1941–1945. Священная война - Виталий Елисеев

Привет от дедушки, бабушки, тети Полины, мамы, тети Маруси, Тони, Алика и Юрика.

На передовую.

Вот такое письмо с рисунком послал папе на фронт в конце декабря 1942 года. Он его сохранил.

Написанное карандашом, детским почерком, оно обращает на себя внимание не столько текстом и содержанием, сколько с огромным старанием выполненным рисунком и является большой ценностью как память о войне.

Глава 27. Старший Чувырин

Старшему брату Вали Чувыриной было лет шестнадцать. Тщедушный, низкорослый. Откуда-то у него появилась лошадь и легкие двухместные сани. Раскинувшись на них в длинной овчинной шубе, с кнутом в руке, разъезжал по городу. Предпочитал галоп. По-другому не признавал. Любил крутые повороты, когда забрасывало сани и оглоблями чуть не валило лошадь.

Однажды на повороте сани перевернулись. Он вылез из-под них, поставил на полозья и стал нещадно бить лошадь кнутом, вымещая на ней злобу.

Брату Чувыриной нравилась наша Тоня Давыдова. И этому не приходилось удивляться. Ребята в классе были влюблены в нее одну, но об этом предпочитали молчать и свою любовь к ней прятать глубоко в сердце. А было нам в то время по 10—11 лет.

Перед окончанием последнего урока, он подъезжал за ними к школе, выходил из саней и с кнутом в руке прохаживал взад-вперед. Стоило лошади начать бить копытом или двинуться, тут же следовал грубый окрик «Стоять, падла!», сопровождаемый ударами кнута. Лошадь замирала, испугано тараща и водя по сторонам глазами.

Как хотелось подойти к ней и погладить ее, но кое-кто из класса за это уже успел испытать на себе силу его кнута. Брат Чувыриной не церемонился.

Валя и Тоня усаживались в сани, брат между ними, резкий удар кнута и окрик. Лошадь мгновенно срывалась с места, переходила на галоп, широко разбрасывая задние копыта.

Тоня жила в следующем за Анной Фоминичной доме.

Это продолжалось месяца полтора. А потом брат Чувыриной неожиданно пропал, как и появился. Валя несколько дней отсутствовала. Пришла похудевшая, осунувшаяся. Мы уже знали, что ее брата убили.

Глава 28. Письмо с фронта от 28.02.43

Солнышко моё, Натусенька!

Получил твоё письмо от 17/П-43 и мне стало грустно. Я ярко представил себе всю ту картину и моё сердце мучительно сжалось.

Такая тоска напала, но время знаешь такое, что нужно держать себя в руках – будет время, надеюсь и всё пройдет, враг будет уничтожен и мы заживём спокойно.

А сейчас, конечно, трудности будут. Мне так хочется видеть тебя, облегчить тебе жизнь, но об этом можно только мечтать. Об одном я прошу тебя, как бы трудно не было, не падай духом. Упадок духа, воли в каждом из нас ведёт к потере воли всей массы. А ведь нам нужно победить врага, нам нужно будет восстановить наше народное хозяйство, и здесь нужна будет воля всех нас. Я надеюсь на тебя, ибо я знаю тебя.

Будет время и мы друг с другом об руку пойдём по пути той новой жизни, которая будет после войны, если только суждено будет нам остаться в живых…..

Нет таких крепостей, которые мы не могли бы взять…….

Пока живём на старом месте, но недалёк тот час, когда расстояние, разделяющее нас, будет увеличиваться.

Глава 29. Тараканище по Корнею Чуковскому

Корней Иванович Чуковский написал замечательную сказку для детей про Тараканище, который запугал даже Слона. Но нашелся Воробей, который не испугался и проглотил Тараканище.

В детстве все читали эту сказку или хотя бы слышали о ее содержании.

Нечто подобное, описанное в ней, произошло и со мной.

После окончания второго класса тетя Маруся взяла мне путевку в тот же пионерский лагерь, как и в прошлое лето. Я был этому рад.

Мишка Граус, едва увидев меня, громко оповестил всех: «Ушат пришел! Бей ушата!» И я получил от него увесистую оплеуху. Но этим дело не окончилось.

На следующий день он принес из дома тонкую бечевку, сделал петлю, крепко стянул мне обе руки в запястьях и паясничая, водил меня несколько дней за собой по коридорам. Ему это нравилось и доставляло удовлетворение.

То я был у него собакой и он заставлял меня лаять на ребят, то бессловесным теленком и он заставлял меня мычать. А то просто водил по коридорам и я должен был громко выкрикивать на потеху ребятам: «Я – Ушат! Я – Ушат!»

Он так крепко связывал мне руки, что кисти становились синими, а веревка врезалась в тело. Он бы еще крепче связал, если бы смог.

Встретившаяся нам в коридоре пионервожатая, увидев мои посиневшие руки, сказала: «Миша, ослабь веревки, видишь, у него руки посинели», – и пошла дальше.

Он ослабил, но ненадолго.

Так продолжалось несколько дней.

Утром Граус хотел вновь связать мне руки, но тут же получил увесистый удар в лицо. Следующим ударом я разбил ему нос, повалил на пол, подмял и стал молотить по физиономии с жестокостью, не свойственной десятилетнему. Лицо у него покрылось синяками. Выплеснулись наружу боль, обида, унижение. Граус был старше и сильнее меня, но ярость, помноженная на безысходность, придала силы. Он стал громко кричать от боли. Не знаю, чем бы все это закончилось? Ребята толпились вокруг, громко смеялись над непобедимым Мишкой Граусом и не разнимали нас. Он всем надоел. Постоянное ощущение страха, испытываемое всеми перед всесилием Грауса, прошло. Стало понятно, что из себя представляет Мишка Граус.

На его громкий крик прибежала взвинченная пионервожатая. Увидев нас, схватила меня за ворот рубашки, оторвала от Грауса и отшвырнула с такой силой, что я отлетел в сторону, больно упал на пол и набил шишку на лбу.

– Хулиган! – закричала она на меня, помогая Граусу подняться. Так я попал в хулиганы. Смахнув ладонью пыль у него с одежды, она увела плачущего, размазывающего слезы руками, в туалет смыть кровь с носа, лица. Миф о том, что в лагере Граус самый сильный, рассыпался у всех на глазах. Он оказался Тараканищем из одноименной сказки Корнея Чуковского.

После этого, Граус больше не приставал ко мне и обходил стороной. Стал тихим, неприметным.

Но не мог он простить нанесенную ему прилюдно обиду и развеянный миф, как о самом сильном. И от кого? От Ушата! Уходил Граус из лагеря в числе первых и караулил меня с двумя-тремя друзьями около своего дома. Видя, что меня подстерегают, приходилось обходить их стороной по Овражной улице, делая, при этом, большой крюк. Но это не шло ни в какое сравнение от осознания унижения, испытанного всесильным Мишкой Граусом.

Глава 30. Письмо с фронта от 31/I-44 года

Дорогой и милый Натусик!

Шлю тебе свой привет, крепко целую (по весеннему). Пока есть возможность – пишу тебе письмо. Пиши мне, как ты живёшь, как дети. Скучаю по Вас милых моему сердцу и жду момента нашей встречи. Какая это будет радость! Погода у нас – мороз. Местность в духе Пушкинской «Деревни» (Если не принимать во внимание результаты войны): холмы, перелески, а среди холмов змеей вьется «большая» или просто просёлочная дорога. Если принять войну во внимание, то от Пушкинской» деревни» не остаётся, кроме местности, ничего. Дымятся развалины. Они как колени, рядом выстроились……

Кончится война, залечатся раны, страна снова заживёт полной жизнью и всё забудется…. Забудутся невзгоды и останется в памяти одно хорошее. Будем вспоминать свою разлуку как далёкий сон.

Знаешь ли, как хочется поработать по настоящему, хочется и отдохнуть.

Напиши мне, как идут занятия у Алика. Ведь скоро он пойдёт в четвертый класс. Вот время то идёт и не удержишь его.

Я вспоминаю своё детство. Долго тянулось время, пока я перешел в 3-ий класс. Медленны были темпы, а сейчас время бежит со скоростью значительно большей, чем раньше. Темп жизни ускорился. ….

А теперь скоро 3 года, как мы живём в разлуке. Три года как страна ведёт смертельную войну с врагом, а кажется недавно ты меня провожала и сколько было тревоги за вас, моих милых и дорогих. Теперь скоро свидимся. Пиши моя милая и дорогая.

Глава 31. Думы о будущем

Среди ночи капитан Елисеев проснулся. Спать совсем расхотелось.

Он поднялся, оделся и сел за письмо домой. Начал с даты – 29.02.44. Почти три года войне и некогда подумать о мирной жизни. Она казалась настолько далекой.

Но чем ближе к Берлину подходили наши войска, тем чаще он в мыслях возвращался к мирной жизни, созидательному труду и этим хотелось поделиться с близким человеком через многие сотни километров.

«…….Здесь угнетающе действуют разрушения, которые произвел враг. Есть названия – деревня такая-то, но на том месте, где когда-то стояла она, теперь пустое место.

Вот до каких мерзостей доходит враг. Какой же военный объект – мирная деревня, а гражданских людей – нет и нет.