Рыцари пятого океана - Андрей Рытов

Признаться, я не придал этому особого значения и вскоре лег спать. Рано утром слышу тревожный стук в дверь и голос дежурного:

- Разрешите? Входит и докладывает:

- На командира группы К. совершено покушение. Он ранен.

- Когда? - встревожился я.

- Минут двадцать назад.

"Что за чертовщина? - в сердцах подумал я. - Перед самым вылетом на боевое задание - и такой случай".

Захватив с собой врача, срочно выехал на аэродром. Раненого уже увезли в госпиталь. Приезжаем с Журавлевым туда.

- Что случилось?

- Да вот, - морщась от боли, стал рассказывать К.,- приехал я на стоянку рано, никого нет. Только подошел к крайнему самолету, как услыхал выстрел из-за угла домика. Пуля обожгла левое плечо. Я упал. Вижу: кто-то метнулся за бугор. Выхватил пистолет - и по беглецу...

- Интересно, кто бы это мог быть? - раздумчиво спросил Журавлев.

Раненый скривил губы, не ответил. Врач снял повязку, осмотрел плечо, смазал входное и выходное отверстия пули йодом.

- Ничего страшного. Кости не затронуты. Посоветовавшись с Журавлевым, мы решили поехать на место покушения. Шевелилась смутная, подсознательная мысль: тут что-то не так. Правда, никаких доказательств не было, но вечерний разговор К., его поведение настораживали.

Мы прошли за угол служебного здания, откуда якобы стрелял злоумышленник. Зеленая, посвежевшая за ночь трава нигде не была помята. Не нашли мы и стреляной гильзы.

- Странно, очень странно! - качая головой, сказал врач. Взяв меня за руку повыше локтя, он добавил: - Сомневаюсь, чтобы кто-то в него стрелял.

Я внимательно посмотрел на Журавлева:

- Вы понимаете, что говорите?

Тот развел руками и подкрепил свое предположение выводами из практики.

- Выходное отверстие слишком большое. Так бывает, когда в человека стреляют в упор. К тому же подпалины на комбинезоне...

"Неужели самострел?" Теперь уже и я начал сомневаться в объяснении К.

- Дайте-ка ваш пистолет, - попросил Журавлев и продемонстрировал, как это могло произойти.

Дело принимало серьезный оборот. Среди наших летчиков объявился второй трус. Значит, опять мы что-то недосмотрели.

Подошли к дежурному на КП, спрашиваем:

- Сколько слышали выстрелов?

- Один.

- Может быть, ошиблись? Припомните, - допытывался я. Если бы он сказал, что было два выстрела, все выглядело бы по-другому.

- Я не мог ошибиться, - стоял на своем дежурный.

- Что же вы предприняли, услышав выстрел?

- Как что? - удивился он. - Бросился туда. Смотрю, командир группы стоит на коленях, ухватился правой рукой за плечо и корчится. "Из-за бугра..." сказал летчик, отвечая на мой вопрос. Я, понятно, сразу к бугру, но там никого не было. Потом попросил подъехавших механиков отвести раненого в госпиталь. Вот и все, - закончил дежурный.

"Вот именно - все, - подумал я. - Врач прав. Командир группы сам прострелил себе плечо. Но почему?"

На обратном пути я много думал над этим "почему", и тут мне на память пришли отдельные моменты из поведения К. в прошлом. Командир группы не раз высказывал упаднические взгляды, хныкал о семье, сожалел о том, что согласился поехать в Китай.

Я и другие товарищи пытались разубедить его. Тогда он замыкался в себе и целыми днями ни с кем не разговаривал. И вот страх перед боевым вылетом на далекий Тайвань обнажил его нутро, вывернул наизнанку. Он не верил, что из такого полета можно вернуться живым. Чтобы не испытывать судьбы, трус предпочел самострел.

Слух о том, что наши бомбардировщики разгромили японскую базу и невредимыми вернулись домой, дошел, конечно, и до раненого К. Но никому уже не было интересно, как этот слабохарактерный человек реагировал на блестящий успех сослуживцев. Вскоре его отправили на родину.

Нигде так быстро и всесторонне не проверяются люди, как на войне. Скромный, вроде бы ничем не приметный человек порой становится героем. И наоборот, бравирующий за столом, во время дружеской пирушки, молодец при малейшей опасности превращается в мокрую курицу.

Так случилось с Машкиным, командиром группы К., о котором я уже говорил, и еще с одним авиатором. Называть его не буду. Свой позор он искупил кровью в Отечественную войну, стал генералом, уважаемым человеком и погиб на боевом посту.

Но был у нас летчик Н., о котором хочется рассказать несколько подробнее. Это типичный пример, когда человек побеждает самого себя и становится мужественным бойцом.

Вскоре после налета японских бомбардировщиков на один из наших аэродромов, который почему-то называли итальянским, ко мне подошел техник Никольский и, пригласив к самолету, спросил:

- Скажите, товарищ комиссар, может ли при таком положении летчик остаться живым?

Я пожал плечами, не зная, на что он намекает.

- Вы смотрите, - показывал техник на пробоину в плоскости, - пуля попала сюда, прошла через кабину и вышла снаружи. Летчика должно было или убить, или ранить. А он жив. Чудо, не правда ли?

Я посмотрел на входное и выходное отверстия, мысленно начертил прямую линию полета пули и согласился с Никольским.

- Пробоины залатайте. Об этом случае пока никому ни слова. Так надо. Ясно?

- Ясно! - подтвердил техник.

Вечером я пригласил летчика к себе, закрыл дверь на крючок и, подойдя к нему вплотную, сказал прямо в глаза:

- Трусы нам не нужны. Можете собираться и отправляться домой.

Летчик побледнел. Его охватило такое смятение, что он даже и не пытался возражать.

Ушел. Часа через два слышу осторожный стук в дверь, нерешительное покашливание в кулак. Открываю и вижу на пороге того самого летчика. Пришел он выпивши. Я впустил его в комнату, усадил на стул, хотя, честно говоря, никакой охоты беседовать с ним не испытывал.

- Знаю, вы меня презираете, - не глядя в глаза, тихо сказал он. - Я подлец. Сам прострелил свой самолет. В бою не участвовал. - Потом поднялся, на глаза его навернулись слезы. - Что хотите со мной делайте, только не отправляйте домой с таким позором, - чуть слышно добавил он и опустил голову. - Да я лучше... Нет, я возьму себя в руки. Даю слово...

Сказано это было искренне, от всего сердца, и я поверил ему. Поверил, но согласился не сразу. Пусть, думаю, перебродит в нем эта самая горечь, и тогда, если он настоящий человек, подобного с ним никогда не случится. Погибнет, но вторично опозорить свое имя не позволит.

- Ладно, - наконец произнес я. - Если хорошо покажете себя в боях, считайте, что разговора между нами не было.

К тому времени первую партию добровольцев, закончивших свой срок, отправляли домой. Настала пора уезжать и летчику Н. Но как уезжать, когда на нем позорное пятно?

- Разрешите остаться, - попросил он меня.

Командование оставило его на второй срок. И надо было видеть, как самоотверженно дрался этот человек. Приезжает однажды с соседнего аэродрома командир одной из авиационных групп Баранов и спрашивает: