В глухом углу - Сергей Снегов

— Камешек что надо! — подтвердил Георгий. — Перекусим по этому случаю, Иннокентий Парфеныч?

Он вытащил из кармана бутылку водки и колбасу с хлебом. У Чударыча нашлась коробка консервов. Он осушил стаканчик и потянулся к колбасе. В лесу он бродит уже часов пять, все не хотелось возвращаться, на каждом метре своя красота. Георгий поинтересовался, устроился ли Чударыч на работу. Старик рассказал, что койку в общежитии ему предложили сразу, а места долго не могли подобрать. Пришлось пойти к Усольцеву, тот посодействовал. В поселок привезли книги, ему поручили организовать библиотеку при клубе.

От водки старика немного развезло. Бородка его растрепалась, глаза слезились. Он подкладывал сучья в костер, багровые блики бегали по кронам лиственниц. Вера отодвинулась от жара, Георгий лег на мох, скрестив руки под головой. Небо надвинулось на него пылающими звездами, они были мохнаты и неустойчивы, совсем не походили на шарики, скорее, на далекие костры.

— Хотел бы я знать, как их называют, — сказал Георгий. — В школе мы учили, только я забыл.

Веру по-прежнему пугало необыкновенное небо, она предпочла бы крышу над головой и ровно светящую лампочку. Блеск звезд был неправдоподобен и зловещ. Они то разгорались, то тускнели, тревожно пульсировали и метались. Небо словно корчилось и кричало беззвучным сияющим криком. Оно не украшало ночь, как ему полагалось, но жило особой, непонятной мятежной жизнью — наполняло ночь собой.

Чударыч оторвался от костра. Что же, можно поговорить и о звездах. Он любит звезды. Звезды — штука совершенная, они возвышают душу. Вон там, чуть повыше тайги, Большая Медведица, а над нею маленькая звездочка — Полярная звезда, кормчий Вселенной.

Старик называл звезду за звездой, созвездие за созвездием. Около Полярной звезды хищно изогнулся Дракон, он замкнул в свой извив Малую Медведицу, беспощадно душит бедного небесного зверя. А здесь, чуть пониже четырехугольной головы Дракона, крохотный ромбик Лиры и в нем великолепная звезда, одно из лучших светил неба, белая Вега. Взгляните, как она чиста, как строга, как торжественно мелодична, воистину лира — эта красавица Вега! А напротив, через Полярную звезду, Капелла — тоже хорошая звезда, лучшей и пожелать трудно. А чуть в стороне от Капеллы, за руслом Млечного Пути, красноватый Альдебаран, разъяренный глаз быка, ринувшегося в атаку — созвездие так и называется Телец. А теперь сам Млечный Путь, величайшая река Вселенной, поток миров, выхлестывающийся за берега! Нет, это изумительно: он волнуется, когда поднимает вверх голову, ему кажется — протяни руку и схватишь звезды в кулак, как орехи!

Вера зевнула и уставилась на огонь. У Георгия болела шея от напряжения. Млечный Путь, точно, был сработан великолепно. Георгий сказал, что астрономам не приходится скучать. В детстве он мечтал быть киномехаником: крути моталку и смотри кинофильмы. Хороша специальность, где руки трудятся, а глаза — наслаждаются.

— Если вас заинтересовала астрономия, приходите ко мне в библиотеку, — предложил Чударыч. — Там имеется книга, которая вам понравится. Она так и называется: «Вселенная».

Георгий пообещал прийти. Вера молчала, не отрывая глаз от костра. Чударыч понял, что надо подняться. Он сидел перед костром, смеясь своей неподвижной улыбкой. Ему было трудно оторваться от костра, от лиственниц, от этих славных молодых людей.

Он встал и потопал ногами, чтобы разогнать кровь.

— Так я вас жду. Обязательно приходите.

— Приду, приду, какие разговоры! — Георгий повернулся к Вере. — Забавный старичина, правда?

— Нудный, — сказала Вера. — Хороший, но нудный. Георгий лег и притянул Веру. Снова налетел ветер.

Лиственницы закричали, размахивая ветвями и осыпаясь. Костер клокотал, светящаяся полоса дыма уносилась в недра леса. Звезды вдруг пропали, мир стал глух и холоден. Георгий и Вера придвинулись к костру, его жар и гудение мутили голову.

Вера тесней прижималась к Георгию. Он жадно целовал ее. Было хорошо, как еще не бывало.

5

Потом Вера оттолкнула Георгия и приподняла голову.

— Костер погаснет, добавь огня.

Он подбросил сучьев и хотел снова улечься рядом. Она отодвинулась, он удивился:

— Ты чего, Верочка?

— Хочу поговорить с тобой. Скажи, ты доволен?

Он посмотрел на нее. Она была хмура. В багровых бликах костра ее лицо то светлело, то темнело.

— Доволен, конечно. — Георгий растянулся на примятой траве. — Все законно — водочка, лесок, огонь, звездочка над головой и милая девушка под боком! Ничего больше не надо.

— Мало же тебе надо.

— Тебе потребовалось больше? Давай повторим сначала за минусом водочки — вся!

— Мне не повторений нужно, а — другого.

— Огорчений вместо наслаждения?

— Не знаю. Смотря какое огорчение. Думаешь, без огорчений обойдется при таких наших удовольствиях? Надя начнет расспрашивать, куда ходила, с кем, почему так долго — что ей соврать?

Он понял, куда она метит. Она уже не раз говорила о двусмысленности своего положения — не свободная и не жена. Эти разговоры следовало оборвать.

— Забраковаться захотелось? Потребовалось официальное благословение загса, чтоб продолжить то, что мы и без загса успешно начали? Придется повременить. Нет у меня пока охоты топить свою молодую жизнь в семейном болоте. Оженю Сашка, там и мой черед подоспеет.

Она воскликнула в негодовании:

— Так чего же ты приставал ко мне?

Он ответил хладнокровно:

— А чего все пристают. По предписанию: рыба — где глубже, парень — где легче…

— Тогда знай — больше ко мне и не пытайся!..

— Переживу, Верочка, не смертельно.

Она опустила голову на траву и заплакала. Он подбросил сучья в костер. У нее тряслись плечи. Он обнял ее. Она отшвырнула его руку, он опять обнял. Он заговаривал ее горе — по-своему, ласково и бесжалостно. Он срывал розовые покровы с того, к чему она стремилась, показывал, какой она будет — тяжкой, неприбранной, неудобной жизнью, вряд ли следует ее осуществлять. Ну, обженятся они, окатаются этим тестом благопристойности, а что дальше? Квартиры нет, может, выгородят уголок в комнатушке, на большее и не рассчитывай! А в уголке — кровать, колыбелька, пеленки, вечные пеленки, запах пеленок, ночи без сна, день, как в тумане, сплошная беготня — то в аптеку, то в магазин, то с судками в столовую. Кому-кому, а ей достанется. Мужчина остается мужчиной, ему вынь да подай! «Верка, почему кровать не застлана? Живем, как в свинюшнике! Верка! Носки постирала? А зашивать кто? Папа Римский? Приготовь чистое белье — иду в баню!» Вот во что она выльется, эта благопристойная жизнь — волком выть!

Она повернула к нему заплаканное лицо. Он еще не видел у нее таких счастливых глаз.

— Ничего так не хочу! Слово даю, ни единого упрека не услышишь!

Он, озадаченный, отодвинулся.

— Тебе, кажется, муки захотелось? Тоскуешь по страданиям?

Она покачала головой.

— Не муки! Не хочу страданий, верь мне. Но эти легкие удовольствия — душу воротит! Пусть трудно, пусть — переживу… Но серьезного, Жора, настоящей жизни! В Москве удовольствий хватало. Ты не один, кто на меня заглядывался. А я уехала, и для чего? На голом камне, среди комаров, после тяжелой работы — те же развлечения? Как ты не понимаешь, здесь же нельзя так! Здесь надо все страшно по-серьезному, чтобы душа замирала!

— Серьезность мне и в колонии надоела. Теперь одного хочу — шуток.

— Делаешь-то ты серьезные дела, — заметила она.

— О чем по-серьезному не сказано, то — несерьезно.

— Может, поэтому ты опасаешься хорошего слова? Облапить, навалиться — всегда пожалуйста. Руки красноречивые, а язык отказывает.

— Чего тебе надо? — проговорил он, теряя терпение. — Объявить с дрожью в голосе, что ты единственная, поразительная, великолепная, необыкновенная красавица, чудное мгновение, сладкий миг, растянутый на целую вечность? Что только и свету мне во всем мире, что в твоем окошечке? Что одна цель в жизни у меня — бежать всюду за тобой?

— Да, — сказала она. — Что-нибудь такое, но не так грубо. А от тебя только и услышишь: «Вкусненькая моя, вкусненькая!» Словно кусок колбасы…

— Другие слова у меня не получаются. Не выпихиваются сквозь зубы. Такие уж зубы придирчивые — перекусывают ложь на корню.

— Лжи мне на надо. Я о правде говорю — чтоб за душу брало…

— Тогда послушай правду и не обижайся. До тебя у меня была не одна, сама понимаешь. Стало быть, каждой говорить, что она — единственная? Что я в нее втюрился и до последнего вздоха? Куры же обхохочут, пойми!

— Не хочешь ли сказать, что я у тебя на время, как и те, до меня? На время я не гожусь. Пробовала — не понравилось. Так что, если собираешься быть со мной, а бегать за всеми бабами, лучше нам разойтись до скандала.