Когда был Ленин мумией - Дмитрий Лычковский

Галантный испанец опять сорвал шляпу с пером со своих кудрей:

— Дон Ич, как я счастлив. Это большая честь для меня! — заверил он. — Не сочтите за дерзость: что такое агитпроп?

— Вы рисовать умеете?

Темпераментный идальго, гордо выпрямившись, зашарил было рукой по поясу в поисках несуществующей шпаги, и Ильич поспешно продолжил.

— Ну так вот. У нас будет субботник. На стенах должны висеть агитационные плакаты. Расплетем бинты и на них красной краской напишем: «Чинчорро всех стран, соединяйтесь!» Или вот: «Долой египетское мракобесие!» …Нет, это, пожалуй, преждевременно. Напишем пока так: «Победит тот, кто овладеет субъективным фактором!» Вы не против, товарищ Веласкес?

И не успел тот открыть рот, как Ленин заключил:

— Я так и думал. Всегда был уверен в сознательности испанских товарищей.

Веласкес закрыл рот.

Теперь, окидывая взглядом зал, где субботник уже кипел вовсю, Ленин мог сказать, что художник постарался на славу. Пошарив по многочисленным закромам пирамиды, Веласкес обнаружил среди традиционной утвари палетку в виде рельефной коровьей морды с круглым углублением для растирания красок, известняк — источник белой краски, охру и сажу, из которых быстро соорудил красную и черную краски, а также малахит, толченый порошок которого дал изумительный зеленый цвет. Так что растяжки между колоннами и плакаты на стенах радовали глаз оптимистичной пестротой.

Даже суровый Небмаатра, явившийся с инспекцией в разгар субботника, не усмотрел причин придраться. А к гигантскому транспаранту «Книга мертвых — опиум для народа!» он и вовсе отнесся благосклонно, заметив: «Опиум — привилегия жрецов. Черни будет лестно такое сравнение».

Дождавшись, пока долговязая фигура инспектора исчезнет вдали, Ленин повернулся к Веласкесу и попросил:

— А теперь нарисуйте фигу с пропеллером и подпись крупно «Наш ответ Хуфу!»

— Не сочтите за дерзость, дон Ич, а что такое… — начал было испанец, но Ильич уже ухватил за локоть Пирогова.

— Николай Иванович, вы мне тоже нужны! — Он повлек хирурга в сторону, говоря полушепотом, — Собирайте потихоньку перевязочный материал — в будущем возможна большая драчка. Создадим лазарет, для конспирации назовем его рабочим профилакторием.

И опять, не дожидаясь ответа, Ленин побежал по залу в обход, раздавая на ходу указания, советуя, подбадривая, увещевая. Увидев Кристиана Фридриха фон Кульбуца, строившего куры пышногрудой сицилианской матроне, отправил его мыть канопы. Задержался на несколько минут проконтролировать, как махатмы, левитируя в позе лотоса под самым потолоком, оттирают тряпками сильно закопченные своды зала. Сказал «верной дорогой идете, товарищи!» группе чинчорро — те старательно драили пол пучками соломы, которую с готовностью выщипывали из прорех в собственных телах чирибайя.

Затем пристроился нести колонну, которую с двух сторон тащили два могучих капуцина. Ленин ухватил ее посередине и закричал:

— Товарищ Веласкес, вы должны запечатлеть меня так, как если бы колонна кончалась у моих рук!

Но тут же забыл об этой идее, углядев зорким глазом трех бездельников, наплевавших на организованный труд и усевшихся за бочкой Македонского точить лясы. Это были те самые азиаты, что так странно смотрели на Ленина в первый день собрания. Подойдя к уклонистам, Ильич укоризненно покачал головой:

— Ай-яй-яй, товарищи, как не совестно! Чем вы тут занимаетесь, пока коллектив работает не покладая рук?

— Мух считаем, — последовал неожиданно наглый ответ. Это сказал зеленозубый, взирая на Ленина с явным подобострастием — контраст, поставивший Ильича в тупик.

— Уже посчитали, председатель Мао, — поправил его другой азиат. В отличие от своего луноликого товарища, лицо его было узко и испещрено продольными морщинами.

— У вас было две, дедушка Хо? — вмешался третий азиат. — И у меня две. Вместе восемь. Потому что шестнадцать я уже убил.

— Вместо идей чучхе почитал бы лучше учебник по арифметике, Ким Ир Сен, — раздраженно заметил Мао.

В ответ его собеседник ткнул пальцем в плакат, под которым расположилась троица. «Больше читаешь — меньше знаешь», — гласил он. И подпись помельче: «Мао Дзедун». Плакат был явно не кисти Веласкеса.

— Мы тоже участвуем в субботнике, о великий вождь и учитель, — раболепно обратился к Ильичу Мао. — У нас объявлен план «Четыре беды», включающий в себя борьбу против жаб, комаров, воробьев и мух. Мы взяли на себя обязанность истребить этих народных вредителей, уничтожающих посевы и пьющих кровь трудового народа.

— Но ведь в пирамиде нет жаб, — ошеломленно сказал Ленин. — И комаров нет. И тем более воробьев.

— Вот потому мы и взялись за мух, — логично ответил Мао. — Известно, что муха не может пробыть в воздухе больше пятнадцати минут. Поэтому мы четверть часа кричим, бьем в тазы и барабаны, размахиваем тряпками, чтобы напугать мух и не дать им укрытия. А потом сидим и ждем, когда они, лишенные сил, упадут на пол и дадут себя прикончить.

Махнув рукой, Ленин оставил азиатов в покое. Придумали себе дело — и на том спасибо. Он опять пошел по залу, разглядывая снующих мумий. Кто из них уже сейчас готов воспринять ленинские идеи? И не просто воспринять, но и начать действовать? Ответ напрашивался неутешительный. Половина попы, половина рабы. Кому объяснять генеральную линию партии? На кого взвалить подпольную работу и работу вообще?

Получается, что рассчитывать он может на одного бандита — Шайбу (что неплохо), двух интеллигентов — Пирогова и Веласкеса (что ни в какие ворота не лезет, потому что бесхребетность этого класса всем известна) и трех коммунистов с Дальнего Востока. Шесть человек это, конечно, маловато, — размышлял Ильич. — Да и товарищи дрянцо! Не без азиатщины. А азиты народ коварный. Можно ли посвящать их во всю полноту его плана? Ленин мучительно думал и пока не находил ответа.

Между тем субботник потихоньку подходил к концу. Неутомимые пластиноиды возвращали на свои места до блеска надраенные скульптуры. Махатмы плавно спланировали с потолка на каменный пол и теперь отряхивали от пыли друг друга. Чинчорро запихивали использованную солому обратно в тела чирибайя. Капуцины захлопывали и уносили проветренные саркофаги.

Посередине зала на троне фараона вальяжно развалился Шайба и тростниковой палочкой записывал на куске папируса отчеты от тех, кто завершил работу. Рот уголовного был в масляной саже, используемой заместо чернил: палочку приходилось постоянно разжевывать на конце, чтобы она мало-мальски писала. Подойдя к соратнику, Ильич негромко сказал: «Народ не распускай. Объяви, что состоится небольшой митинг».

— Братва! — тут же заорал во всю свою луженую глотку Шайба. — Всем оставаться на местах. Ща будет сходняк. Кто из зала шаг сделает, лично распотрошу.

Ильич показал ему глазами, чтоб исчез с трона, развернулся к медленно, но покорно сбредающейся в плотную кучу толпе и молча постоял, подыскивая самые верные для этой минуты слова. С возвышения не были заметны ни барабанная натянутость кожи на телах слушателей, ни их провалившиеся скулы, ни пустые глазницы, ни другие детали, напоминавшие, что ему внимают не люди — мумии. Сняв с головы кепку и помяв ее в руках, Ильич дождался полной тишины, поймал внутри нужную волну и с подъемом заговорил:

— Товарищи! Сегодня мы с вами впервые испытали, что такое труд, замешанный не на дисциплине палки. Это первые ростки нового мышления, основанного не на стремлении урвать себе саркофаг получше, гробницу посуше, а на желании самим вершить свою судьбу. Пока некоторые полеживают в уютной домовине, рассчитывая чужими руками проторить себе дорогу в мифическое царствие небесное, мы строим новую жизнь прямо здесь, прямо сейчас. Пышным декларациям рабовладелия мы противопоставим деловую, будничную постановку вопроса пролетариатом. Работать будем на себя, а не на жрецов, не на фараончиков…

Эта речь вначале мыслилась Ильичом как осторожная попытка встряхнуть спящую сознательность масс. Однако каждое слово, нацеленное слушателям, распаляло и самого оратора, и Ильич перестал сдерживаться. Он выкинул руку с кепкой вперед, к толпе:

— И в этой связи на повестке дня остро встает следующий вопрос — о рабовладельческом чванстве. Товарищ Хуфу сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, способен ли он всегда осторожно пользоваться этой властью. Хуфу слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между рядовыми мумиями, становится нетерпимым в должности фараона. Поэтому я предлагаю обдумать способ перемещения Хуфу с его поста и назначить другую кандидатуру, которая была бы более терпима, лояльна и внимательна. Должность фараона должна стать выборной!

Шайба заорал «браво!», «долой!» и горячо зааплодировал. Но остальные остались стоять молча и пялились на Ильича так, словно видели его впервые.