Кто сеет ветер - Валерий Пушков

Сумиэ, быстро повернувшись к ним, спокойно проговорила:

— Нет надобности, Ярцев-сан. Господин лейтенант извиняется: он был введен в заблуждение.

Кротов в полной растерянности подошел к своему начальнику, пытаясь что-то сказать, но Хаяси, перепуганный и рассерженный, резко приказал ему выйти, и шпик, сразу сутуло съежившись, торопливо ушел за жандармами.

Хаяси достал портсигар, предложил обоим мужчинам по сигаретке, с любезной улыбкой попросил извинить его за ошибку и, пятясь, вышел из кабинета. Через минуту автомобиль с голубыми полосками на колесах сердито рявкнул сиреной и покатил от издательства в сторону кейсицйо[7].

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В бумажных желто-коричневых окнах уже. сгорал косыми лучами закат. После ужина Ярцев и Наль ушли к себе в комнату, но через стену все еще слышались их голоса, и Эрне казалось, что без нее. разговор сделался проще и оживленнее. Она сидела, причесывая на ночь волосы. Наплывы мыслей, настойчивых и тревожных, вызывали в сердце щемящую боль. Она вспомнила о загородных прогулках на Яве, когда ей впервые стало заметно, что Ярцев серьезно ею увлекся. Несмотря на то, что она считала его тогда своим лучшим другом и охотно бывала в его обществе, мысль о замужестве пугала ее, и если бы он сказал ей об этом открыто, она бы без колебаний ему отказала. Но он молчал, хотя всем своим поведением показывал, что глубоко ее любит. Эта умная его чуткость и сдержанность делали их отношения еще красивее и острее. Однажды он сообщил ей, что уезжает по совету своего консула на Филиппины и уже заключил в американской автомобильной конторе контракт. Она была огорчена, но все еще думала, что любит его только как друга. Без его ведома она пришла проводить его в Тандьонг-Перак. Пароход отходил очень медленно. Она стояла на пристани и смотрела вслед уходящему кораблю… И тогда, первый раз за все время, вдруг поняла, что любит этого странного человека большой, настоящей любовью. Она уже не лгала себе, не притворялась, не сдерживалась.

Слезы бежали ручьями, скатываясь со щек на платье и смачивая тонкую материю, как капли дождя. Горе ее было так велико, так несдержанно, что на нее с состраданием оглядывались даже грузчики, забывая тяжесть работы…

Он возвратился на Яву по ее вызову. Волнение за судьбу Наля и длительная разлука помогли им встретиться просто и дружески. Вопрос об их отношениях был отодвинут трагическими событиями на второй план. Все ее мысли были заняты теперь братом. И уже только после отъезда из Индонезии и ранения в голову, когда состояние ее здоровья было особенно тяжелым, Ярцев проявил к ней опять столько внимания, столько нежной заботы, что старое чувство вспыхнуло с новой силой. И хотя по-прежнему не было сказано ничего, но ей казалось, что они и без слов сказали друг другу все… Она ошиблась: теперь, когда она выздоровела, Ярцев держал себя еще более странно. Иногда она видела ясно, что Ярцев чувствует то же, что и она; иногда его взор становился непроницаемым и суровым, и он казался ей самым далеким из всех людей. Она не могла понять, откуда в нем появилась эта сухая, почти враждебная замкнутость, Эта обидная отчужденность и едкая горечь слов? В нем была фальшь, но что заставило его притворяться, бороться с собой, мучить себя и ее? Чем она оскорбила его, какую сердечную или постыдную тайну он от нее скрывал?

Эрна внимательно посмотрела на себя в зеркало. Может быть, болезнь так ее изменила, что он разлюбил ее, охладел?… Но на нее смотрело то же лицо, — широкие карие глаза и розовость щек были все те же, разве только чуть потускнели. Правда, внутри, в глубине ее сердца, отношение к жизни и людям было уже не то: нервное потрясение сказалось и на ее характере, появилась меланхолия, сменявшаяся внезапными и короткими вспышками возбуждения, но если его оттолкнуло это, то почему же тогда сквозь вежливый холодок обращения, против его желания, прорывается иногда прежняя скрытая нежность?

Эрна закончила прическу и подошла к окну. На улицах ярко блестели огни электрических ламп, двигались толпы людей, мчались трамваи, автобусы и такси, и над всем этим в темном далеком небе бились живыми огнями неведомые человеку миры, вызывая мысли о вечности, о мучительных неразрешимых загадках жизни и смерти. Невольно вспомнилось., детство, когда хотелось постичь бесконечность, стремясь пытливой ребячьей фантазией к звездным далям: «Там, около звезд, — небо… Ну, а что же за небом?… Мама говорит, рай… Ну, а над раем?… Еще одно небо… Ну, а там — выше… что там?…» От невозможности дойти до конца, от бессилия мысли делалось жутко. И так же жутко было теперь, от невозможности понять правду жизни… Куда идет человечество? Есть ли хоть искра пользы от этой непримиримой борьбы, от этого безудержного бега человеческой мысли, создающей и разрушающей с одинаковой смелостью и упорством?

Она стояла перед раскрытым окном, взволнованно размышляя то о своей любви к Ярцеву и его странных поступках, то о чудесной силе науки, о пределах таинственной силы разума и неизъяснимых путях всего человечества.

В мутной синеве неба все так же сияли звезды, осыпая лицо брызгами тихих лучей, мерцающих, как и ее мысли, неясно и с перебоями. Где-то звенела японская цитра, и тоненький женский голос жаловался в унылой песне на жизнь:

С каждой весноюЦветы, обновляясь,Пестреют, цветут…А люди — стареют…Обидно!

Над городом, в сиреневой полутьме, едва отделяясь от загнутых крыш низких зданий, всплывала из океана луна. Эрна прикрыла окно, неторопливо разделась и прислушиваясь к едва доносившимся звукам пения, незаметно уснула.

Проснулась на другой день поздно от стука в дверь. У Наля был нерабочий день, и он зашел к ней позавтракать тоже позднее обыкновенного. Ярцев с ним не пришел. Пользуясь выходным днем, он с утра уехал на взморье, не пригласив с собой ни Наля, ни Эрну. Ей стало сразу тоскливо.

Она накинула кимоно, приготовила быстро кофе и, подавая брату на стол масло и хлеб, со вздохом спросила:

— Скажи, Наль, бывает ли у тебя, как прежде, радость от жизни, от свежего воздуха, от природы, от того, что ты куда-то стремишься?

Она отошла от стола к окну, не притронувшись к завтраку.

— Ты, вижу, опять больна? — встревожился брат.

— Нет, Наль, здорова.

Он с сомнением покачал головой.

— Здоровой ты не вздыхала: умела быть бодрой и даже счастливой. Такой я помню тебя с детских лет.

Эрна смотрела в окно, стараясь не показать влажных глаз. Ей было грустно и горько.

— Я и теперь хотела бы чувствовать, что счастье — не выдумка, — крошептала она.

Наль допил стакан и, подойдя к сестре, потрогал ее лоб рукой. Лоб был сухой и нежаркий.

— У здоровых людей без причины такой хандры не бывает. Не сходить ли за доктором?

Эрна отстранилась.

— Глупости, я здорова… Но почему так бывает: живет человек и искренно радуется небу, и детскому смеху, и голубым глазам прохожего моряка, и всему большому богатству жизни, а стоит только задуматься- и жаль чего-то становится. Вероятно, того, что самое красивое в жизни людей так редко и коротко.

Наль, желая ее развлечь, шутливо сказал:

— Жаль, что ты не сидела в тюрьме и не ждала, как я, смертной казни. Тогда бы ты оценила жизнь. Тебе бы надо опять серьезно заняться переводами или музыкой, а то без Дела просто скучно одной; От этого и тоска.

— Может быть, ты прав, — сказала Эрна, подумав. — Надо начать работать, но, к сожалению, в Японии это не так, легко. Я с удовольствием бы взялась за любое дело, которое мне по силам. Но как мне найти его!

В то время как они разговаривали, в садовую калитку вошел Онэ. Он увидал их в окно и помахал еще издали шляпой. Шел он с портфелем под мышкой, немного смешной и странной на взгляд европейца походкой, слегка раскачиваясь и шаркая по песку соломенными сандалиями. Бледно-оливковое лицо его было красиво и добродушно, но в черных глазах светилась тихая твердость волевой глубокой натуры.

Наль вышел ему навстречу. Эрна умылась, переоделась и тоже вышла к ним в сад.

День был чудесный. С моря дул теплый и влажный ветер. Зелени в саду было мало: несколько крохотных сосен, два карлика-клена, небольшой куст бамбука и пышное вишневое дерево в полном цвету. Бледные розовые цветы кружились по ветру, падали на песок и на камни и ткали по ним веселые праздничные дорожки.

Онэ и Наль сидели под деревом около искусственного маленького озера, беседуя о делах издательства!. Последнее время в «Обществе изучения Запада» шла открытая и острая борьба почти всего коллектива редакции, во главе с профессором Таками, против директора, подготовлявшего продажу журнала «Тоицу» фашистам из «Кин-рю-кай». Благодаря поддержке рабочих из типографии и решительным действиям Онэ и Наля очередной номер журнала удалось отпечатать и разослать вое подписчикам, не выбросив, несмотря на протесты Имады, из статьи «О рыбных и крабовых промыслах депутата Каяхары» ни строчки, Имада вел теперь двойную, хитрую игру, цель которой сводилась к тому, чтобы исподволь, безболезненно заменить весь прежний состав сотрудников и редакции, сохранив в то же время прежний авторитет и широкие массы подписчиков. Такова была директива барона Окуры.