Обвал - Николай Камбулов

«Уж не ищейка ли этот Носбауэр?» — тревожился Фрейлих и невольно вспоминал свою причастность к делу бывшего германского посла в Москве, графа фон дер Шуленбурга, который, официально объявляя в Кремле Советскому правительству решение Германии начать войну против Советского Союза, воскликнул со слезами на глазах: «Я считаю все это безумием Гитлера!»

Шуленбург был немедленно отозван в Берлин.

Как-то раз Фрейлих, проснувшись, не услышал привычных слов Носбауэра. Капитан оделся и решил перед завтраком заглянуть в палатку майора. Он вошел в нее, как обычно входил, без предупреждения и с видом веселого, отдохнувшего человека.

Носбауэр лежал на полу, укрывшись с головой легким солдатским одеялом, чуть похрапывал.

— Ганс, ты, оказывается, не дурак поспать. — Фрейлих приподнял одеяло и… отскочил к выходу: на полу лежал красноармеец в гимнастерке, брюках и сапогах. То, что это был красноармеец, капитан определил мгновенно по шапке-ушанке с красной звездой.

Фрейлих схватился за пистолет, и он разрядил бы оружие, ибо страх напрочь лишил его самообладания, но не успел: в палатку вошел Носбауэр.

— Не стрелять! — прошипел майор и вытащил Фрейлиха наружу.

— Ничего не понимаю! — развел руками Фрейлих. — Кто этот человек? Я командир батальона, обязан знать.

— Может быть, но в данном случае, господин Фрейлих, вы не обязаны знать. Успокойтесь, господин капитан, и не удивляйтесь. Даю вам слово: все, что я делаю и буду делать, только в ваших интересах, в интересах великой Германии.

И все же Фрейлиху показалось это странным. Глядя на огромного Носбауэра, на его мрачное, с мясистым носом лицо, он подумал: «Черт с ним! Лишь бы не докапывался…»

Человек в красноармейской форме продолжал спать. Носбауэр закурил, раза два обошел спящего, похлопал в ладоши, потом сел за столик, продолжая смотреть в лицо лежащего человека.

— Рутьковский… каналья, без нервов. Был Рутьковский, теперь Дронов. Без нервов… А вот сейчас посмотрим. — Носбауэр вытащил пистолет, крикнул: — Рутьковский, атакуют русские!

Человек приподнял голову, лениво открыл правый глаз, причмокнул припухлыми губами.

— Уберите игрушку, господин майор. — Зевнул красным, мокрым ртом. — Сон видел, будто отец мой вернулся из Турции…

Носбауэр выстрелил.

Рутьковский опять зевнул.

— А-а-ах. Идет батюшка по улице… к своим лабазам. Плещется море, а папашка, как и раньше, до бегства в Турцию, идет…

— К черту сон! — гаркнул Носбауэр, пораженный необыкновенным спокойствием и выдержкой Рутьковского. — О катакомбах больше думайте, сержант Дронов, и о фюрере не забывайте. Противогазом мы вас снабдим надежным…

— Противогазом? Для чего он мне?..

— Пригодится.

— Газы будете пускать? — Глаза Рутьковского округлились, брови поползли вверх. — Неужели газы?.. Разрешите закурить, господин майор. — Он вскочил, пошарил в карманах. Крупными, давно не мытыми пальцами размял сигарету, но не закурил сразу. С минуту стоял в неподвижности, глядя в потолок. Это был высокий, с черными густыми волосами человек, в потертой красноармейской гимнастерке, таких же шароварах и кирзовых сапогах.

Носбауэр, скривив губы, думал: «Жадный тип. А лабазы-то Теодор уже запродал господину Мурову-Зиякову. Вот столкнутся-то! Как собаки перегрызутся, узнав об этом…»

Носбауэр щелкнул зажигалкой.

— Благодарю. — Рутьковский жадно затянулся, сказал, обрастая дымком: — Я в этих катакомбах пять лет работал, камень добывал. Видите! — показал он свои покрытые мозолями руки. — Все думал, думал об отце… Меня-то вы нашли…

— Ты сам пришел к нам… Немецкая армия поощряет людей, которые сотрудничают с нами. Все у вас будет, господин Рутьковский, извините, Дронов… В катакомбах за вами будут постоянно наблюдать наши люди. Вы, конечно, их не знаете и никогда не узнаете, но они вас знают. Не вздумайте, боже упаси, переметнуться на сторону красных. Я верю, что вы этого не сделаете. Однако предупреждаю, за вами будут следить и при малейшем подозрении в измене — пуля в затылок.

— Ничего, обойдется. Зря волнуетесь, господин майор.

— Иначе мы с вами не работали бы. Сегодня перебросим. В последний раз напоминаю: ваша задача провоцировать русских, убивать командиров, связь держать только лично с лейтенантом Зияковым, он найдет вас сам.

Вечером из лесного массива, что кудрявился на придорожных сопках, выскочила легковая машина. Вскоре она свернула с дороги, оказалась на полевом аэродроме. И потом он, Рутьковский, летел на самолете. Страшно было прыгать в мокрую пустоту. Сильно ныла левая рука, чуть пониже локтя. На мгновение вспомнилось: его держали четверо в белых халатах, сильные и здоровые мужчины. Носбауэр схватил щипцы и откусил ими кусочек тела чуть ниже локтя. Врачи обработали рану, перевязали. А Носбауэр сказал: «Это осколочная рана. Как приземлишься — сразу иди в катакомбы. К раненым русские относятся с состраданием».

И на земле было сыро так же, как там, в воздухе. Когда спускался на парашюте, хлестал дождь со снегом…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

КРУТОЙ ПОВОРОТ

Как только броневик вышел на равнину, генерал Акимов открыл люк, легко поднялся до пояса и начал оглядывать местность.

Перед ним, насколько видел глаз, лежала слегка всхолмленная равнина без очевидных признаков близости фронта. Однако он все шарил глазами в надежде найти, заметить расположение войск, хотя бы тыловые подразделения или отрытые окопы, траншеи. Но ничего этого не было, маячили лишь курганы, небольшие холмы, которые уже покрывались зеленью, но еще бледной — весна в Крыму явно запаздывала, видимо, поэтому и деревья еще чернели, и прошлогодняя трава повсюду главенствовала рыжими размашистыми разводьями. Грачи садились на черные отвалы многочисленных воронок и тут же с криком спархивали, почувствовав гарь, запах дыма — мертвую землю.

«Птицы тоже голосуют за скорое освобождение Крыма», — невольно подумал Акимов, слыша скорбный крик грачей. Однако же он сугубо военный человек и приехал на Крымский фронт всего на два дня, с тем чтобы лично убедиться, что же помешало командованию фронта отстоять Феодосию и почему, наконец, командование фронта — уж который раз! — переносит сроки решительного наступления в Крыму…

До Марфовки, где располагался оперативный отдел штаба фронта, еще оставалось не менее сорока километров, а генерал Акимов все осматривал местность. Пора бы уж открыться запасным промежуточным рубежам, оборудованным окопами, траншеями, землянками, запасными наблюдательными пунктами, вполне пригодными для стойкой, непреодолимой обороны, но ничего этого не было — все та же беззащитная, сиротливая земля, неподготовленная для отпора врагу…