Лекции о Шекспире - Уистан Оден

Ладонь мою попробуют ласкать?

Она еще не знала искушенья

И, нищая, ругает богачей.

Ну что ж, я нищий — вот и негодую

Твердя, что величайший грех — богатство,

Разбогатею — благородно-строг,

Начну вещать, что нищета — порок.

Корысти короли предались ныне,—

Так будь же, Выгода, моей богиней.

"Король Иоанн", акт II, сцена 1.

На первый взгляд, это монолог обычного мерзавца, но Фоконбридж, в сущности, ведет себя как человек порядочный. Такие слова мог бы произнести циник и негодяй, например, Яго, или честный человек, охваченный отчаянием, например, Тимон. Монолог Фоконбриджа отсылает к речи Бирона о браке в "Бесплодных усилиях любви":

Как? Я влюблен? За женщиной гонюсь?

Они всегда вроде часов немецких,

Что требуют починки. Все не так! В

сегда идут неверно: как ни бейся,

А хода верного от них не жди[48]

"Бесплодные усилия любви" акт III, сцена 1.

Кроме того, речь Фоконбриджа предваряет монолог Хотспера о Глендауре в "Генрихе IV":

Несносен он, как загнанная кляча

Или сварливая жена; он хуже

Лачуги дымной. Предпочту я жить

На мельнице, жевать чеснок и сыр,

Чем дорогие лакомства вкушать

В роскошном замке, слушая Глендаура[49]

"Генрих IV" часть 1, акт III, сцена 1.

В приведенных эпизодах "нелитературный" язык противостоит традиционной риторике, присущей большинству людей действия в пьесах того времени. Фоконбридж говорит нелитературным языком, насмехаясь над дофином: "Юнец безусый, / Бездельник, неженка в шелках" ("Король Иоанн", v. 1). В том же стилистическом ключе он обвиняет Хьюберта в убийстве Артура:

А если допустил ты

Деянье зверское — умри в тоске.

Нужна тебе веревка? Хватит нити,

Которую паук прядет. Повиснешь

Ты на тростинке хрупкой, как на балке.

Пойдешь топиться? В ложку влей воды —

И ложка превратится в океан,

Чтоб гнусного злодея поглотить.

"Король Иоанн", акт IV, сцена 3.

По-видимому, Фоконбридж не владеет литературным языком, но при этом демонстрирует недюжинное литературное дарование. Шекспира интересует то, как следует говорить людям действия, его не занимает традиционное бахвальство. Впоследствии из этого интереса вырастет его поразительный поэтический язык.

Констанция в "Короле Иоанне" и Ричард II в "Ричарде II" сочетают особенности драматического и лирического языка. Шекспир учился создавать персонажей, соответствующих лирическому стилю письма. Марк Ван Дорен отмечает[50], что Констанция — последняя из "плакальщиц" Шекспира. Нет, она не выполняет роль хора, но в скорби она беспрестанно играет словами, и ей свойственно известное актерство. Она издевается над Элеонорой, презрительно играя словом "бабушка":

Элеонора

Доверься бабке, внук.

Констанция

Да, детка, к бабушке иди на ручки: Ты — королевство ей, она — тебе Изюминку, и вишенку, и фигу: Добрей ее не сыщешь.

"Король Иоанн" акт II, сцена 1.

И еще она играет словом "день", когда французский король заявляет, что люди всегда будут праздновать. годовщину свадьбы Людовика и Бланки как "день счастливый": "Как день несчастный, пусть его клянут" (III. 1). Стиль монологов Констанции напоминает сонет cxxxv — "Желанья все в твоей сольются воле"[51] — написанный примерно в одно время с "Королем Иоанном". В ответ на слова кардинала Пандольфа — "Не горе, а безумье — ваши речи", — Констанция пускается в диалектические рассуждения о горе, чтобы доказать, что она не безумна:

Твои же — клевета, и это грех.

Я не безумна. Волосы я рву —

Они мои. Констанцией зовусь,

Была женою Готфрида. А сын мой —

Артур, и он погиб. Я не безумна,

Но разума хотела бы лишиться,

Чтоб ни себя, ни горя своего

Не сознавать! Придумай, кардинал,

Такое мудрое увещеванье,

Чтоб я сошла сума — и сразу будешь

К святым причтен; не то рассудок мой,

Пронзенный горем, скоро мне внушит,

Что удавиться, горло перерезать —

Вернейший путь избавиться от мук.

Будь я безумной, я б забыла сына

И утешалась бы тряпичной куклой.

Но разум жив, и жгуче, слишком жгуче

Терзает душу каждая из бед.

"Король Иоанн", акт III, сцена 4.

Констанция — второстепенный персонаж. В "Ричарде II" лирический персонаж выходит на первый план — язык Ричарда перенимают и другие действующие лица. Когда Буши просит королеву оставить грусть, "веселость сохранять и бодрость духа" королева отвечает:

Для короля я это обещала,

Но для себя исполнить не могу.

<… >

Так тяжко,

Так тяжко и тоскливо на душе!

Предчувствие мое — ничто? Быть может.

Но страшное ничто гнетет и гложет.

Буши

То призрачные страхи, госпожа.

Королева

Нет! Призрачные страхи — порожденье

Былого горя. У меня не так.

Мое ничто само рождает горе,

Как будто бы в моем ничто есть нечто

И буду им я скоро обладать.

Я знаю лишь, что ждет меня страданье.

Хотя не знаю для него названья[52].

"Ричард II", акт II, сцена 2.

В "Ричарде III" лирично окрашены подчас даже речи Джона Ганта: прощаясь с сыном-изгнанником, Болингброком, он советует ему воспринимать мир подобно Ричарду, то есть как актер (I. 3).

Ричард — прототип Гамлета. Его можно сравнить и с другими негодными королями, с Генрихом VI, набожным человеком, который мог бы стать монахом, но вынужден принять корону в смутное время, и с Ричардом III, человеком действия, который страстно желает стать королем и, вопреки всем законам справедливости, планомерно избавляется от людей, стоящих у него на пути, — Болингброк этого не делает. Ричарда II больше занимает идея царствования, нежели само царствование. Подобно сочинителю второразрядных стихов — сочинять он, кстати, мастер, — он увлечен идеями, а не действием. Король очень хорош на церемонии открытия рыцарского турнира, но вряд ли способен на осмысленное действие, а его страсть к ритуалам граничит с самоуничижением. Так, в сцене отречения он смотрится в зеркало и говорит:

О, льстивое стекло!

Как все мои приверженцы былые,

Ты лжешь! Ужели здесь — лицо того,

Кто каждый день под кров гостеприимный

Сзывал по десять тысяч человек?

Лицо, что заставляло, словно солнце,

Зажмуриться глядевших на него?

Лицо того, кто был так безрассуден,

Так добрых от дурных не отличал,

Что был отлично свергнут Болингброком.

Величьем бренным светится лицо,

Но бренно, как величье, и лицо.

С силой бросает зеркало на пол.

Ну вот, оно лежит, в куски разбито,

И в том тебе урок, король угасший:

Как быстро скорбь разрушила лицо.

"Ричард II" акт IV, сцена i.

Ричард не богат на чувства, но наслаждается ситуацией, которая могла бы породить чувства. Когда Болингброк, после того как Ричард разбил зеркало, говорит ему: "Разрушена лишь тенью вашей скорби / Тень вашего лица" — Ричард хватается за метафору, чтобы обратить ее в еще более изощренный образ:

Как? Повтори!

Тень скорби, говоришь ты? Гм! Быть может. —

Конечно, так: гнездится скорбь внутри,

А горестные жалобы мои —

Лишь призраки невидимого горя,

Созревшего в истерзанной душе.

"Ричард II" акт IV, сцена i.

Прощаясь с королевой, Ричард думает не о ней и даже не о самом себе, а о том, как повесть о короле Ричарде прозвучит в литературе:

Считай, что ты вдова,

Что умер я, с тобою здесь простившись.

Когда тебе случится коротать

Со стариками долгий зимний вечер

У очага и слушать их рассказы

О бедствиях времен давно минувших.—

Ты расскажи им повесть обо мне,

Пусть перед сном они меня оплачут.

В твоих словах такая будет скорбь,

Что огненные слезы состраданья

Прольются из бесчувственных поленьев,

И в черный уголь или в серый пепел

Они затем оденутся, печалясь

О свергнутом законном короле.

"Ричард II", акт V, сцена 1.