. Но ты, видать, тоже не в курсах.

На скулах моего собеседника продолжали играть желваки.

— Ну и что? — невпопад спросил он.

— Ничего, — миролюбиво ответил я. — Извини, что побеспокоил. Позволь пройти.

Обогнув Яшку, я открыл калитку и вышел на улицу. Пройдя немного вперёд, я оглянулся. Зинкин приятель стоял у забора и настороженно смотрел мне вслед.

«Так-так, — подумалось мне. — Зацепило»…

«… В Центральном районе до конца недели сохранится прохладная, ветреная погода. Пройдут дожди. Местами с грозами. Температура воздуха 15–18 градусов…»

«Опять дожди, — мысленно посетовал я, косясь на приоткрытую форточку, из которой доносился голос диктора. — Куда ни глянь — везде пасмурно. Что на душе, что в природе».

Я вежливо постучал в окно. Никто не отозвался. Очевидно, мой стук потонул в звуке работавшего телевизора. Я постучал сильнее. Реакции опять не последовало. Я уже было протянул руку, чтобы отбить по стеклу третью дробь, как тюль за окном колыхнулась, телевизор умолк, и до моих ушей донеслись натужные, хромающие шаги. В дверном проёме возникла бабка Евдокия.

— А, это вы! Проходите, проходите! — приветливо воскликнула она. — А я тут с ногой мучаюсь. Проклятый артроз. Как дожди — так адская боль, прямо спасу нет. Вот, погоду слушаю, чтобы узнать, когда же мне полегчает.