Корабли надежды - Ярослав Зимин

Ярослав Гаврилович Зимин

Корабли надежды

«Воюет Росс за обще благо,За свой, за ваш, за всех покой».

ПРОЛОГ

Лето 1798 года было в Петербурге солнечным и жарким. В открытые окна кабинета, затененные разросшимися деревьями, струился душный аромат отцветающей липы. Легкий сквозняк, не принося прохлады, шевелил бумаги на огромном письменном столе. С Сенатской площади доносилась глухая дробь барабанов. Был день экзекуций, и уже четвертого солдата, из нарушивших правила маршировки, прогоняли сквозь строй, забивая до полусмерти введенными императором палками новой формы.

А в залах Зимнего дворца бряцало парадное оружие, слышалcя топот ног сменяющегося караула, громкие команды разводящих. Некогда великолепный и пышный дворец Екатерины II стараниями императора Павла I{1} сразу же после его восшествия на престол был превращен в огромное караульное помещение. Кордегардия в Зимнем — это была месть умершей императрице и нелюбимой матери.

Порой родители любят внуков больше, чем собственных детей. Бывшая императрица Екатерина II сына своего Павла — будущего императора больше чем не любила. Она его ненавидела. Хилый и болезненный в детстве, малорослый, с носом утицей, он так напоминал бывшего мужа — Петра III{2}, лихо убранного с ее пути к трону братьями Орловыми{3}. Ходили даже слухи, что императрица составила завещание о наследовании трона в пользу внука — Александра. Утверждали также, что есть и манифест, объяснявший это ее решение, подписанный в качестве свидетелей виднейшими людьми империи, в том числе Румянцевым{4} и Суворовым. Завещание и манифест якобы в день смерти Екатерины ее бывший секретарь князь Безбородко{5} выдал Павлу, а тот их тут же тайно сжег. Так это было или не так, но об этом охотно толковали и в салонах, и на улицах. Пытались понять, не в этом ли крылась причина жестокой опалы обоих фельдмаршалов сразу же после восшествия Павла I на престол.

Павел знал об этом. Сердился на всех и вся. И На себя самого — не мог пресечь слухи.

И сейчас, потный, с багрово-пятнистым лицом, метался из угла в угол, отшвыривая попадавшиеся иод ноги стулья. Два адъютанта, замерев, стояли у порога высоких полураспахнутых дверей. Из бессвязных выкриков можно было разобрать только отдельные слова: «Мальта…», «Бонапарт…». Пнув напоследок тяжелое кресло, император охнул от боли и бессильно в него упал. В зеленом гвардейском мундире, со сбившимся париком, с перепачканным пудрой лицом он был и страшен, и смешон.

Зимний дворец притих. Даже топот сменяемых часовых стал глуше. В соседней приемной застыли Безбородко и Растопчин{6}. Они догадывались, что причиной гнева явилось донесение из Вены, и мысленно прикидывали, какого очередного скоропалительного решения им следовало ожидать.

Эти ближайшие помощники Павла I являли собой довольно забавное зрелище. Граф Федор Васильевич Растопчин — начальник военного департамента и вице-канцлер коллегии иностранных дел, высокий красавец гвардейской выправки с тонкими чертами нервного лица, в новом, с иголочки, мундире при всех регалиях, и рядом с ним — светлейший князь Александр Андреевич Безбородко. Небольшого роста, весь кругленький, с глазами-щелочками на пухлом и как бы помятом со сна лице, государственный канцлер и фактический руководитель российской внешней политики беспокойно теребил пуговицы на своем изрядно поношенном камзоле без всяких украшений.

Озабоченно переглядываясь, они терпеливо ждали конца гневной вспышки императора.

Павел постепенно приходил в себя. Он вытер скомканным париком взмокший лоб, размазав при этом пудру, и, брезгливо сморщившись, выбросил парик в окно. Поискав глазами причину своего гнева, он указал пальцем на валявшиеся посередине кабинета скомканные и растоптанные им бумаги. Адъютанты, столкнувшись лбами, кинулись их поднимать. Увидев, что у одного из них носом пошла кровь, Павел неожиданно расхохотался и, успокоившись, взял почтительно поданные ему листки.

— Иди-ка помойся. Как крови-то у тебя много… Да позови этих… — кивнул он в сторону приемной.

Безбородко и Растопчин, почтительно кланяясь, приблизились к столу.

— Вот вы доумничались со своей Директорией{7}, а Бонапарт Мальту взял. В Босфор идет! Ваша Директория спит и видит, чтобы я с ней против Англии и Австрии воевать пошел.

Павел расправил один из поданных ему листков, принялся его перечитывать. Лицо его снова стало багроветь. Переглянувшись с Растопчиным, Безбородко, стремясь предупредить новую вспышку гнева, вкрадчиво произнес:

— Ваше Величество, посол Андрей Кириллович Разумовский вечно все путает. Его австрийцы напугали. Он же только барону Тугуту в рот смотрит. Не пойдет Бонапарт в Босфор. Что ему у нас на Черном море делать? Ему Англию побить хочется… В Египет он пойдет, Ваше Величество. Верьте моему слову! А что до Мальты, так только бы Порта{8} наш флот пропустила, Федор Федорович Ушаков живо ее назад заберет.

— Именно так, Ваше Величество, — поддержал канцлера Растопчин.

— Порте веры никогда не было, а вот сейчас ей надеяться не на кого, сейчас мы с ней и договориться можем.

Не ответив, Павел углубился в чтение.

Письмо, так взволновавшее русского императора, действительно было донесением его посла при дворе австрийского императора Франца I.

Граф Андрей Кириллович Разумовский — племянник запорожского казака, ставшего затем графом, Алексея Григорьевича Разумовского, фаворита русской императрицы Елизаветы Петровны — действительно всецело подчинялся мнению барона Иоганна Тугута — премьер-министра австрийского императора Франца I. За это он даже получил иронический титул — «Эрцгерцог Андреас».

Разумовский сообщал, что Бонапарт с большим флотом и десантом тайно вышел 20 мая из портов Марселя и Тулона. У него до 900 транспортов с 25-тысячной десантной армией, с артиллерией и огромными боевыми запасами, 13 линейных кораблей, 11 фрегатов.

Английский флот, введенный в заблуждение, ждал Бонапарта у Гибралтара, а тот повернул на восток, 12 июня быстро овладел Мальтой, попутно ограбив орден Мальтийских рыцарей, которому покровительствовал Павел I. Французы реквизировали все сокровища, в том числе и подарки Павла ордену. После этого Бонапарт продолжил поход, конечная цель которого неизвестна, во всяком случае тем, с кем Бонапарт не находил нужным делиться своими планами.

В начале 1798 года русская дипломатическая служба установила, что в средиземноморских портах Франции идет ремонт и вооружение кораблей, сосредоточиваются войска. Ходили слухи о десанте на Балканы, о вероятном союзе с Оттоманской Портой и вторжении через Босфор в Черное море.

Угроза русским интересам была реальной: Бонапарт мог начать в союзе с Оттоманской Портой поход против русских владений на Черном море. Русское правительство внимательно следило за этими приготовлениями, и вот получено донесение, что французы идут в восточную часть Средиземного моря.

Еще в начале февраля русское правительство предприняло ряд мер для отражения нападения: председатель Черноморского морского правления адмирал Николай Семенович Мордвинов и командующий действующим флотом вице-адмирал Федор Федорович Ушаков получили именные указы Павла I, в которых тот предупреждал о возможности военного союза Франции с Оттоманской Портой и необходимости надежно прикрыть побережье.

Ушаков выслал в море для наблюдения между Одессой и Севастополем легкие крейсеры, а сам энергично готовил к походу основные силы Черноморского флота — 12 линейных кораблей и больших фрегатов, пополнял их артиллерией, боевыми запасами, готовил матросов, или, как их тогда именовали, морских служителей, к решительным сражениям на море и в десантах.

Вначале поступили ложные сведения о том, что французские корабли уже вошли в Мраморное море, и Ушаков получил приказ отразить возможное «покушение» противника, кто бы им ни был: французский или турецкий флот — безразлично.

23 апреля Ушакову из Петербурга пришел очередной указ Павла: «…старайтесь наблюдать все движения как со стороны Порты, так и французов».

13 мая последовал еще более решительный приказ о готовности флота к сражению с французским и османским флотом: «Коль скоро получите известие, что французская эскадра покусится войти в Черное море, то немедленно, сыскав оную, дать решительное сражение, и мы надеемся на ваше мужество, храбрость и искусство».

Получив донесение Разумовского, Павел растерялся. Одно дело — командовать вахтпарадом в Петербурге, совсем другое — вести войну. Что же делать?