Князь Никто - Саша Фишер

Я осознал, что лежу ничком и рот у меня забит мелким песком.

Опереться на руки, поднять голову и оглядеться.

Вокруг, насколько хватало глаз, из покрытой ряской и тиной болотной жижи торчали уродливые стволы мертвых деревьев. За моей спиной беззвучно катились черные воды. Касаться этой воды не хотелось совершенно.

— Хи–хи, — произнес дребезжащий надтреснутый голос. — Какой смешной. Решил обжулить судьбу.

Я быстро повернулся. Готов поклясться, что секунду назад там еще никого не было.

А теперь на песке стояло три скамейки, и на каждой восседало по бабке. Это были самые уродливые старухи, которых я видел в жизни. У первой был длиннющий крючковатый нос с огромной бородавкой на конце. Из бородавки в разные торчали толстые волосины. Лицо было похоже на печеное яблоко — такое же коричневое и морщинистое. Эта она говорила. И смотрела при этом одним глазом.

— Кто там, Скворча? — сказала вторая старуха. К ее скамейке было прилажено колесо прялки. Она иногда толкала его ногой, то крутилось и издавало треск, как будто за что–то цеплялось своими спицами. Когда она подняла правую руку, я понял, за что. Ноготь ее безымянного пальца был длинным, почти с сам палец. И как будто отливал металлом. На месте глаз у нее были глубокие черные провалы. Нос был обычный, с горбинкой. Зато рот выдающийся. Когда она шевелила его длинными тонкими губами, ее лицо делалось похожим на жабье. — Дай мне тоже посмотреть!

— Почему это тебе вперед? — сварливо спросила третья старуха. Глаз у нее тоже не было — пергаментная кожа век затягивала глубокие провалы пустых глазниц. Морщин, в отличие от остальных двух бабок у нее почти не было. Кожа обтягивала череп так туго, что, казалось, вот–вот разойдется по швам.

— Замолчите обе! — продребезжала первая. — Он ко мне пришел!

— Как он может к тебе прийти, если он еще не родился? — голос третьей звучал глухо и очень низко, от него в животе как будто становилось пусто.

— Ах–ха–ха-ха! — если закрыть глаза, то вторую, с ужасным жабьим ртом, можно было бы вообще принять за молодую. — Если он не родился, то как сюда попал? Скворча, дай мне глаз, я хочу увидеть, что ты меня не обманываешь.

— Наполовину старик, наполовину мальчик, — задумчиво продребезжала первая, раскачиваясь на своей лавке. — И что же ты от нас хочешь, коли явился?

Я открыл, было, рот, но тут же прикусил язык. На этот вопрос отвечать нельзя. Заскровчат, затрандычат, заморочат и выкинут. Нашел, мол, золотых рыбок, туз крапчатый.

Но что нужно было делать точно, я не знал. Да и никто не знал. А те, кто знает, помалкивал.

— Ничего не надо, — говорю. — На красоту вашу полюбоваться заглянул.

— Врешь ведь! — сказала Трандыча, но ее жабий рот расплылся в улыбке.

— А если и вру, нешто ты жандарм? — я подмигнул Скворче. — Ну все, идти мне пора, вот что. Полюбовался, пора и честь знать. Дела, понимаете, заботы всякие.

— Эй, как это пора?! — заверещала Трандыча и дернула Скворчу, чей глаз все еще сверлил меня своим пронзительно голубым зрачком. — Отдай глаз, старая карга!

— Еще чего! — Скворча отдернула руку. — Сегодня моя очередь.

— Твоя очередь была, когда этот добрый молодец еще не пришел! — колесо прялки закрутилось и задребезжало. — А теперь все договоры недействительны!

— Это чего это недействительны? — Скворча попыталась гордо выпрямить горбатую спину. — Очень даже действительны!

— Ах ты курва–оторва, опять все себе заграбастала! — Трандыча заголосила так, с деревьев начали падать сухие мертвые ветки. — А ну отдай глаз! А не то…

— А не то что, пень ты слепошарый? — смех Скворчи звучал так, будто на железную сковороду высыпали горсть гвоздей. — Как ты меня догонишь на хромой–то ноге?

— Аааах! — Трандыча выбросила руку вперед и схватила Скворчу за седые клочковатые патлы, торчавшие из–под серого криво повязанного платка.

— Чтобы видеть тебя, мне глаз не нужен, — раздался у самого моего уха низкий потусторонний шепот. Меня с ног до головы обдало ледяным холодом, будто кто–то распахнул рядом со мной дверь склепа. Костлявые пальцы Морочи пробежались по моему лицу, едва касаясь. Ее безгубый рот шевелился, как будто шепча молитву.

— Пойдем со мной, мальчик–старик, — сказала она, и от ее голоса мои внутренности опять будто бы наполнились пустотой.. — Полюбезничаем, пока мои сестры спорят.

Глава 8. Кое–что о своевольных потусторонних силах

Серые ветви мертвых деревьев расступились. Из покрытой ряской и тиной воды поднялись убегающей куда–то вглубь гнилого болота дорожкой черные угловатые камни. Баба Мороча сжала мои пальцы до хруста, другой рукой подобрала подол ветхого серого платья и помчалась вперед, перескакивая с камня на камень как девчонка.

А за спиной вопили, верещали и вырывали друг у друга клочья седых волос сцепившиеся в клубок Скворча и Трандыча. С каждым шагом вглубь мертвого болота их голоса становились все глуше, пока не исчезли совсем.

Корявые сучья расступились, дорожка из черных камней привела нас на идеально круглый островок сухой земли, покрытый жестким ежиком серых, будто покрытых пылью стеблей. Баба Мороча отпустила мою руку, упала на четвереньки и обежала это место кругом, принюхиваясь, как собака. Потом встала в самом центре и повернула слепое лицо ко мне. Скрестила на груди руки.

Земля задрожала. С мертвых деревьев посыпались сухие сучья. Взвыл и заплакал ветер. Кожу мою снова обдало ледяным холодом. Пыльного цвета трава зашевелилась, выпуская из недр земли шесть грубых деревянных истуканов. Они медленно становились выше, при каждом их рывке земля сотрясалась, словно норовя сбить меня с ног.

Когда головы истуканов поднялись выше Морочи почти вдвое, хлипкий островок посреди болота перестало лихорадить. Земля перестала быть похожей на палубу утлого суденышка в штормовом море, ветер остановил свою заунывную песню, а Баба Мороча снова шагнула ко мне и уцепилась за мою руку.

— Это капище судьбы твоей, — прошептала она прямо мне в ухо низким потусторонним голосом, обдав мою щеку могильным холодом своего дыхания. — Ты возвел на нем этих идолов, и теперь тебе придется им служить, пока пламя забвения не пожрет каждого из них.

«Но почему их шесть?» — подумал я и шагнул к первой фигуре, вырезанной из цельного бревна благородного красного дерева. Рубленый прямой нос, мужественный подбородок. Пальцы мои коснулись теплой шершавой поверхности, и лик идола наполнился жизнью.

— Говорят, если перед экзаменом в нагрудный карман спрятать веточку папоротника, то знания из головы не вылетят, — Иоанн прищурился и запустил