О тревогах не предупреждают - Леонид Петрович Головнёв

— Богатой души человек. Фронтовик. Все его здесь уважительно зовут Юлдаш-ака…

— А я, Таня, все еще холостякую, — будто бы ничего и не произошло, завел разговор Трифонов. — Сейчас вот на новое место службы еду. Командиром роты в батальон, где вы… работаете.

Николай Николаевич помолчал, ожидая, какую реакцию вызовут его слова. Таня, казалось, его не слышала, пила маленькими глотками ароматный зеленый чай.

— А в какой роте служит Саша, ваш муж? — спросил он.

— В первой, — ответила она и оживилась. — Значит, теперь вы у нас будете командиром роты? Вот хорошо! Прямо-таки замечательно!

Почему хорошо, почему замечательно, Николай пока понять не мог. Он воспринял ее слова просто, как проявление вежливости.

Трифонов вновь налил ей чай в пиалу и, продолжая начатый разговор, уже настойчивее попросил:

— Раз я командир, давайте откровенно, начистоту. Что у вас стряслось с Сашей?

Будто не слыша этих слов, Таня продолжала пить чай.

— Таня! — Он мягко коснулся ее руки. — Ведь у вас так все хорошо было. Мы же видели. Даже завидовали. Что же произошло?

Взгляд ее уперся в чемодан, стоящий около стола. Она смотрела на него, не мигая. Николаю показалось, будто она думает сейчас, стоит ли доверять ему свою тайну. Ведь он не такой уж и близкий для них человек. Правильно ли он поймет и расценит их семейный разлад?

— Конечно, если это тайна, которая затрагивает вашу честь, тогда не надо, — Николай долил себе в пиалу чаю и замолчал.

Она посмотрела на него, дождалась, когда Трифонов отведет взгляд от чайника и посмотрит на нее. Лишь тогда, когда их взгляды встретились, Таня встряхнула головой, спокойным голосом сказала:

— Какая же здесь тайна? Просто не хотелось бы к этому возвращаться. Ну, хорошо, — вздохнула она. — Я все расскажу.

Она откинулась на спинку стула, снова глубоко вздохнула и неторопливо начала свой рассказ.

— Три дня назад Саша пришел с дежурства темнее ночи. Ни слова не говоря, сел за стол и начал рассматривать меня тяжелым, злым взглядом. «Тебе нездоровится?» — спросила я его. «Это тебе нездоровится, а я в полном здравии», — вызывающе ответил он. «Да что с тобой? Случилось что?» — подошла я к нему и хотела потрогать ладонью его лоб. Так он отшатнулся от меня, грубо оттолкнул мою руку, крикнул: «Не смей прикасаться ко мне! — Потом зло добавил: — Дрянь!» Поверьте, я ничего не понимала. От обиды не знала, куда деваться. Конечно, расплакалась. А он вдруг стал требовать ответа на такие вопросы: почему я ездила вчера вечером в Ташкент? С кем встречалась? Когда приехала обратно? Давно ли это у меня с Костей Жабыкиным… Словом, вел он себя ужасно. И я выбежала из дома.

Потом мне удалось узнать, откуда свалилась беда. Началось все с болтовни старшего лейтенанта Ильинова. Сменяя Сашу с дежурства, он, то ли в шутку, то ли, чтобы подзавести Сашу, сказал ему, что видел меня вчера вечером в городе у ресторана «Ташкент» с Костей Жабыкиным. Представляете, с Костей?

Таня вновь всхлипнула, достала платочек. Успокоившись, продолжала свой рассказ:

— Потом Ильинов приходил прощения просить. Мол, ошибся он. С Жабыкиным была другая девушка и так далее. Но слух-то по городку пополз… Саша с Костей врагами стали. А мне и совсем житья нет. Подозрения, ревность… Вот я и решила уехать.

Она замолчала, уткнулась в платочек.

Трифонов смотрел на нее и вспоминал, как лихо Таня отплясывала с Костей Жабыкиным краковяк на том далеком выпускном вечере в училище. Здорово и красиво у них получалось. Кто-то из лейтенантов, видимо, не разобравшись, ляпнул: «Вот это пара, лучшей подруги жизни не сыскать!» Тогда еще Николай обратил внимание, как потемнел лицом Корольков, потупил взор, а его ладонь, лежавшая на столе, нервно дрогнула. Значит, запомнил Саша тот безответственный ляп. Значит, на благодатную почву попал навет и теперь.

— Да, Таня, я понимаю вас, — сочувственно произнес Трифонов.

Если все, что она рассказала, правда, (а он в этом не сомневался), то почему там, в батальоне, никто не восстановил справедливость, почему дали Тане уехать? Надо было сразу, как только поползли эти грязные слухи, собрать… «Кого собрать? — остановил себя Трифонов. — Выставить интимную жизнь на всеобщее обозрение? Тоже мне, психолог!»

А если он сейчас уговорит Таню возвратиться? Надо будет поговорить с Корольковым, с Костей Жабыкиным… И этого прохвоста Ильинова как следует «прочесать», чтобы знал, как языком болтать. Но не покажется ли это странным: не успел появиться новый командир роты и сразу же влез в чужие семейные дела. Выставил себя в роли всезнающего судьи, а сам о семейной жизни еще и понятия не имеет. «А какое понятие вам надо? — уже почти зло полемизировал с кем-то Николай Николаевич. — У меня офицеры в подчинении, это мои товарищи, сослуживцы! Кто-то из них ошибся, кому-то сейчас очень горестно и больно, а я, Трифонов, буду в стороне? Разве не самое главное — вернуть людям взаимное доверие? Разве это не дело моей совести, не мой партийный и служебный долг?!»

— Товарищ старший лейтенант! — голос рядового Паукште вернул его к действительности. — Машина в готовности. Время не ждет.

— Заводи! — приказал он солдату и посмотрел на Таню.

В ее глазах он уловил беспокойство, неуверенность, напряженное ожидание. Сейчас все зависело от него. Трифонов встал с места, сказал:

— Ну вот что. Никуда вы не поедете. Разберемся во всем дома.

Не дожидаясь ее ответа, он взял Танин чемодан и пошел к машине.

Таня не сдвинулась с места.

— Иди, девушка, иди. Офицер правильно говорит. Умный он, жизнь знает, уехать всегда проще, но вернуться сложнее. — Это говорил чайханщик Юлдаш-ака. — Иди, голубушка, иди. Мое сердце говорит, что это надежный человек.

Он близко стоял у стола и слышал последние слова Трифонова.

Таня медленно поднялась и не спеша пошла к машине. Оглянулась на чайханщика, и едва заметная благодарная улыбка скользнула по ее лицу. Потом вдруг ускорила шаг, догнала старшего лейтенанта и взяла его под руку.

Юлдаш-ака смотрел ей вслед, задумчиво теребил свою седую бороду и чуть слышно цитировал Хайяма:

Книга жизни моей перелистана — жаль!

От весны, от веселья осталась печаль.

Юность — птица: не помню, когда прилетела

И когда унеслась, легкокрылая, вдаль.

…Темнота навалилась как-то сразу. То было светло, и Трифонов, не включая настольную лампу, готовился к завтрашним занятиям по станционно-эксплуатационной службе. Потом вдруг все померкло, и в ротной канцелярии стало пасмурно. Это означало, что солнце закатилось за горы. К такой резкой перемене