Семь песков Хорезма - Валентин Рыбин

— У нас, у русских, говорят: устами младенца глаголет истина. Вели, повелитель. Тут всего-то до Газавата верст пять

— Давай, поехали! — распорядился Аллакули-хан и направился к скакуну.

Хан со свитой уже скрылся за садами, а пушкари все еще мучились, впрягая в самую тяжелую пушку двух бактрианов. Верблюды потянули ее с видимой натугой. Колеса заскрежетали, врезаясь в землю. Не сколько пушкарей помогали, среди них Егор и Василек,

— Экая стерва, ровно попадья старая!— ругался Егор — Еще и с Чарбага не выехали, а она уже в землю лезет. А что будет, когда по пескам ее покатим?! Ты вы подумал, господин бий, что делать, не то хан свою плеть на твоей спине иссечет.

— Подумал давно, — огрызнулся Сергей. — Только сделать еще не успел. Нынче, как вернемся из Газавата, разорим одну кибитку да на войлоки порежем. Войлочные обода на все колеса поставим. Обовьем и бечевой обмотаем, небось, легче будет.

— Эхма, а ты и впрямь семи пядей во лбу! — обрадовался Егор. — Вот только придумать пока никак не можешь, как нам, несчастным, из ханской неволи сбежать,

— Заткни хлебало, кость бы тебе в горло! — выругался Сергей. — Услышат нукеры — они тебе так убегут, что опять сам в мусульманство запросишься. Тоже мне, беглец.

По ровной дороге вдоль канала пушка покатилась легче. Спустя час пушкари с кулевриной остановились перед полуразрушенной, с оплывшими стенами, старой крепостью с четырьмя башнями. Сергей собственноручно заложил в пушку ядро со взрывателем, навел прицел на левую башню, взял чуточку ниже, боясь промахнуться, и поднес к стволу запальник. Ухнула кулеврина — эхо раскатилось по равнине, дым черным столбом вскинулся над стеной, полетели в разные стороны глиняные осколки Башня развалилась на глазах у всех. И опять перепуганные сановники были в восторге. Хан подозвал Юсуф-мехтера и велел ему одарить пушкарей шелковы ми халатами.

— Ну, мать моя, живи — не хочу! — захлебывался от радости Василек.

И Егор был доволен:

— А что, халат можно променять на мешок риса. Нажраться хоть разок вдоволь

Другие пушкари, подталкивая кулеврину, тоже приговаривали:

— Щедр, однако, царь Хорезма!

— Пошли ему господь Бог счастья да славы!

Сергей ехал впереди рядом с Рузмамедом и Каракелем в свите хана. Возле Чарбага Аллакули-хан приостановил своего коня, подозвал Сергея:

— Завтра выкатывай пушки на Хазараспскую дорогу.

Тут же хан пустил коня рысью, и свита поспешила за ним. Сергей окликнул Рузмамеда:

— Сердар, тебе будто бы спешить незачем. Сейчас распоряжусь да отправимся ко мне...

Сергей поручил Егору к утру все десять пушек вывезти к Хиве, к Хазараспским арыкам, зашел в мастерские, приказал литейщикам до утра изготовить еще десятка три больших ядер для кулеврины. осмотрел арбы, нагруженные боеприпасами, накрытыми шерстяными мешками.

— Утром выеду на большак, к каналу. Жди меня там... — предупредил он Егора

Через полчаса они были в Хиве, на подворье Юсуф-мехтера. Прежде чем подняться на айван, где Татьяна с Меланьей суетились, накрывая на стол. Сергей повел Рузмамеда по двору.

— Тут вот мои пушкари живут. Здесь огород небольшой, сад урюковый. Словом, обзавожусь хозяйством.

Рузмамед, осматривая двор, хмурился. Выговорил наконец:

— Хвастался петух: «У меня, свой сарай, у меня много кур», а все равно хозяин съел петуха, Тебя Юсуф-мехтер тоже съест.

— Эка, друг, обрадовал ты меня! — Сергей засмеялся и повел гостя на верхний айван. Поднимаясь, приговаривал: — У мехтера зубы гнилые, Последние зубы на мне сломает. Да и чего ради он жрать меня станет, когда я ему позарез нужен, как пушечных дел мастер!

Женщины подали еду — огромную чашу с шурпой, лепешки пышные, посыпанные маковым зерном. Ни столе стояла бутыль с самогоном. Сергей налил в пиалушки.

— Ну что, сердар, выпьем за встречу и за поход, чтоб удачно прошел?

— Убери, — Рузмамед поднял обе руки, отстранив питье. — Коран запрещает мусульманам пить вино,

— Запрещает вино, а это чистейшей пробы самогон! — начал настаивать Сергей. — Кара-кель три дня у меня тут был, с удовольствием пил. Вино нельзя — самогон можно. Было бы вино, я и сам бы не стал его пить...

Сергей тремя глотками опорожнил чашку, крякнув, закусил огурцом. Рузмамед решительно отставил пиалу и принялся за шурпу. Ел молча и серьезно, словно исполнял святое дело.

— Тань, может, ты пригубишь? — Сергей подморгнул жене.

— С ума что ль сошел, — беззлобно отмахнулась она. — Нельзя мне.

— Почему нельзя-то?

— А то не знаешь — почему? — она покосилась на живот, хотя под широким платьем беременность ее вов се не была заметной.

— Ну, тогда мы с Малашей. Подойди, старая!

Та и рада стараться. Сама себе налила, чашку перекрестила, буркнула под нос: «Ну, будем здоровы», и выпила, не поморщившись.

— Видишь, —облегченно сказал Сергей, — баба пьет, а ты, Рузмамед, боишься.

— Ай, если Кара-кель пил, давай я тоже выпью.

— Вот это по-нашенски! — обрадовался Сергей и подал сердару чашку. Себе еще налил: — Ну, так за удачу. И чтобы мехтер не слопал меня, как петуха!

Выпив, Рузмамед долго не мог перевести дух, закашлялся Малашка совала ему в рот огурец и все при говаривала:

— Пожуй, пожуй, сердарка, враз все пройдет.

Рузмамед, впервые в жизни выпивший спиртное, захмелел сразу.

— Туркмены тоже стали, как петухи, — сказал он ни с того, ни с сего. — Сами лезут к Хива-хану в котел. Я тоже петух. Хан двести тилля дал, фирман привез, написал: «Будь, Рузмамед, моим юз-баши». Я обрадовался. Отец сказал: «Он тебя, как петуха, на зерно ловит. Но все равно тебе придется идти к нему, потому что зима холодная, половина людей умирать будет».

— Все мы люди, все мы человеки, — мрачно изрек Сергей. — Покупаемся и продаемся. Батрака барин покупает, барина — царь. Один за краюху хлеба работает, другой получает исправно. Аллакули-хан жалованье мне положил приличное, кость бы ему в горло, почему же мне не работать на него?! Тебя тоже не обидел,— Сергей ударил сердара по плечу.

— Меня не обидел, а другие туркмены плачут от хана, — сердито возразил Рузмамед. — Серкеры хана, как волки. Овец на базар пригнал — раису дай, беку дай, мулле дай, хану дай... Урюк собрал — тоже отдай... В ворота хивинские въехал — плати... Дорогой Сергей-джан, это наша земля — почему же я должен за все платить?! Хан мало дает, но много берет. Он хочет туркмен к себе в ханство, как в курятник, загнать. Тогда всех общиплет, а потом сожрет. Мы этого не желаем!

— Эка, брат, куда тебя понесло! — пьяно улыбаясь, обнял сердара Сергей. — Коль не хочешь быть в подчинении, то становись сам царем. Были у нас на Руси такие: Стенька Разин, Емелька Пугачев — все сгинули, кишка оказалась тонка. Попытайся, может тебе удастся, кость бы тебе в горло... А то вас, туркменов, много, а государя у вас нет. — Сергей налил гостю еще, и тот уже без оговорок выпил и, разжевав огурец, пообещал!

— Ай, ничего... Все равно Аллакули живот распорю я кишки выпущу...

Часа через два оба сникли. Татьяна вынесла матрас с подушками на айван, с помощью Меланьи уложила их спать.

X

На рассвете затрубили карнаи. Громовые раската призывно понеслись над городом, торопя воинов в доро гу. Татьяна разбудила Сергея, тот поднял Рузмамеда.

Спешно одевшись, друзья выпили по пиале крепкого чая и направились к коновязи. Сергей на минуту задержался, попрощаться с Татьяной. Обнимая, сожалел:

— Вот те на, даже не простились как следует. Как же ты нам дозволила набраться так? Убрала бы бутыль со стола — и все тут.

— У тебя уберешь, — возразила она. — Ну уж ладно, давай поцелую да иди, а то как бы твой хан не рассерчал. В переметную суму я все положила, что надо... Когда вернешься-то?

— А дьявол его знает. Может, через месяц, может, через год. Ясно одно — до Хорасана две недели пути, да столько же оттель. Ты шибко-то не скучай и не тревожь ся. Живой вернусь — меня ведь ухайдокать не так легко. Я и не в такие переделки попадал, а всегда живой выходил. А сейчас со мной тысяч двадцать ханского войска и десять пушек...

Очередной гром кожаных сартянских труб, прокатившийся над Хивой, поторопил Сергея.

— Ну, ладно, голубушка. Береги себя да с мехтеров скими бабами дружи, не серчай на них. Они хоть и злы на языки, но душой добрые.

Сергей еще раз крепко обнял жену и сбежал по лестнице во двор. Тут же они выехали за ворота и подались на южную окраину города, откуда доносились тяжелые вздохи карнаев.

Дорога на Хазарасп была запружена пешими и конными. Говор от тысяч голосов походил на шум Амударьи. Проводить своих мужей, сыновей и братьев вышел весь город.

Продвигаясь вдоль обочины, Рузмамед отыскал своих джигитов и остался с ними. Сергей проехал еще в полверсты и наконец увидел пушкарей. Десять пушек — при каждой, в зависимости от размера и веса, стояли по два, четыре, а у самой большой — шесть верблюдов. Впереди десять конных сотен, которыми командовал шейх-уль-ислам Кутбеддин-ходжа, и верблюжья артиллерия — замбуреки — под предводительством Ниязбаши-бия. Возле пушек вместе с русскими пушкарями сидели на обочине, держа коней в поводу, джигиты Кара-келя. Сам он, присев на корточки, спокойно посасывал кальян, словно не на войну выехал, з на базар. Егор с Васильком и еще человек сорок рабов, обученных пушечному делу, мочили в котелках сухари и грызли их, потому что позавтракать не успели.