Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

Штаты из Швеции, Норвегии, Дании и Финляндии. Этому плану, по-видимому, сочувствовал и «кандидат» К. Г. Эстландер, впоследствии профессор Гельсингфорсского университета, когда он, на студенческом празднике, устроенном в честь И. В. Снелльмана в 1856 г., обращая речь свою к скандинавской молодежи, сказал, что у них, так же как и у нас (финляндцев), жива большая и многозначащая идее о северном культурном единении, как основе для социального и, может быть, также политического союза северных пародов». Полковник Беккер, во французской брошюре «Независимая и нейтральная Финляндия» (1880 г.), советовал Австрии, Англии и Германии создать из Финляндии государство, на подобие Швейцарии и Бельгии. Граф Г. М. Армфельт составил проект о «самостоятельной» Финляндии под гарантией Англии (в 1811 г.). Следовательно, финляндцы довольно часто фантазировали на тему о будущей независимой и самостоятельной Финляндии.

К мечтам о будущей «великой Финляндии» надо присоединить еще поездки, совершаемые по России некоторыми финляндцами, с целью изучить финские племена, так как в их описаниях проскальзывают иногда и политические мысли и планы.

В 1879 г. по русской Карелии путешествовал некто Эрвасти.

Его сердце усиленно билось, когда в Олонецкой и Архангельской губернии он слышал финскую речь н заявление местных обывателей: «здесь не Россия, а Карелия!» Он отметил в своей книжке («Из путешествия по русской Карелии летом 1879 г.» Эрвасти. Улеоборг, 1880 г.), что финское правительство называли в Олонецкой стороне финским князем. «Конечно, — прибавляет автор, — по мнению олончан, русский царь и финский князь — различные лица. Олончанам Финляндия рисовалась каким-то Эльдорадо и они, вздыхая говорили: «Эх, если бы у нас было так же, как у вас; если б да у нас были финские законы»! «Это постоянная безнадежная мечта»! И она в кареле старательно поддерживается и раздувается господами финляндцами, преследующими очень определенную цель. «Нам, финнам, нужно особенно иметь в виду существование Соловецкого монастыря. Его заслуга или вина — можно выразиться, как угодно — заключается главным образом в том, что в прошлые времена соединение Карелии с прочей Финляндией не состоялось, и если еще в будущем настанет время, когда финны по ту и другую сторону Маансельки поймут, что они один народ и будут стремиться к соединению, то наибольшие препятствия для этого встретятся со стороны этого монастыря»...

«Обрусение сделало большие успехи в Карелии... Поэтому карелам нужно оказать помощь извне, если хотят сохранить их самобытность, и эта помощь, при надвигающейся опасности, не должна очень медлить, чтобы не явиться слишком поздно»...

В разговорах с карелами Эрвасти старался убедить их не презирать своего языка и не отдавать предпочтения перед ним русскому. Попутно он ратовал против русских школ и русских фамилий карел. Иначе говоря, он пропагандировал идею «фннофильства» и противодействия государственному сплочению русской земли. Свое «скромное повествование» он заканчивает горячей надеждой, что его «сограждане в Великом Княжестве понемногу откроют глаза на карельский вопрос и подумают о том, чего он требует от них. Подавленный, полный тоски стон слышится из Карелии; можем ли мы, вправе ли мы быть глухими к нему?.. Надо помнить, что работая над их сохранением, мы тем самым работаем над собственным сохранением. Если мы окажем им ту помощь, которую должны оказать, то с полным основанием можем надеяться, что победа в конце концов будет за ними, а вместе с тем и за нами, и прекрасная Карелия не будет осквернена иноземщиной. А затем засияет снова тот день, когда у финской родины будут те самые обширные границы, которые были у нее в прошлом до раздела ее на две части шведами с запада, русскими с востока. Голос крови не будет тогда говорить непонятным языком, а биению сердца с западной стороны Маансельки ответит такое же биение с другой стороны... единая Финляндия будет заключать в своих недрах тех и других».

В финской газете «Эхо» тот же Эрвасти в конце семидесятых годов доказывал, что присоединение Кемского уезда (Архангельской губ.) к Финляндии является «требованием и условием их культурного развития».

И надо признать, что Карелия не забыта в программе финнов. Уже в семидесятых годах они озаботились скупкой так-называемых донационных земель, бывших в руках русских помещиков; устроили в Сердоболе семинарию, для противодействия влияниям православных монастырей, и разными иными способами старались приблизить карелов. На Сердобольском празднике «музыки и пения», в большом ходу были изображения гербов Финляндии и Карелии и напоминания из печальной истории последней. «Когда в области, считавшейся спорной между северными государствами, победила Россия, — говорил один из ораторов (Hällström), — то для Карелии настали времена тяжких страданий, народ обратили «почти в рабов». Эти страдания окончились лишь в 1811 г., когда южная Карелия «подпала под покровительство законов остальной Финляндии... В груди карелов, — уверял оратор, — тлеет теплое чувство к общей родине — Финляндии, и всякая радость и горе этой родины найдет отклик в сердце наших пограничных стражей».

Местные газеты внушали, что для карелов «отечеством» должна быть одна только Финляндия, а русский язык — чужим.

Можно еще добавить, что в русской литературе мелькали указания на установление некоторой общности между финнами и эстами. Первые переплывали уже Финский залив с тем, чтобы принять участие в праздниках «музыки и пения» на земле эстов.

Итак, теория и практика панфиннизма налицо и при том в довольно определенных очертаниях. На пользу сближения с Россией такое учение, конечно, служить не может.

К фенноманскому движению Император Николай I отнесся в свое время вообще милостиво, так как, по его мнению, оно вело к ослаблению духовных уз со Швецией. Тогда правительство более озабочено было идеей скандинавизма. Однако, финляндские деятели шведоманского лагеря успели внушить генерал-губернатору, кн. Меншикову, что стремление к развитию финского языка направлено в действительности на осуществление политических революционных целей. Было дано понять, что сторонники финского языка задавались намерениями вести свою национальную пропаганду среди финских племен России, разбросанных по ее северной окраине. Когда же ректор университета сказал кн. Меншикову, что идее о будущем финском государстве принадлежит двум-трем экзальтированным и сумасшедшим субъектам, то князь заявил: «Ma foi, le monde est plein de fous»[4]. Обвинения получили, тем не менее, отклик в немецком журнале «Ausland» и в прениях сената (1847 г.), когда обсуждался вопрос об учреждении финской кафедры. На «финские цели» некоторые сенаторы взглянули с политической точки зрения.

В жизни молодого народа фантазия — сильный двигатель и потому к ней нельзя отнестись совершенно безразлично, хотя в то же время отнюдь не желательно и ее преувеличения.

Лондонский журнал «Finland» характеризует финнов, как людей