Корабли надежды - Ярослав Зимин

Прекращая обидный, как он считал, поворот разговора, Захар спросил:

— А как вы живете, дома у вас какие, что делаете, что едите?

— Едим мы то же, что и дома, на Дону, деды наши ели: хлеб, мясо, молоко, рыбу, яблоки, горох. Ну, там, огородину всякую. И хаты наши такие же. Строим их молодым всем миром из самана{70}, кроем хаты камышом. В хате полы из глины, покрыты рядном, хлеб печем в русских печках на дворе, там же и еду варим. Зимой здесь тепло, в хате топить не надо, а когда дождь зарядит да ветер поднимется, так для дитев жаровни с углями приносим в хаты.

Хозяйство ведем по Игнатовым заветам. Пшеничку сеем, баранов да коз в горах пасем, у нас у всех во дворе коровы, быки, лошади. Оставайся, сам увидишь. Завтра из станицы возы придут — еще один баркас привезут, харчей нам, а отсюда рыбу вяленую и соленую заберут. Только соленой-то рыбы мало будет, соль-то дорога, вот и не хватает.

— Слухай, — встрепенулся от пришедшей мысли старшой, — ты парень грамотный, видать, холостой. Чего тебе по свету маяться? Оставайся, девку найдешь, женишься. Мальцов грамоте учить будешь, а то поп все по псалтырю, а ты и по-нашему поучить мог бы. Оставайся, а?

Захар вначале рассмеялся, а потом, увидев, как заблестели глаза у его белохолуницких кузнецов, понял, что им предложение казака очень даже пришлось по вкусу. Задним числом он выбранил себя за излишнее любопытство. Но надо было найти выход из создавшегося положения. Для начала он отшутился и, обрывая разговор, поблагодарил бородатого старшого за хороший разговор, подарил ему свинцовый карандаш и бывшую при нем чистую бумагу. Потом, немного подумав, достал из сумки бережно хранимую и завернутую в кусок пергамента книгу — это была запрещенная в России книга Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву».

Подержав ее на ладони, он вздохнул и отдал книгу своему собеседнику.

— На вот, возьми. Почитай на свободе, как у нас на Руси сейчас живется. А теперь прощай.

Отойдя несколько шагов, Захар вдруг вернулся и спросил у бородача:

— А назад в Россию не тянет?

— Как не тянет! Тянет, очень тянет. Мы же русские. И помним это всегда. Но пока на Руси цари, нам Игнат туда вертаться не велел. Ну, прощевай, казак! — Он обнял и поцеловал Захара.

Захар так никогда и не узнал, что книгу Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» читали и перечитывали казаки-некрасовцы всем миром. Кто плакал, кто в бессильном гневе сжимал кулаки. Страдания далеких сородичей были им близки и понятны.

И пройдут еще долгие полтора столетия, когда некрасовские казаки, уверившись в том, что на Руси больше нет и не будет царей, пойдут к своей земле и, сохранив верность отчизне, которую вынуждены были покинуть их пращуры, сольются с ее великим народом.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Встреча с Чесмой

«Св. Павел» мерно покачивался на редкой волне. Предрассветную тишину нарушали лишь скрин мачт да крики ишаков, доносившиеся из поселка на берегу Чесменской{71} бухты. Ближе к берегу также на якоре стояла «Панагия Дука». Команды на обоих судах, намучившиеся борьбой с трехдневпым штормом, спали. Только вахтенные да часовые на «Св. Павле» бодрствовали. На верхнем салинге{72} «Св. Павла» сидел Захар, ожидая восхода солнца. Отпущенный вчера ночью командующим после доклада, он надеялся успеть посмотреть восход солнца до нового вызова к Ушакову. Друзья по раз говорили ему о непередаваемой красоте солнечного восхода над пустыней, но самому увидеть эту красоту Захару но удавалось. Солнечные восходы над водной гладью давно стали привычными, а вот над пустыней…

За те три дня, что он ждал прихода «Св. Павла», небо впервые было чистым. До этого обжигающий зноем ветер нес мельчайшую песчаную пыль, застилавшую солнце красной пеленой. Ветер гнал песок по улочкам Чесмы, перебрасывал через залив, забивал через щели во внутренние помещения, песок противно скрипел на зубах, был повсюду. Ночью ветер внезапно стих, небо вызвездило, и утро обещало быть тихим и ясным.

Восход солнца действительно был красив. Накалив горизонт и окрасив его в оранжево-зеленый цвет, оно выплыло огромным малиновым шаром. Быстро наливаясь жаром и становясь слепяще-белым, солнце оторвалось от горизонта и устремилось к зениту. Буйство красок прекратилось так же внезапно, как и возникло, быстро светлела синь неба: оно как бы выцветало, теряя яркость. Захар был разочарован, приготовившись долго и со вкусом любоваться постепенной сменой красок. А тут все началось и кончилось в один миг.

Внизу на палубе горн запел зорю, раздались трели боцманских дудок, отрывистые команды, шлепанье сотен босых ног. Начинался новый день. Опустив заслезившиеся глаза, Захар посмотрел за борт. Тени от мачт, изломавшись, уперлись в скалистый мыс, отгородивший бухту от моря. Небо очистилось от пелены и сливалось с бирюзовой гладью моря, прозрачная его глубина открывалась до самого дна. При наклоне мачты на какой-то миг на дне бухты мелькнула неясная тень. При следующем наклоне мачты, присмотревшись, Захар увидел сквозь прозрачную воду большой корабль со странными черными мачтами, стоявший прямо под «Св. Павлом», на ровном киле. Захар прошел до конца грота реи и, держась за свернутый парус, стал рассматривать привидевшееся чудо. По мере того как лучи солнца, становясь отвеснее, все глубже проникали сквозь воду, корабль виделся все отчетливее. Он был не один, на дне бухты покоилось целое кладбище кораблей. С оторванными носами и обломанными мачтами, развороченными палубами и бортами, они лежали как попало: на боку, кверху днищами, поперек друг друга. Большой корабль, замеченный Захаром первым, видимо, потонул сразу же после взрыва крюйт-камер{73} в самом конце сражения. Его палубы были снесены и открывали трюмы, заваленные сорванными с лафетов пушками и еще какими-то белыми шарообразными предметами. У корабля сохранились все мачты, только стеньги были сбиты, обгоревшие перекошенные реи, как черные руки, тянулись к поверхности. Сквозь прозрачную воду просматривались крашенные красной краской поверхности бортов. Завороженно Захар смотрел на угрюмые следы былого сражения. На ум приходили мысли о тех, кто стоял некогда на этих палубах, тщетно надеясь живыми выйти из огненного ада. Что это за сражение, о котором напоминали обугленные обломки былых красавцев кораблей? Неужели ему удалось увидеть следы Чесменской битвы? Если его предположение верно, то, видимо, это кладбище турецкого флота, сожженного эскадрой адмирала Спиридова в 1770 году. Всегда спокойное на большой глубине, море сохранило останки уничтоженных людьми творений своих рук. Дубовые корпуса, становящиеся в воде от года к году крепче, со временем занесет песком, и станут они вечной домовиной погибшим. Захару подумалось, что в начавшемся походе не раз придется вступать в бой и неизвестно, будет ли судьба к нему милостивее.

Очнувшись от размышлений и вспомнив о предстоящем докладе командующему, Захар сбежал по вантам на палубу и, волнуясь, рассказал вахтенному офицеру об увиденном. Перегнувшись через борт, они попытались увидеть подводное кладбище, но разглядеть ничего не удалось.

— Что вахтенный видит за бортом? — раздался сзади низкий голос, хорошо знакомый русской эскадре. Оба офицера повернулись, и вахтенный отрапортовал о благополучно прошедшей вахте и рассказе лейтенанта Векова.

Адмирал Ушаков — а это был он — с интересом выслушал рапорт, а затем, оборотясь к Векову, попросил его подробнее рассказать об увиденном. Он тоже подошел к борту и попытался разглядеть кладбище. Ничего не разобрав в тени, отбрасываемой «Св. Павлом», он ловко взбежал но вантам до верхнего салинга и, пройдя, как до него это сделал Захар, до конца грота реи, посмотрел вниз.

Федор Федорович провел не одно сражение. Зрелище горящих и тонущих кораблей, вид убитых и раненых на залитых кровью палубах не был ему в диковину, не вызывал такого гнетущего чувства, как эта зыбкая могила безвестных моряков. Подводное кладбище действительно могло образоваться в результате сражения русской эскадры адмирала Григория Андреевича Спиридова — его предшественника по средиземноморской экспедиции. Русская эскадра тогда разгромила и сожгла вдвое превосходивший ее по численности турецкий флот. В Чесменской бухте нашли могилу 16 линейных кораблей, 6 фрегатов, множество бригантин, галер, шебек, транспортов и других судов. На них погибло не менее 10–11 тысяч матросов и солдат, приготовившихся к абордажному бою, на дно легло более 1430 пушек. На медали, отчеканенной в честь победы при Чесме, был изображен горящий флот османов и выбита краткая надпись: «Был!»

— А теперь, — произнес Ушаков вслух, — нам предстоит воевать в союзе с нашими вчерашними врагами против их вчерашних друзей! Сумеет ли Селим смириться с мыслью о том, что всего шесть лет назад при Калиакрии я разбил весь его флот и едва не взял Стамбул?