'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

на мгновение замер, клюнул, совсем по-птичьи, приподнятым носом, как бы присел и… все убыстряющимися рывками начал разламываться в том месте, где его хвостовая часть — в начале задней кабины — крепилась к центроплану.　

Синхронно с рывками переламывающегося самолета приседал все ниже и ниже, разводя руки все шире и шире, также рывками, Болдин. Так что, когда нос самолета поднялся градусов под восемьдесят к горизонту, а хвостовая часть в месте перелома коснулась земли, Болдин, с широко раскинутыми в стороны руками, оказался сидящим на траве аэродрома.　

В довольно-таки интересном положении оказались и Саня, и Семенов. Они полулежали на спинках своих сидений, а на уровне Саниной головы, почти в горизонтальной плоскости, продолжали некоторое время вращаться лопасти винтов, хотя самолетные двигатели своевременно были выключены.　

У разломанного самолета образовалась небольшая толпа, в которой был и Дорохов. Пока три-четыре человека помогали выбраться из кабины поочередно Семенову и Сане — стрелку-радисту помощь не требовалась, — Дорохов подошел к не успевшему подняться с земли Болдину, временно исполняющему обязанности инженера полка:　

— Вставай, инженер, надо что-то делать, взлетную полосу освобождать — другим самолетам садиться надо…　

— Ясно, командир, все будет сделано по науке, — ответил Болдин, поднимаясь и прикидывая в уме, как, с чьей помощью и куда переместить переломленный надвое самолет, не причинив ему дополнительных разрушений: будут же обязательно выяснять причину аварии…　

А Саню и Семенова засыпали вопросами: что, как, почему?.. На что они оба разводили руками — сами ничего не понимали. В воздухе самолет вел себя превосходно, при посадке и рулении лишних перегрузок не испытывал — не было ни «козлов», ни резких торможений, ни крутых разворотов, и поле аэродромное было сравнительно ровным. Вот, может быть, при прогазовывании высоко хвост подняли, а потом, готовясь к вылету, резковато его опустили…　

О случившемся сразу стало известно в дивизии, оттуда незамедлительно доложено в Москву. Буквально через десять-пятнадцать минут «сверху» последовала команда: «Ковер!» — срочная посадка находившихся в воздухе самолетов Ту-2 и в тылу, и на фронте. В то время на таких самолетах воевали полки дивизии полковника Скока — будущего командира нашего 6-го бомбардировочного авиакорпуса.　

И у нас полеты сразу же прекратились. А злополучную спарку, в том виде, в каком она оказалась после аварии, бережно расположили на разложенные самолетные покрышки на тракторных санях и, под руководством Болдина, отбуксировали в надежное — около самолетного тира — место.　

Инженер Болдин «туго» знал свое дело.　

На другое утро в расположении полка появился черного цвета легковой ЗИС. Из него неторопливо вылез представительный, среднего роста, одетый в светло-серую толстовку, на которой красовались орденские планки высших правительственных наград, с поблескивающими под лучами утреннего солнца очками в простой круглой оправе, прикрывающие усталые прищуренные глаза, человек. Его сопровождало несколько гражданских и, достаточно высокого ранга, военных лиц. Человек этот был Генеральный конструктор Андрей Николаевич Туполев.　

Генерал Туполев. Старейшина советских авиационных конструкторов. Человек, о котором ходили легенды. Живой «классик» самолетостроения. Специалист, обладающий волшебной интуицией, колоссальным опытом, беспримерными работоспособностью и энергией, которой он заряжал — как электрический ток аккумуляторы — своих верных помощников и всех, кто с ним соприкасался.　

Говорили, что он мог, например, посмотреть на самолет, стоящий на летном поле, и сказать: не взлетит. И, действительно, самолет не взлетал. Мог постучать по хвостовому оперению другого самолета рукой и произнести: поломается. И через какое то время его предсказание сбывалось.　

И еще говорили, что все свои самолеты, от АНТ-1 до Ту-2, он помнит и знает наизусть, может назвать любой параметр каждого из них, сразу же понять причину отказа или поломки даже второстепенного самолетного агрегата, тут же определить оптимальный вариант устранения поломки или отказа.　

Говорили также, а ныне это достоверно известно, что свой лучший фронтовой бомбардировщик Ту-2 он создал, правда, в одном-единственном экземпляре, названном им «Верочкой» — столь велика была его вера в свое детище, — в тюремном заключении, будучи голословно обвиненным бериевскими провокаторами в неправдоподобном, надуманном предательстве и вредительстве: он обвинялся — страшно подумать! — в продаже Мессершмитту чертежей самолета, названного Ме-110.　

Но и «там» он был всегда уверен, чем и товарищей своих, также бездоказательно обвиненных во вредительстве — Мясищева, Петлякова и других, — духовно поддерживал в том, что правда и свобода восторжествуют. И «там» он говорил:　

«Все мы любим Родину не меньше, а больше тех, кто нас собрал здесь. Война на носу, поэтому мы должны сделать первоклассный самолет»[6].　

И опять-таки говорили, что теперь он пользуется безграничным доверием Верховного Главнокомандующего.　

…Дорохов, заранее извещенный о прибытии Генерального конструктора, ринулся к заинтересованно оглядывающему все, что было на аэродроме — полк располагался на его окраине — Туполеву, чтобы представиться и доложить, как положено по Уставу, о случившемся. Генерал ведь, хотя и не в форме. Но тот прервал его на полуслове, совсем по- граждански протянул свою руку, крепко пожал руку несколько растерявшемуся от такого обращения Дорохову и совсем обыденно проговорил:　

— Спокойно, спокойно, — прозвучало как «спукойно, спукойно», — вот сейчас по порядку во всем и разберемся. Где она, ваша спарка, способная сама по себе, как мне доложили, разламываться?　

— Да здесь, недалеко, с полкилометра отсюда, — ответил Дорохов. — Поедемте, я покажу где.　

— Ну, раз недалеко, тогда давайте пешком и пройдемся — видите, утро-то сегодня доброе какое, да и воздух не в пример московскому, чистый, прямо как на курорте, — мечтательно улыбаясь и в самом деле радуясь и светлому утру, и голубому небу, и пышной зелени аэродромного поля, окруженного кольцом березовых рощиц, проговорил Туполев. — Позавидовать вам можно. Пошли…　

— Ба, знакомые все лица, — подходя к разломанному самолету и оглядывая собравшуюся около него группу «заинтересованных» инженеров, техников, летчиков, приветливо «удивился» Туполев. — Здравствуйте! Только, — он поднял вверх правую руку, — не надо хором отвечать «Здравия желаем!» — как-то неудобно так здороваться с человеком в гражданской, — он намеренно пробасил это слово «гр-р-ражданской», — одежде. По-моему, на нашем заводе почти всех вас недавно видел… Ну-с, посмотрим, что ж тут у нас имеется…　

Он внимательно осмотрел место разлома самолета сначала с одной стороны, потом — с другой. Перегнулся через борт лежащей на земле задней кабины — рассмотрел разлом изнутри. Пощупал, покачал фитинговые крепления, соединяющие хвост самолета с центропланом. Провел рукой по краям разлома. Медленно обошел вокруг самолета, постучал по покрышкам, на которых тот был разложен, — амортизируют. Лукаво-озорно усмехнулся, оглядел стоявших на некотором удалении от самолета и с живым любопытством следивших за каждым его движением людей, негромко спросил:　

— Кто самолет-то так аккуратно сюда доставил?

— Я, инженер третьей