Следы ведут в Караташ - Эдуард Павлович Зорин

на удачу, всюду Джеферсон ощущал себя совсем иным человеком — человеком, которому сегодня непременно повезет.

Он верил так страстно, что пренебрег очередью у двери, оттолкнул какого-то астеничного молодого человека, пытавшегося заглянуть через замочную скважину в святая святых, и смело вступил в кабинет главного редактора...

В комнате было сильно накурено, столы и стулья расставлены в полном беспорядке, всюду кипы бумаг, старых газет и брошюр; здесь же, на книгах и на газетах, сидели люди с воспаленными глазами и желтыми от никотина пальцами — все вместе они о чем-то громко кричали, обращаясь к тучному человеку с тростью в одной руке и шляпой в другой. Очевидно, он собирался уходить, но его задержали — лицо его было покороблено гримасой недовольства, рот делал жевательные движения, а глаза сразу же тупо уставились на вошедшего Джеферсона.

— Что?!. А?!. — воскликнул он, внезапно оживляясь и тыкая Джеферсона в грудь толстым набалдашником.

Джеферсон растерялся.

Толстяк залился веселым смехом.

— Работу, не правда ли?..

Весело засмеялись и все остальные, восседавшие на столах и стульях в этом необычном кабинете.

Толстяк обошел Джеферсона со всех сторон, словно не сотрудника брал в свой штат, а покупал раба на черном рынке. Джеферсон даже приоткрыл рот, готовясь продемонстрировать свои великолепные зубы, но редактор снова залился смехом и громче прежнего прокричал:

— Ваша взяла!.. По рукам. Езжайте в Бруклин на место автомобильной катастрофы. Двадцать строчек минимум. Живо!..

У Джеферсона сердце екнуло от радости. «Вот так повезло!» — подумал он, распахивая дверь и врываясь в густую толпу, бежавшую по коридору. Теперь и сам он уподобился тем чиновникам, над которыми только что снисходительно посмеивался. «Ну, да все это чепуха!.. А вот — бывают же на свете счастливчики...»

На улице зевак было столько, что из пушки не прошибешь.

Две автомашины столкнулись на бешеной скорости, одна опрокинулась, начался пожар, в образовавшийся огромный костер врезались еще две машины.

Джеферсон с трудом вышел из автобуса. Ловко работая то локтями, то кулаками, протиснулся почти к самому месту катастрофы.

Набросать основные, самые интересные детали будущего репортажа — дело нескольких минут. Двадцать строчек — совсем мало, а рассказать в них о случившемся так, чтобы заинтересовать читателя, далеко не просто...

Джеферсон изнывал от бессилия выдумать что-нибудь оригинальное. Мыслей было много, но двадцать строчек!.. Они отбивали всякую охоту писать. Двадцать строчек!.. Смешно. И заплатят какую-нибудь мелочь. Так, что даже и на ужин, возможно, не хватит.

Но он фанатически верил в удачу — недаром это чувство не покидало его весь день. И, глядя на приближающегося к нему человека, Джеферсон вдруг снова подумал, что именно сейчас должно случиться нечто очень важное.

Ему показалось, что он уже где-то видел этого мужчину: узкий пиджак в мелкую клетку, красный галстук в белый горошек, шляпа с высокой тульей, широкое лицо с белесыми глазами.

Человек приблизился, вежливо коснулся пальцами полей шляпы и попросил Джеферсона следовать за собой...

Харди с удовольствием разглядывал своего позднего гостя. Что за колоритная фигура! И какое безграничное спокойствие!.. Кажется, поиски были не напрасны.

А Джеферсон думал о том, почему он все-таки оказался здесь. Конечно, последовав за своей удачей, он готов был на все что угодно.

Джеферсон сразу смекнул, в какое учреждение он попал. И это его ничуть не смущало.

Хорошо там, где пахнет деньгами.

А раз так, Джеферсон согласен был все стерпеть.

Харди сел в кресло, милостиво улыбнулся и жестом пригласил Джеферсона занять кресло напротив.

— Итак, — сказал он, — вас не удивляет эта смена декораций?..

Джеферсон недоуменно повел бровью.

— Я собственно не знаю, чему обязан... Извините, с какой целью меня пригласили в этот дом?

Харди задумчиво надкусил вынутый из вазочки толстый карандаш.

— Действительно не знаете?

— Не знаю.

— Вы положительно мне нравитесь, — заметил Харди.

Джеферсон сдержанно кивнул:

— Спасибо. Чем могу быть полезен?..

— Вот это мужской разговор.

Харди извлек из стола прямую капитанскую трубку, набил ее табаком. Потом снова сунул руки куда-то вниз и выбросил перед Джеферсоном несколько старых фотографий.

— Узнаете?..

Джеферсон провел рукой по глазам.

— Аламбек?!

— Вот и отлично, — сказал Харди. — А теперь перейдем к делу. Конкретно — что вам известно об Аламбеке?

Узунабад. Год 1924

Аламбек восседал на высоком помосте, окруженный телохранителями. На нем был полосатый шелковый халат, на широком кожаном ремне — сабля с одной стороны и тяжелый маузер в деревянной кобуре — с другой. У дувала, связанные по рукам, стояли пленные кзыл-аскеры. Их взяли на краю кишлака, в густых зарослях серебристой джиды[2].

— Разведчики? — с угрозой в голосе спросил Аламбек.

Пленные молчали.

— Чей отряд стоит в Узунабаде? Сколько штыков?

Аламбек чувствовал, как жаркая волна гнева перехватывает ему дыхание.

Мулла Зияддин приблизился к пленным.

— Я бы не советовал вам молчать, — предупредил он. — Если будете упрямиться, наш командир посадит вас на кол...

Зияддин засмеялся, и смех его был похож на скрип отворяющейся двери.

— Так как же? Или языки проглотили?!

Аламбек подал знак. Несколько нукеров подхватили пленных под руки и поволокли их к столбам, специально врытым посредине площади.

Аламбек не пожелал смотреть на казнь — у него было скверное настроение. На широкий двор, куда он удалился, принесли кувшин вина.

С улицы доносился шум взволнованной толпы и резкие крики — Аламбек знал, что они означают.

Во двор ввели перепуганных бродячих музыкантов. Аламбек приказал им петь... Верные нукеры быстро соловели. У Аламбека тоже закрутились в голове веселые искры. Он вытянул из кобуры маузер и стал стрелять в воздух. Все нукеры вытащили маузеры. Все палили в воздух. Пальба заглушала крики, несущиеся с площади.

Потом крики стихли. Толпа несла на шестах головы замученных кзыл-аскеров. Головы перебросили через дувал, и они подкатились к ногам Аламбека.

Музыканты забились в дальний угол двора. Руками, красными от вина, Аламбек снова вцепился в скользкую рукоятку маузера.

— Почему перестали играть?!

Музыкантам казалось, что руки у него в крови. Они прижались к стене, напряженно следили за каждым его движением.

Аламбек в бешенстве оттолкнул ногой отрубленные головы, запутавшись в полах длинного халата, упал в кусты роз... Нукеры подхватили его, осторожно отвели в кибитку. Аламбек был неподвижен. Пена застыла на его губах, глаза были пусты и небо отражалось в них, как в мутных лужах, оставшихся после грозно отшумевшего дождя.

Мулла Зияддин вытолкал музыкантов со двора.

—