Аномалия души - Алексей Хапров

— Выкопала, — ответила та, — сколько смогла. Медведка, зараза, завелась. Столько картошки погрызла! Планировала собрать четыре мешка, а получилось три.

— В погреб засыпала?

— Засыпала.

На стол опустились две большие миски.

— А вот и закуска, — пропела хозяйка. — Капустка квашеная, огурчики солёные. Всё, как надо. Помянем сердешную.

— Да, — картинно вздохнула Надя, — давайте помянем. Всё-таки, сколько лет бок о бок прожили.

После первой стопки между дамами завязалась оживлённая беседа. Я в ней участия не принимал. Местная жизнь была мне чужда, поэтому я разумно предпочёл ограничиться ролью слушателя. Впрочем, моего вмешательства и не требовалось. Бабка Евдокия солировала отменно. Глядя, с каким хитроумным изяществом она «раскручивает» специально приглашённую гостью, я поймал себя на мысли, что в ней гибнет талант сыщика.

— Жалко грешницу нашу горемычную, — причитала старушка. — Она была, конечно, не ангел. Но, какой-никакой, а всё же человек. Огород мне весной вскопать помогла. Продукты из магазина приносила, когда я болела.

— А меня вареньем из клюквы как-то угостила, — вспомнила Надя. — Вкусное было варенье. Мои домочадцы его быстро умяли.

— А для меня подругой была, — откликнулась Манька. — Соображала похлеще некоторых учёных. Умела добывать самогон чуть ли не из комариного писка.

После третьей рюмки её словоохотливость резко возросла. Заметив это, бабка Евдокия приступила к главному.

— В прошлый вторник, когда по телевизору «Зимнюю вишню» показывали, Зинка какой-то испуганной из леса пришла, — проговорила она и подмигнула моей спутнице.

— Да, да, я тоже видела, — подхватила та.

— Вроде, ходила в лес, собирала клюкву. Может её там кто обидел? Надь, ты, часом, не в курсах?

Надя помотала головой.

— Нет, сама гадаю.

— Мань, а ты, случайно, не знаешь, что могло её так расстроить?

Зинкина подруга пожала плечами.

— Меня в прошлый вторник здесь не было. Я к крестнице ездила. А Зинку уже позже видела, в четверг.

— Да она и в четверг какой-то не такой была, — не отступала хитрая старушка. — И в пятницу, и в субботу. Надь, ты не заметила?

— Заметила, — подыграла та. — Ещё как заметила. И что с ней такое произошло?

— Да не мелите вы чепуху, — раздражённо воскликнула Манька. — Ничего с ней не случилось.

Мы разочарованно переглянулись. Неужели время потрачено зря? Но тут Манька вдруг посерьёзнела, нахмурила лоб и, после некоторой паузы, добавила.

— А хотя…

Мы затаили дыхание. Две кружившие по комнате мухи прервали свой полёт и любознательно уселись на край стола, словно тоже жаждали услышать продолжение.

Манька взяла рюмку, осушила её до дна, занюхала огурцом и задумчиво уставилась перед собой.

Мы терпеливо ждали.

— … какая-то перемена в ней всё же присутствовала, — наконец, закончила фразу она.

— Ну вот, а я о чём говорю! — всплеснула руками хозяйка.

— Я тогда значения этому не придала. Списала всё на издержки похмелья. А сейчас думаю, что зря. В ней действительно что-то было не так. Как будто она о чём-то знала, но старалась это скрыть.

— А с чего ты это заключила? — полюбопытствовала Надя.

— С её глаз, — пояснила Манька. — Уж больно они у неё бегали.

«Ого, — подумал я. — А она, оказывается, неплохой психолог».

— Надо у Яшки Косого спросить. Он наверняка знает. Она от него ничего не скрывала.

Больше у Маньки нам ничего выяснить не удалось.

— Я ещё с Колесниковыми погутарю, — шепнула мне бабка Евдокия, когда мы стали собираться по домам. — Может они что вспомнят. Вы ко мне завтра загляните.

Я благодарственно кивнул головой.

— Немного мы узнали, немного, — миновав калитку, посетовала Надя.

— Но это всё-таки лучше, чем вообще ничего, — заметил я. — А Евдокия Ивановна молодец. Прямо, как мисс Марпл.

— Да, она у нас такая, — заулыбалась моя спутница.

Я проводил её до дома. Мы попрощались.

«Не нравится мне этот пожар, — размышлял, шагая по улице, я. — Ох, как не нравится. Я конечно не эксперт. Но любому человеку известно, что если здание слишком быстро охватывает огонь — это верный признак поджога. А Никодим-то, оказывается, порядочный гусь. Не поддержал сестру в трудный момент. Вот тебе и брат. И как только Наталья его подле себя терпит?»…

Глава восемнадцатая

Когда я вернулся домой, моя сожительница гладила простыню. Из-под её утюга, словно из жерла вулкана, клубился сытный пар.

— Что за концерт ты учинил в магазине? — холодно процедила она.

— Почему обязательно концерт? Почему именно учинил? — спокойно ответил я, мысленно проклиная Карасёву, решившую засвидетельствовать верность своей хозяйке там, где лучше было бы промолчать.

— Значит, мои определения тебе не нравятся? Хорошо, какие термины предлагаешь ты?

— Прежде всего, я предлагаю не устраивать сыр-бор, — не теряя хладнокровия, парировал я. — Чего-чего, а твоих упрёков я точно не заслужил.

— Неужели?

— Когда я сидел в торговом зале и наблюдал, усвоил ли твой персонал науку обращения с электронной техникой, я случайно услышал разговор продавщицы мясного отдела с одной из покупательниц. То, что в нём прозвучало, показалось мне той ниточкой, которая способна привести к разгадке тайны исчезновения Димки.

И я коротко поведал своей курортной знакомой о подозрениях насчет Зинки, и о посиделках у бабки Евдокии.

Наталья сжала губы.

— Зачем тебе это надо? — глухо спросила она.

Я недоумённо посмотрел на неё.

— Послушай, ты хочешь найти своего сына, или нет?

— Разумеется, хочу.

— Тогда почему ты так реагируешь? Что означает твоё недовольство?

Наталья смутилась и устремила взгляд в пол.

— Серёжа, ты меня не так понял, — виновато пробормотала она. — Я очень признательна тебе за неравнодушие к судьбе моего сына. Но, понимаешь, мне кажется, что это опасно.

— Что опасно?

— Ну-у-у… лезть во всё это.

— Та-а-ак! — я разулся, прошел в гостиную и уселся в кресло. — Поясни.

Моя курортная знакомая нервно выключила утюг и принялась укладывать поглаженное бельё в шкаф.

— Понимаешь, Серёжа, — неуверенно проговорила она, повернувшись ко мне спиной, — чем больше я об этом думаю, чем больше вспоминаю всё то, что произошло со мной в лесу, тем сильнее во мне крепнет убеждение, что здесь не обошлось без чего-то неизведанного, потустороннего. В наших местах это присутствует, ты знаешь. А битва с потусторонним миром зачастую чревата гибелью или, в лучшем случае, помутнением рассудка.

— Ты же говорила, что не веришь во всякую чертовщину, — хмыкнул я.

— Не верила, пока сама с ней не столкнулась, — понизила голос Наталья.

Я задумчиво потёр лоб.

— Ответь мне на один вопрос. Помнишь, когда Зинка приходила просить деньги? Я ещё тогда столкнулся с ней у калитки.

— Ну, — насторожилась моя курортная знакомая.

— Она тебе ничего не говорила?

— Ничего. Попросила, как обычно, «до завтра» в долг, выслушала отказ и ушла.

— А в её поведении не было чего-нибудь странного?

— В её поведении все было странным, как и у всякой алкоголички. И не только в тот день, а постоянно. Нормальные люди так себя не ведут.

— А тебе не показалось, что она чего-то недоговаривает, скрывает?

— Нет, не показалось. Меня заботило только то, как бы побыстрее её выпроводить.

Моя сожительница закрыла дверцу шкафа, подошла к креслу, присела на подлокотник и взяла меня за руки.

— Серёжа, — тихо попросила она. — Оставь это. Не лезь. Я сердцем чую, что это не к добру. Хватит с меня уже и одной потери…

Ночь, как и накануне, выдалась тёмной. Небо заволокли тучи. Землю окутал туман.

Я лежал на кровати, заложив руки за голову, и раз за разом прокручивал в памяти нашу последнюю встречу с Зинкой.

Вот я подхожу к дому, вот сталкиваюсь с ней у калитки, вот ловлю её взгляд…

Стоп. Что-то в её взгляде было не так. Он был каким-то не таким, каким должен был быть.

По словам Натальи, Зинка приходила просить в долг, и получила решительный «от ворот поворот». В такой ситуации самым естественным выглядит уныние. Но в Зинке уныния не чувствовалось и в помине. Её глаза отдавали каким-то странным, загадочным блеском, в котором отчётливо сквозило торжество.

Несостыковочка.

А может Зинка приходила не за деньгами? Может деньги являлись не более как поводом, а на самом деле ей просто хотелось насладиться Натальиным горем? Есть ведь такая препротивная категория людей, которым доставляет удовольствие лицезреть боль других. Особенно тех, у кого жизнь сложилась лучше. А Зинка, хотя о мёртвых и не принято говорить плохо, являла собой отнюдь не воплощение добродетели.

А не Зинкиных ли это рук дело?