Из праха восставшие - Брэдбери Рэй Дуглас

— О, — сказала Брунилла Вексли. — Человек. С палаткой.

Тут дядюшка Эйнар пробудился ото сна и раскинул свою «палатку» широким зеленым веером.

— О, — сказала коровоискательница Брунилла. — Человек с крыльями. Ну да, наконец-то. Сеси давно мне говорила, что пришлет вас! Вы ведь Эйнар, да?!

Несказанно довольная, что прямо вот так, в ближнем лесочке повстречала такую диковинку, как крылатый человек, она начала без умолку трещать; уже через час они с Эйнаром были старинными друзьями, а через два часа его крылья стали чем-то вполне естественным, само собой разумеющимся.

— Видок у тебя как после хорошей драки, — сказала Брунилла. — На правое крыло так и вообще страшно смотреть, так что придется мне им немного заняться. В таком-то состоянии ты никуда на нем не улетишь. Сеси говорила тебе, что я живу здесь одна? Я и мои дети, и больше никого. Я что-то вроде астролога, со странностями всякими, почти что ведьма. И страшная, как смертный грех.

На что Эйнар горячо возразил, что никакая она не страшная, а против странностей и ведовства он ровным счетом ничего не имеет, и тут же поинтересовался, а как вот она, она не боится его, с крыльями?

— Да чего тут бояться, мне бы самой такие хотелось. Можно? — Она осторожно и завистливо погладила огромные перепончатые полотнища. Эйнар чуть не взвыл от боли, но мужественно сдержался.

Так что не оставалось ничего иного, кроме как идти к ней домой, чтобы она помазала кровоподтек неким своим зельем, и по дороге она снова пришла в ужас от страшного, во всю нижнюю половину лица, ожога.

— Счастье еще, что глаза не выжгло, — сказала Брунилла. — И как это тебя угораздило?

— Я бросил вызов небесам! — сказал Эйнар, и тут оказалось, что они уже дошли до фермы, почти и не заметив, как прошагали целую милю — так увлекла их беседа и исподтишка-друг-друга-разглядывание.

Время шло, и вот настал день, когда дядюшка Эйнар поблагодарил Бруниллу за заботу и сказал, что полетит дальше. В конце концов, Сеси же планировала, что он познакомится с целым рядом возможных невест и только потом примет окончательное решение.

Уже почти стемнело, а до следующей намеченной фермы было много миль воздушного пути, так что приходилось поторапливаться.

— Еще раз спасибо, когда-нибудь свидимся.

С этими словами Эйнар распахнул крылья, взлетел… и прямиком врезался в ближайший клен.

— Ой! — вскрикнула Брунилла и со всех ног помчалась к распростертому на земле телу.

Это все и решило. Очнувшись через час, дядюшка Эйнар уже знал, что не сможет больше летать ночью. Бесследно исчезла его острейшая, как у летучей мыши, способность ориентироваться в темноте, эта крылатая телепатия, позволявшая ему издалека ощущать любые препятствия — деревья, скалы, провода и башни. Исчез, затерялся в пространстве и далекий голос Сеси. Синее электрическое пламя не только опалило его лицо, но и обузило его восприятие мира, возможно — навсегда.

— А как же тогда я полечу в Европу? — страдальчески простонал Эйнар. — Вдруг я захочу туда вернуться, и что же тогда?

— О… — Брунилла Вексли потупилась и задумчиво поковыряла носком туфли землю. — Да кому она нужна, эта Европа?

Вскоре они поженились. Ритуал показался Брунилле малость странноватым, но все кончилось хорошо. Дядюшка Эйнар смотрел на свою новенькую, с иголочки, жену и думал, что, хотя он, конечно же, никогда уже не сможет улететь в Европу, потому что ночью — никак, а днем увидят и подстрелят, теперь это не имеет особого значения, потому что рядом с ним Брунилла.

А вот для того, чтобы взлетать прямо вверх и так же прямо приземляться, особого зрения не требовалось. А потому было вполне естественно, что в первую брачную ночь Эйнар подхватил Бруниллу на руки и взмыл с ней под облака.

Ночью фермер, живший милях в пяти от Бруниллы заметил в небе какие-то странные сполохи.

— Зарница, — сказал он и пошел спать.

Эйнар и Брунилла опустились на землю только к рассвету, вместе с росой.

Их брак оказался удачным. Брунилла очень гордилась Эйнаром. И ей было очень приятно думать, что вот сколько в мире женщин, а крылатый муж есть только у нее.

— Ну кто еще может таким похвастаться? — спрашивала она у зеркала и сама же себе отвечала: — А никто!

Эйнар же, со своей стороны, нашел в ней все, о чем только можно мечтать, — и красоту, и доброту, и понимание. Он приспособил свою диету к ее представлению о том, что едят, и прилагал все старания, чтобы ничего не сшибать своими крыльями, во всяком случае, не сшибать ничего хрупкого. Он научился спать ночью, как все люди, она же со своей стороны приспособила стулья и прочую мебель под его крылья и говорила приятные вещи.

— Мы все как куколки шелкопряда, — говорила она, — вот и я тоже. Но однажды я прорву кокон и взмахну крыльями, такими же красивыми, как твои.

— Тебе нет нужды рвать свой кокон, — говорил он. — Ты давно его порвала.

— Да, — согласилась она, — и я точно знаю, где и когда это случилось. Это случилось в лесу, когда я искала корову, а нашла зеленую палатку.

И они смеялись, и в такие моменты в ее простоватом лице прорезывалась красота, как меч, выхваченный из ножен.

А вот на редкость шустрые дети Бруниллы, три мальчика и девочка, и так не ходили, а словно летали. В летнюю полуденную жару они мухоморами из-под земли появлялись рядом с дядюшкой Эйнаром и хором просили посидеть с ними под яблоней, пообмахивать их для прохлады крыльями и что-нибудь рассказать. И он рассказывал им, как дуют в поднебесье ветры, и какие бывают облака, и какая звезда словно тает у тебя во рту, и каков на вкус высокогорный воздух, и как себя чувствуешь, бросаясь вниз головой с вершины Эвереста, когда навстречу тебе мчатся извечные голубые снега и ты ждешь до последнего момента и лишь тогда распахиваешь крылья.

Вот такая была их семейная жизнь, тогда.

А теперь дядюшка Эйнар сидел под той же яблоней и дулся на весь свет, не потому, что ему так хотелось, а потому, что прошло уже очень много времени, но его ночное зрение так и не вернулось. И не вернется, похоже, никогда. Он сидел там, весь поникший, как зеленый пляжный зонтик, забытый осенью уехавшими домой курортниками, которые вчера еще искали убежища в его щедрой тени. Ну и что же теперь? Неужели он обречен просидеть здесь до конца дней своих и использовать крылья только для того, чтобы обмахивать детей да подсушивать женушкино белье? О боги! А где же выход?

Прежде полет был его единственным занятием. Он летал по поручениям Семьи, относил записки быстрее ветра, передавал послания быстрее телеграфа, он носился над лесами и полями, как бумеранг, и опускался на землю, как пушинка.

А что осталось теперь? Обида и горечь. Его крылья затрепетали и снова обвисли.

— Папа, подуй на нас ветром, — прошептала его маленькая дочка.

Обступив Эйнара полукругом, дети заглядывали в его потемневшее лицо.

— Нет, — отрезал Эйнар.

— Пообмахивай нас, папа, — попросил его сын.

— Сейчас и так прохладно, скоро будет дождь, — сказал Эйнар.

— Так ветер же, папа, — рассудительно сказал другой, совсем маленький сын. — Ветер унесет облака, и дождя не будет.

— Папа, а ты пойдешь на нас посмотреть?

— Бегите играйте, — отмахнулся от них Эйнар. — Дайте папе спокойно подумать.

Он опять вспоминал прежнее небо, ночное небо, звездное и пасмурное, тихое и грозовое. Неужели теперь его судьба — скучно ползать над гладкими, как стол, пастбищами, чтобы, упаси бог, не поломать крыло о силосную башню, не напороться на плетень? Тьфу!

— Папа, — сказала девочка, — пойдем на нас смотреть.

— Мы идем на гору, — пояснил один из мальчиков. — Все ребята туда идут.

Дядюшка Эйнар задумчиво пожевал костяшки пальцев.

— На какую еще гору?

— На Змеевую, а то на какую! — возгласили дети.

Эйнар присмотрелся к ним получше.

Все трое прижимали к груди большие, старательно склеенные воздушные змеи, их лица светились восторженным предвкушением праздника, их пальцы с трудом удерживали большие клубки белой бечевки. Со змеев свисали длинные хвосты из синих, и красных, и зеленых бумажных и шелковых ленточек.