Искупление - Лизавета Мягчило

Отходя от ступеней, он сделал два шага к калитке, вытянув руку вперед, пальцы сложились в кукиш. Теперь сузились глаза Елизарова.

Права была бабка, этого мальчишку иначе, как паскудным, не назвать. Удивительно, что он вообще согласился проводить Чернаву в последний путь.

Скрипнула открывающаяся калитка, заела на полпути и Вячко резким ударом ноги распахнул её настежь, оставляя свежие борозды и клочки выдранной травы на её пути. Перекатился с пятки на носок, навис над ним, склоняясь, чтобы встретиться взглядами. Дыхание опалило щеки Славы, воздух вокруг заискрился от злости. Внутренние черти потянулись навстречу к чужому лицу, заставляя поддаться вперед в коляске.

— Я эту суку хоронил, чтоб никто никогда могилы не нашел. Не достойна она ни гостей, ни воспоминаний. Мог бы — на части разложил и зверью скормил, да только гадина за мной вернулась бы. Чин по чину, гниет, где мне вздумалось. — Руки Вячко обхватили подлокотники его коляски, до белизны сжались длинные огрубевшие от тяжелой работы пальцы. — Мастерица, помощница слабым, ты погляди, что привороты её наделали? Мать кобеля к себе цепью приковала да потом от него сама сбежала, а я теперь вариться в этом котле должен?

Нос в нос, Елизаров чувствовал тепло рук недалеко от собственных, но от коляски Вячко не отогнал. Заставил свой голос течь размеренно, спокойно. Миром. Ему нужно решить всё это миром, игнорируя пустые нападки. Перед глазами всплыло лицо Бестужева, искаженное судорогой боли. Горячий шепот из соседней комнаты, путающийся со всхлипами, звериными хрипами и мольбами. В каждом своем сне он ждал Катю.

Записки ведьмы — все что ему нужно. Пару минут унижения он стерпит, это можно прожевать.

— Мне жаль и Мирона, и тебя, но к Чернаве меня не ностальгия ведет или трепетные чувства. Мне нужно найти спасение от её колдовства. Вячко, может и для твоего отца не слишком поздно, всё это можно убрать. Если найти записи ведьмы и ту, что сможет снять колдовство…

Безумец тряханул инвалидное кресло. Резко дернул назад, а затем вперед, заставляя сжать зубы, сильнее уцепиться пальцами за подлокотники. Под весом его тела кресло чуть не опрокинулось, пружина терпения затягивалась в груди всё плотнее, перед глазами начали приплясывать красные мушки. Елизаров медленно выдохнул и закусил щеку.

— Катись к лешему со своей жалостью. Думаешь, я плакаться стану, понимающий, да? Старику недолго осталось, ещё с годок потерпеть. Кого и ради чего мне спасать? Тянуть ярмо на шее всю жизнь? — В сиплом голосе появились возбужденные злые ноты. — А про ведьму у своей волочайки[1] спрашивай, которую на коленках таскаешь.

Брови сдвинулись к переносице. Где-то глубоко внутри Слава знал, что стоит свернуть разговор и проститься с безумцем. Здесь он ответа не найдет, лучше днями и ночами таскаться по местным болотам. Где-то под кожей, за мясом и костями внутренний голос плевался ядом, хрипел. Он просил промолчать, развернуть колеса коляски, сбрасывая цепкие горячие пальцы с подлокотников. Балансировка на грани. Хренов обрыв.

На коленях он вёз лишь бессознательную Агидель, разодравшую ноги на поле.

— Как ты её назвал?

Ноздри парня затрепетали, в глазах мелькнуло извращенное удовольствие. Перед тем, как открылся рот, его губы растянулись в широкой усмешке.

— Шлю…

Тело сработало быстрее разума. Голова резко запрокинулась назад, а затем лоб с хрустом впечатался в чужую переносицу. Треск и вопль Вячко смешались воедино, ударили по перепонкам. Завыли бесы внутри, жадно рванули вперед. Руки мощным рывком оттолкнулись от коляски, приподнимая с него тело, и Славик рухнул на зажимающего кровоточащий нос парня, подминая под себя.

Злость такая чистая, алая, вылизывала глотку, с трепетным предвкушением жалась к ребрам. Пока кулаки опускались на прижатого к земле Вячко. Первый удар в подбородок, второй в скулу, заставляя нелепо мотнуться голову. Тот вопил что-то бессвязное, барахтался на земле, пытаясь скинуть с себя ослепленного злобой Елизарова.

Уничтожить. Размазать идеально ровным кровавым слоем. Заставить бояться открыть свой поганый рот. Просто потому, что так правильно. Потому что это сотрет неприятную липкую пленку досады с сердца. Испачкаться самому, чтобы этот урод не пачкал чужие имена играючи.

Чудом увернувшись от его кулака, Вячко сжался и резко выбросил вперед колено, попадая в пах. Елизаров захлебнулся болью. Ошалело мотнул головой, складываясь пополам. Будь у него ноги… Господи, он даже женское имя защитить не в силах. Жалкий слабак. Ослепленный яростью и болью, он едва успел отдернуть голову, привычно реагируя на движение. Удар Вячко пришелся не в висок, костяшки проехались по лбу, сдирая кожу бронзовым шершавым кольцом.

Говнюк попытался откатиться, вскочить. Славик рванул его обратно за шкирку. Единственное, что тот успел сделать, заваливаясь на бок — выставить вперед руки, с испуганным воплем блокируя удар лицо. И тут чужие пальцы обхватили плечи, потянули за собой. Слишком легко, невесомо, Елизаров смог бы игнорировать. Если бы она не заговорила.

Впервые голос Агидель не звенел от силы, он дрожал. Испуганный, сбивающий слова в едва понятную для слуха кучу. Внутри все замерло и оборвалось. Кулак застыл на полпути, Вячко скосил расфокусированные, заплывшие глаза на сбитые костяшки, так и не опустившиеся на нос.

— Хватит, Славик, ты убьешь его! Он уже не сопротивляется, стой! — Обхватила шею, прижимаясь к его спине. Дрожащая, горячая, он чуял её жар через легкую ткань платья и собственную майку. Шепот обжег ухо. — Он получил своё, прекрати. Давай, я помогу подняться.

Потянула его на себя, вверх. Будь они в другой ситуации, Елизаров смог бы снисходительно рассмеяться. Куда ей. Невысокая, хрупкая, как ей поднять пусть и потерявшего в весе, почти двухметрового мужчину? Вместо игривого веселья по позвоночнику полоснуло горечью. Елизаров отпихнул от себя скулящее тело, сел на пыльной земле. Агидель не отпускала. Будто боялась, что стоит ей разжать пальцы — он снова ринется в бой. Так и стояла на коленках сзади, прижимаясь к нему, продолжая что-то неразборчиво нашептывать. Выпучивший глаза сосед так и замер у забора, дымящаяся самокрутка подкоптила длинные усы.

— Коляску подай.

Замолкла на полуслове, невнятно выдохнув согласие и метнулась к опрокинутому инвалидному креслу, подняла, подкатывая ближе. Вячко продолжал стонать рядом, зажимая рукой переломанный кровоточащий нос. По подбородку текла светло-алая кровь, мешалась со слюнями и слезами.

Невеликой болью обошелся, урод. Неслыханное везение.

Девушка придержала инвалидное кресло, пока он подтягивался на руках, цепляясь за колесо, затем за подлокотник. Грубо зашвыривал непослушное тело на сиденье, прижимаясь к спинке с усталым стоном. Не потому, что его изнурило избиение морального урода