У нас убивают по вторникам - Алексей Слаповский

— Полтора часа? — ахнула Маша.

А Галкин опять скривился, словно желал сказать, что дело не в количестве, а в качестве.

— Этот разговор Ольгу окончательно разбередил. И од­нажды, когда Вадим ей рассказывал о поэзии Серебряно­го века, читая стихи, Ольга вежливо перебила: «Что-то ты совсем забыл про мою жилочку». — Они были уже на ты. «Боюсь говорить, — признался Вадим. — Хотя, если я о чем еще мечтаю в моей оставшейся жизни, так это поцеловать твою жилочку». И потянулся к ней, но опрокинул столик с чаем. Они смеялись, прибирались, и в этом процессе все стало легче, Вадим случайно оказался рядом и поцеловал жилочку, а потом нежно повалил Ольгу на постель. И тут она окончательно помутилась рассудком и стала срывать с него и с себя одежду. И они обнаружили себя обнаженны­ми на постели, после чего надо было что-то делать. И Вадим приник к ней, и почти все уже совершилось, но тут с Ольгой произошло нечто странное. Так, наверное, бывает с муж­чинами и отдельными женщинами, которые, неосторожно увлекшись алкоголем, просыпаются и с ужасом видят себя в постели с чужим человеком.

— Да уж, — сказала Маша.

— С Ольгой было то же самое. Когда у них был секс с Ге­оргием, не возникало никаких вопросов. Георгий был таким привычным и родным, что, когда... — тут Людмила замялась. Слишком о тонких вещах шла речь, и сказать совестно, но и не сказать досадно, пропадет важная подробность. И она все-таки решилась, найдя способ описать все косвенными словами. — Когда естество Георгия находилось в Ольге, то у нее, с одной стороны, было чувство долгожданной неожи­данности, а с другой, такое чувство, что это естество всегда в ней было. С Вадимом же она почувствовала, что до нее до­могается какое-то совершенно инородное тело, противное и омерзительное, будто это какой-то инопланетянин из филь­ма фантастических ужасов. И она вскочила, быстро оделась и убежала. На другой день Вадим деликатно держался в сто­роне и только к вечеру подошел и спросил: «В чем дело, Оля? Что я сделал не так?» Ольга ответила, что дело в ней. И они опять стали гулять и разговаривать, и вскоре Ольга почув­ствовала, что ей опять нравится Вадим, что она желает его. И она сама предложила пойти к нему попить чаю. Через не­которое время он опять стал целовать сначала ее жилочку, а потом и все остальное. И раздел ее, раздевшись сам. И опять Ольга почувствовала приступ необъяснимого отвращения.

— Он что, урод был? — не поняла Маша. — Жирный или, наоборот, мосластый?

— Нет. Вадим был в отличной форме для своих сорока пяти лет, уделял внимание своему здоровью, ходил даже в тренажерный зал, хоть и не часто, его тело казалось лет на пятнадцать моложе его самого. Если объективно, он был стройнее и красивее ее относительно молодого Георгия, но странный парадокс заключался в том, что стоило Ольге об­нять Георгия, и в ней само собой происходило возбуждение. Иногда бывало так, что она просто ложилась рядом, когда он уже спал, обнимала его, прижималась, и с ней происхо­дило то же самое, что при сексуальном контакте.

— Что, и так бывает? — удивился Галкин с некоторым от­тенком зависти (непонятно только было, чему он завидовал).

— Ты даже не представляешь, как бывает! — ответила Маша вместо Людмилы. — Ну, ну, и что?

— И она опять оделась и убежала. И даже разозлилась на себя. Она разозлилась, что не может спокойно поддаться своим желаниям. Она просто обязана совершить это и дока­зать себе, что не хуже других женщин, умеющих получать от жизни удовольствие, тем более с человеком, который нра­вится. И на другой день она сама подошла к Вадиму и сказа­ла: «Вадим, извини меня за такие повадки. Я просто никогда не изменяла мужу». Вадим ответил, что понимает. Он ска­зал: «Мы слишком нервничаем и делаем из этого событие. Признаться, я тоже долго был в одном браке и для меня это неординарная ситуация. Я предлагаю: мы встретимся сегод­ня, как муж и жена, спокойно. И все сделаем так, как будто это уже было». Ольга согласилась. А днем в киоске с туалет­ными принадлежностями при пансионате она увидела оде­колон, которым всегда пользовался Георгий. И она купила его, и вечером принесла Вадиму, сказав: «Я очень люблю этот запах, побрызгайся, пожалуйста». И он исполнил ее желание, а потом они потушили свет и спокойно разделись, как муж и жена, и спокойно легли рядом, о чем-то разгова­ривая, как это бывает у мужа и жены, потому что они же не набрасываются сразу друг на друга.

— Это точно, — подтвердила Маша.

— Через некоторое время Вадим поцеловал ее в жилочку и протянул к ней руки. Запах одеколона притупил в Ольге чувство отвращения и она, стиснув зубы, решила терпеть — не для удовольствия, конечно, а для чувства совершившегося факта и доказательства своей нормальности. Но, как только все началось, она вскрикнула от ужаса, будто в нее вонзи­ли нож. Но на этот раз не убежала, а просто отодвинулась к стене. «Послушай, — сказал Вадим, — так нельзя!» И вдруг резко сменил тон и начал говорить с Ольгой грубо, будто не декан и доктор наук, а последний грузчик. Он обвинял ее и даже нецензурно обзывал. А Ольга слушала и радовалась, потому что, кроме физического отвращения, наконец на­чала чувствовать к Вадиму отвращение и духовное. И она встала, рассмеялась и сказала: «Ну вот и все! Хотя за жилоч­ку тебе все-таки спасибо. А то так бы и не знала!» Утром она обнаружила, что смотрит на Вадима с такими эмоциями, будто это не человек, а стенка. Будто это был кошмарный сон из чужой жизни, и вот она проснулась и удивляется, что ей приснился такой сон. К счастью, Вадим тоже с ней боль­ше не общался, а через день уехал, причем раньше срока. Ольга и сама уехала раньше на пять дней, потому что поня­ла, что страшно соскучилась без Георгия и дочки, настолько, что просто лишнего дня не проживет без них. Она летела в самолете, вспоминала Вадима и не могла понять одного: как она могла желать этого человека, к которому сейчас равнодушна так, словно его не было на свете?

— Бывает, — мудро сказал Галкин. — У меня раньше, когда выпивал, так случалось. Вечером зайдешь в магазин, увидишь вино или водку — и так охота выпить, просто душа разрывается. Просто еле терпишь. Тут главное сдержаться. Сдержишься — и ничего. Утром в тот же магазин зайдешь, там та же водка, вино, а для тебя это тьфу, будто и нет. Сто­ишь и вроде тебя, Людмила, удивляешься, неужели я вчера эту гадость так хотел?

— Да нет, все сложнее, — сказала Людмила, посмотрев на Машу, и та кивнула: они, будучи женщинами, сразу поняли друг друга, хотя вряд ли смогли бы выразить словами, в чем именно заключается это понимание.

Галкин при виде этих переглядываний как-то сразу за­скучал, поднялся, сказал:

— Пойду посмотрю, как там Серега справляется.

— Иди, иди, — иронично напутствовала Маша. Потом она долго с печальной улыбкой глядела в окно. И вдруг встрепенулась.

— Постой, Людмила! А ведь это у тебя желудок больной и ты таблетки пьешь. И в Железноводск вроде ездила?

— Ездила я с мужем и с сыном, — легко парировала Люд­мила. — Хотя один раз и без них — ну и что? Ольга мне и по­советовала.

— А жилочка! — показала пальцем Маша. — Вот же она у тебя тоже! И кожа у тебя тоже белая и гладкая, хотя сму­гловатая!

— Ну и что? Мы с Ольгой вообще похожи, все-таки се­стры, пусть и двоюродные. Нет, со мной такого быть никог­да не могло. А если было бы, я что, стала бы рассказывать, что ли? Очень надо.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так волни­тельно, как если бы о себе.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, кото­рая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.

История настоящая — и фамилия настоящая, соединя­ешь — все как в жизни.

ПОДРУГА

— У моей сестры Ольги была школьная подруга Катя, с которой они когда-то сидели за одной партой. И у этой Кати очень не сложилась жизнь. Ее родители были школь­ные учителя и свою дочь тоже послали в педагогический вуз, хотя до этого ей говорили, что лучше быть уборщицей в вокзальном туалете, чем учителем, потому что одни нервы и никакой благодарности.

— Зачем послали тогда? — спросила Маша.

— Чтобы она тоже помучилась, — мудро заметил Галкин.

— Может быть, — уклончиво сказала Людмила, и Галкин приосанился, получив косвенное подтверждение своей пра­воты. — Она и сама не хотела учиться на педагога, но дру­гого ничего не могла выбрать. Ей нравилась медицина, ей хотелось также стать актрисой за счет своей довольно кра­сивой внешности. Но она боялась, что это ей нравится из­дали и без наличия опыта, а потом разонравится, наступит жестокое разочарование. В педагогическом же институте она заранее знала, на что шла, знала, что ей это не нравит­ся, и таким образом была избавлена от того, чтобы потом разочароваться.