Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ночь Ева

Где-то сбоку белели остроносые горы, разноцветными пятнами кучковались деревья… Не хватало чёткости и близости, чтобы рассмотреть всё подробно, но так даже лучше: удивительный мир плыл и притягивал, завораживал красотой, чистотой, какой-то искренностью. Ему не надо было лгать, казаться лучше, выпячивать достоинства и скрывать недостатки. Он подкупал первозданностью, широким размахом, палитрой красок, сочностью… Простой и в то же время сложный, как часовой механизм: винтики, колёсики, пружинки — ничего не понятно, но они между собою ладят, соприкасаются, движутся — и часики тикают, отсчитывая секунды, минуты, часы, года, столетия… Тик-так… Тик-так… Тик-так… Как сердце в груди, как пульс на запястье…

Я вдруг поняла, что плачу. Геллан смотрел на меня внимательно и как будто всё зная… Я уткнулась ему в грудь, пытаясь справиться со слёзным потоком, а он прижал меня покрепче, словно прикрывая от неба, чтобы я могла справиться с собою и чувствами, которых не стыдилась, но не хотела никому показывать, как сокровище, не нуждающееся в чужих взглядах…

Глава 17. Меданы или почему пестрота бьёт в голову. Дара

Скоро дорога пошла на спуск, медленный такой, плавный. Земля становилась ближе и рельефнее, вскоре показались тёмные домишки, рассеянные по долине, прилепившиеся к горам, прячущиеся среди деревьев. Не было в картине стройности, домиков по шнурку, хотя бы условных улиц. Как говаривает моя бабуля: как бог на душу положил. Безалаберно, сикось-накось, будто на картине сумасшедшего художника-авангардиста.

Пока мы подъезжали, собрался народ. "Народ" — условное название разноцветно-кричащей толпы, состоящей, как оказалось, исключительно из баб и детей.

Видали когда-нибудь цыганский табор? Так вот, помножьте ощущения на десять. Во-первых, у меня сразу глаза разъехались в стороны и начали слезиться. Но не от избытка чувств, как давеча, а от ярких ядовитых красок. Но это не то, что вы подумали, зуб даю. Я сама не сразу поняла, в чём подвох, пока мы не подъехали ближе. У этих баб — волосы разноцветные, как у сумасшедших панков: ядовито-зелёные, ярко-жёлтые, синие, розовые, бирюзовые, красные…

Обалдеть! Волосы короткими шапочками, кудрями до плеч, спутанными лохмами до задницы… Косичками, хвостиками, сосульками. С ленточками, бантиками, какими-то рогастыми спиральками…

Наряжались барышни тоже… эээ… эпично. В основном — грудастые, крутобёдрые, меданы не прятали свои женские прелести, бессовестно обнажали пышные груди, носили вверху тесные, в облипочку, блузки или платья, а внизу предпочитали юбочки попышнее, с оборками, рюшами, воланчиками, чем еще больше смахивали на чокнутых цыганок.

Если вы думаете, что носили они юбки в пол, то не угадали ни разу: по-разному выпендривали свои красоты: кто еле задницу прикрывал, кто поскромнее; юбки до колена — вообще почти прилично, и лишь меданы постарше (и то далеко не все) носили юбки необъятных размеров по пяты. Даже глубоко беременные девушки не считали нужным скромничать, выставляя выпуклые животики из-под тесных коротких блузок.

Лица яркие, колоритные. Глазастые в подавляющем большинстве, с броской боевой раскраской, тенями в тон шевелюр, яркими помадами на больших ртах. Я бы не сказала, что все красавицы, но… в каждой было что-то такое, что притягивало взгляд. Каждая — по-своему хорошенькая, ни одного уродливого или тусклого лица, отчего в голове мутилось ещё больше.

Зато на них почти не было побрякушек. Всякая фигня в волосах да у некоторых — медальоны, ныряющие глубоко в ложбинки упругих грудей.

Мы подъехали и спешились. Я в своём ярко-голубом платье выглядела невыразительной простухой, судя по всему. Уж молчу про Милу в сером. Оставалось только загадкой, почему муйба Иранна одевалась иначе и носила шапочку-платок, что, как чепец у монашки, полностью скрывал её волосы.

— Геллан, ты зачем нам девчонку приволок? — гаркнула красноволосая медана, что стояла немного впереди, выставив вперед красивую точеную ножку в разрисованном сапожке и заложив руки в боки. — Мало тебе девок в Долине?

Меданы загалдели и заржали. Видать, шуточки подобного рода всем нравились. Беспардонно, однако, но я пока решила помолчать. До поры до времени. Тем более, Геллан так сжал мою руку, что захотелось наподдать ему посильнее, чтобы силу свою рассчитывал, культурист хренов.

— Я так понимаю, других проблем нет, кроме как обсудить, кого за собой приволок властитель, да, Ивайя?

О, блин. Оказывается, он умеет разговаривать как властитель. Холодно так, высокомерно даже. Другим бы как отрезало после такого ушата ледяной воды, но не этим чертовкам.

— О да, шаракан побери, умираем от любопытства, зависти, не спим ночами, страдая по твоим голубым глазам, Геллан, — пропела Ивайя, бесстыже стреляя глазами.

Меданы заволновались, как море, посыпались реплики, перемешанные со смехом. И тут вперёд вышла Мила. Встала впереди нас. И море сдулось, скисло, как молоко от лимонного сока. Ничёсе поворотец… Вот вам и трусишка, зайка серенький…

— Ну ладно, мы пошутили немного. Ты же знаешь, динь, нам бы только зубы скалить.

Мила кудрями тряхнула и, не выдержав, глаза опустила. Бояться её, конечно, никто не боялся, но открыто хамить при девчонке меданы явно не собирались.

— Не очень хороши дела, Геллан. Мы так понимаем, поход за мерцателями провалился. Иначе ты с утра пришёл бы сюда со шкурками, — проговорила бирюзовая хорошенькая ведьма. — Вместо этого ты поймал девчонку.

— Это Дара. Она свалилась мне на голову.

— Да ладно, — усомнилась ярко-жёлтая, носатая, с немного косящим правым глазом, но милая, с ямочками на подбородке, щеках, пухлыми губами сердечком. — Небесный груз?..

Меданы загалдели, как стая разношерстных попугаев, орали все сразу, махали руками. Ногти они тоже красили под цвет волос.

— Какой прок от девчонки, — вздохнула Ивайя, — их у нас сотни. Груз она или не груз… Вряд ли это нам поможет. Ткачики разбегаются, ленивые твари, половина домов недостроены, мужики то мотаются по лесам да горам, то спят, то байки у костров по ночам травят. Всё, как всегда, а осени скоро конец. И вряд ли мы переживём ещё одну блуждающую…

Меданы поддакивали, шумели, жаловались. Я уже ничего толком не понимала.

— Хватит стонать, — это Иранна голос подала. — Пошли лучше, делами займёмся.

— А ты не командуй нами, муйба! — пробасила старая тётка в необъятных юбках. — Не хватало, чтобы всякие муйбы указывали нам, что делать. Вари свои зелья, скот лечи да детишек учи.

Я моргнула. Мне казалось, что никто не смеет так говорить с Иранной, но меданы думали иначе. Правда, Иранну это нисколько не волновало. Она лишь плечами повела, сняла кожаную сумку и достала чашу с радужной краской. Как это добро не расплескалось по дороге — ума не приложу. Меданы тут же притихли. Те, что впереди, увидели и ахнули, остальные привстали на цыпочки, носы у них заострились, глаза прикрылись. Затем поднялся такой рёв и ор, что хотелось заткнуть уши.

Иранна пошла вперёд, а за ней, как крысы за дудочкой крысолова, отправились вслед эти кричаще-разноцветные тётки. Мила судорожно втянула воздух. Не удивлюсь, если она всё это время не дышала. Геллан разжал пальцы. Я почувствовала, как начала, покалывая, отходить занемевшая ладонь.

— По-моему, они мною не впечатлились, да, Геллан?

— Вот и хорошо. Я на это надеялся. Они неплохие, приземлённые только. Мила, ты в порядке?

Девчонка кивнула головой. Геллан поднял руку, немного подержал её на весу, а затем легко погладил сестру по плечу. Мила дрогнула, но не отпрянула.

— Пойдёмте, сейчас будет самое интересное — испытание Милиной краски. Если всё получится, значит не всё так уж плохо и печально впереди.

— А что плохо-то, Геллан? — я ничего не понимала и начинала раздражаться.

Геллан тряхнул головой, волосы упали плотнее, полностью прикрывая правую сторону.