Полная безнаказанность - Жаклин Арпман

Мадлен достала стаканы.

— За руль вы не сядете, так что я с чистой совестью могу вас угостить. Что будете пить?

Выбор у нее был богатый.

— Пожалуй, продолжу пить вино.

— Я тоже. Никогда не любила крепкие напитки.

Среди многих необходимых вещей в гостиной находился и небольшой холодильник, предназначенный специально для вина и поддерживавший в нем нужную температуру. Она достала из него бутылку, передала ее мне, и после того как я ее откупорил, мы устроились со всеми удобствами.

— Вы наверняка не перестаете удивляться произошедшим у нас переменам?

— Это еще слабо сказано.

Мадлен долго молча смотрела на меня, и я вдруг почувствовал: что-то меняется. Она отвернулась, уставилась взглядом в пустоту и как будто потемнела лицом.

— Вам известно, откуда взялись деньги.

Это прозвучало как утверждение.

— И вы не понимаете, почему я об этом не говорю.

Меня снедало любопытство, и я решил обойтись без лицемерных ужимок.

Она продолжила, по-прежнему не глядя на меня.

— Юридически все просто: Фонтанен сделал Альбертину своей единственной наследницей. Других родственников у него не было, так что опротестовать завещание никто не мог! Вот так все и произошло. — Она наконец подняла на меня глаза. — Именно так. Как банально, не правда ли? Прошлогодняя эпидемия гриппа оказалась очень тяжелой. Если человеку шестьдесят восемь, осложнения гораздо опасней, чем в молодости. Врачи сделали все, чтобы спасти Фонтанена.

Я сидел совершенно неподвижно, как охотник в засаде, знающий, что малейший шорох может спугнуть дичь. В голове промелькнули и тут же растаяли два вопроса: Какой охотник? Какая дичь?

— Иногда медицина оказывается бессильной.

Я почувствовал, что должен как-то отреагировать, хотя бы кивнуть.

— Его держали в интенсивной терапии, давали кислород, подключили к электрокардиографу, каждые десять минут переливали кровь, короче — ничего не упустили, но с сепсисом справиться не сумели.

Мадлен снова отвернулась. Мне показалось, что в воздухе как перед грозой повисло электричество.

— В отделении умер не только Фонтанен. Врачи пытались спасти еще двух больных — семидесятилетнего мужчину и старую даму. Она умерла первой, следом за ней ушел Фонтанен, а час спустя — тот старик. Невероятно, с каким упорством доктора сражались за жизни этих людей. Но они проиграли битву. — Мадлен тяжело вздохнула. — Во всем этом нет ничего загадочного, не так ли?

Сама ее фраза была загадкой. Я больше не мог притворяться:

— Одно то, как вы об этом говорите, заставляет меня думать, что есть.

— Вся больница работала в режиме «скорой помощи». Грипп косил людей направо и налево, во всех отделениях. О, все было не так трагически, количество смертельных исходов не достигло критического уровня, но наш район пострадал особенно сильно.

— Мадлен, что вы пытаетесь мне сказать?

— Вы уверены, что хотите услышать?

У кого нашлись бы силы ответить «нет»?

— Вы все для этого сделали.

— Это правда.

Она лукаво улыбнулась. И как будто стряхнула с себя груз тяжких воспоминаний, снова став той Мадлен, которую я знал — непревзойденной и неутомимой рассказчицей.

— Учтите, мой рассказ может растянуться на всю ночь, а вы, наверное, хотите спать.

— Не дразните меня.

— Но вы только что отказались от кофе.

— Тогда вы не обещали мне рассказа.

— Сдаюсь.

— Это означает, что теперь вы меня угостите?

— У меня здесь есть все, что нужно, не придется даже спускаться в кухню. Я только попрошу вас набрать воды в ванной, — ответила Мадлен, вручая мне графин.

Когда я вернулся, кофеварка была уже заправлена. Мадлен попросила меня достать чашки, поставила на столик коробку печенья, и мне показалось, что эти привычные действия помогают ей, что называется, разогреться, как это делают артисты и танцоры перед выходом на сцену.

Первые слова Мадлен совсем меня не удивили.

— Вы знакомы с девочками. Вы видели Альбертину. Несмотря на все различия характеров, их объединяет главное: все они — ла Дигьер.

Мадлен выдержала паузу, словно хотела, чтобы я прочувствовал ее слова:

— Они — ла Дигьер. Именно так. Протекающая крыша, сломавшийся котел парового отопления, расшатавшаяся ступенька лестницы заставляли их страдать. Они как будто сами заболевали. Когда у меня разыгрывается артроз, я забываю обо всем на свете и мечтаю об одном — чтобы боль наконец отступила. За это я могла бы прозакладывать душу дьяволу, если бы точно знала, что у меня есть душа, и верила, что дьявол существует и желает заполучить мою жалкую душонку. Боль пожирает меня, я перестаю быть собой и превращаюсь в сгусток боли. Для них отсыревшее пятно на потолке в кухне было подобно разыгравшемуся ишиасу или угрозе инфаркта. И они сделали все, чтобы спасти свою жизнь.

Я спрашивал себя, что же такого они сделали. Мадлен на мгновение взглянула мне прямо в глаза — и время как будто остановилось. Мне стало не по себе.

— Если я вам не расскажу, никто никогда не узнает. Все пропадет безвозвратно. Вы понимаете, мсье, что я не могу этого допустить?

Я — естественно! — ничего не понимал.

— Грандиозное и ужасное деяние останется тайной, о нем будет знать лишь тот, кто его совершил, но он никогда ничего не скажет: получится, что ничего не было. Местное кладбище очень-очень старое: некоторые захоронения восходят к пятнадцатому веку, о тех, кто там лежит, ничего не известно. Ну можно ли принять такое? Люди жили на свете, сражались, горевали, радовались, и ничего от них не осталось. Совсем ничего. Несколько стершихся от времени имен на камне — и полное забвение. Я одинока, детей у меня не было, сестра умерла. Она жила в Канаде, и у нее была дочь, но она вряд ли помнит, что у нее есть тетка. Мы, кстати, никогда не виделись. Не беда, я прожила вполне заурядную жизнь, имела нескольких любовников и не испытывала сильных страстей. Но они! Такие храбрые, страстные и безудержные! Неужели и о них забудут? — Ее била дрожь. — Я все вам расскажу. И мне не важно, поделитесь вы с кем-нибудь тем, что узнаете, или нет. Я заявлю, что вы все придумали. Да и кто поверит россказням безумной старухи? Разве что такой же псих, как она сама. Хозяйки «Ла Дигьер» останутся вне подозрений.

Я желал бы воспроизвести рассказ Мадлен слово в слово, но он длился не один час, и это вряд ли возможно. Тем не менее он до сих пор звучит у меня в ушах, и я сделаю все, что могу.

Как известно, Фонтанен хотел показать Альбертине свой дом.

— Если он вам понравится, мы сможем время от времени туда наезжать.

Они отправились в Париж, и госпожа ла Дигьер осмотрела прелестный, тщательно отделанный покойной госпожой Фонтанен дом. Та была женщиной со вкусом и любила окружать себя красивыми, купленными у антикваров вещами. «Возможно, у тех же, кому я продавала мои», — думала Альбертина, переходя из одной комнаты в другую. Она бы не удивилась, увидев комод, столик или картину, которыми вынуждена была пожертвовать. Она поразилась возникшему в душе горькому чувству, устыдилась и наговорила кучу комплиментов. Душевное равновесие вернулось к ней не сразу, но потом она рассказала Мадлен, что все было слишком красиво, слишком продуманно, слишком старательно подобрано. Она вспоминала лучшие времена «Ла Дигьер»:

— Его дому недостает той разностильности, которую накопил наш дом за столетия своего существования: прадедушкин секретер Серюрье-Бови соседствует с прапрабабушкиными туалетным столиком эпохи Луи-Филиппа и шкафом времен Людовика Шестнадцатого, который привез первый Октав. В конце концов они стали похожи, как супруги, прожившие вместе не один десяток лет. В парижском доме Луи все слишком гармонично, это музей, царство утонченного вкуса. Но разве можно жить в музее? То, что я испытала, осматривая дом, больше всего напоминало жгучую ревность: эта женщина ничего не теряла, она только получала.

Альбертина скрыла от будущего мужа шокировавшие ее саму эмоции и дала понять, как высоко оценила вкус и деловую хватку госпожи Фонтанен, чем доставила ему большое удовольствие. Он водил Альбертину по лучшим ресторанам, представил ее своим друзьям, и она сразу покорила их своей красотой и изысканным изяществом. Фонтанен всем объявлял о будущей свадьбе и читал одобрение во взглядах окружающих.

В последний вечер в Париже он открыл сейф и достал оттуда несколько футляров.

— Это драгоценности моей жены. Я не знаю, как с ними поступить: просто подарить их вам или предложить выбрать, что захотите, а остальные продать. Жуанне советует положиться на ваше решение.

Жуанне был его шофером и тем самым добрым ангелом, который посоветовал Фонтанену поехать в Виши.

— Я никогда не носила драгоценностей, — сказала Альбертина. — Их продали первыми.