1941–1945. Священная война - Виталий Елисеев

– Ничего, завтра мы с тобой наберем свежей, испечем много хлеба и за сегодняшний день, – тихо проговорила бабушка, успокаивая меня.

А брат уже не плакал, а надрывался от крика. Мама никак не могла его успокоить. И тут с кричащим, доведенным до нервного состояния сына на руках, мама неожиданно появилась на кухне и склонилась над бабушкой.

– Мама! Молоко пропало!

А брат еще сильнее закатился в крике.

Глава 21. Письмо с фронта от 10.02.42 года

Здравствуй дорогой сын, Виталий!

Шлю тебе свой привет и крепко целую. Напиши, как твои успехи по школе. Помни, что ты должен учиться только на отлично и быть примером в дисциплинированности, как в школе, так и дома.

Следи за Юриком, чтобы он не заболел и будь ему старшим братом и товарищем.

Слушаешься ли дедушку, бабушку, учительницу, маму. Все напиши.

Глава 22. Летчик-истребитель А. Покрышкин

Летом 1942 года в каникулы вдвоём с Шуриком Мошкаровым пошел посмотреть кинофильм «Чапаев». То, что Чапаев утонул, переплывая реку Урал, всё это были настоящие враки. Об этом нам рассказали знакомые ребята, которые уже посмотрели фильм: «Чапаев переплыл реку, вскочил на коня и с шашкой наголо впереди своего отряда поскакал рубить фашистов».

Городской кинотеатр продолжал работать. Зрителями были раненые из госпиталя в Троице-Сергиевой Лавре.

У кассы выстроилась длинная очередь. Подойдя к заветному окну, купили билеты. До начала сеанса оставалось много времени. Заняться было нечем. Мы бесцельно слонялись возле кинотеатра, несколько раз подходили к афише, не зная, куда себя деть. Тут же стояли, сидели на скамейках раненые из госпиталя.

Кинотеатр был в центре города напротив Троице-Сергиевой Лавры на проспекте Красной Армии в самой низине возле речки. От него в обе стороны дорога круто поднималась вверх.

Шурик первым заметил, как по дороге по направлению к нам со стороны Александрова ехала легковая машина.

– Смотри, – он толкнул меня локтем и показал на дорогу, – легковушка!

Я посмотрел, куда показал Шурик. Легковая машина завладела нашим вниманием. Мы наблюдали за ней. Как только она остановилась около кинотеатра, мы помчались к ней посмотреть на нее вблизи, потрогать. Машина была черного цвета, небольшая, угловатая, с каждой стороны по одной широкой двери. Узкий капот, от которого в обе стороны, словно большие лопухи, отходили крылья над передними колёсами.

Возле машины мы были ни одни. Ее обступили со всех сторон. Образовалось кольцо.

Из машины вылез молоденький старший лейтенант в лётной форме. Кто-то негромко сзади нас произнёс: Покрышкин.

Кто из ребят не слышал о летчике-истребителе Покрышкине, о совершенных им подвигах. На гимнастерке, перепоясанной ремнем, сияла звезда Героя Советского Союза.

Следом за ним из машины «выпорхнула» молоденькая, внешне очень красивая женщина в ярком, в цветах легком шелковом платье.

Летчик-истребитель А. И. Покрышкин.

Покрышкин взял женщину под руку и они пошли к кинотеатру. Ему было приятно идти с ней. Он ловил направленные на нее восхищенные взгляды. Все, кто были около машины, пошли за ними.

– Шурик, – я дёрнул его за руку. Мы вдвоем оставались около машины. – Пошли, а то опоздаем.

– Подожди, давай еще посмотрим, – попросил он.

Пока мы ходили вокруг машин

– Шурик, здравствуй. Ты что, не узнал меня?

Шурик от неожиданности растерялся, посмотрел на шофёра. Мог ли он подумать, что встретит соседа, который жил до войны недалеко от них.

– Дядя Миша! – обрадовался он.

Дядя Миша потрепал его по щеке, спросил о маме, где они сейчас живут, получают ли письма от отца.

– Хотелось бы повидать твою маму. Ты не забудь передать ей от меня привет, – предупредил он.

– Не забуду, – пообещал Шурик.

Я переживал. Опоздавших не пускали в зрительный зал.

– Шурик, ты и товарищ посидите в машине, а я пойду посмотрю кино, – предложил дядя Миша.

Об этом нас не надо было упрашивать. От предложения посидеть в легковой машине трудно было отказаться. Не раздумывая, с радостью согласились, забыв о кинофильме. Мы тут же залезли в машину. Дядя Миша предупредил нас не выходить из машины и оставил одних.

Площадка возле кинотеатра опустела. Из полуоткрытых дверей кинозала, выполнявших роль вентиляции, до нас доносилась музыка, отдельные слова. Мы не переживали, что не пошли в кино. Нам была интересней машина.

Мы разглядывали приборы, делились впечатлениями, перетрогали всё, что только было можно. Поочерёдно садились за руль, представляя, что управляем машиной. В воображении проехали по всем улицам, которые знали. Звуками и движениями создавали иллюзию скорости.

Полтора часа пролетели незаметно. Мы так увлеклись, что не заметили, как раскрылись боковые двери и из зала повалил народ.

Увидев Покрышкина, женщину и шофера, мы вылезли из машины и отошли в сторону. Внутри теплилось чувство, что нас обязательно прокатят.

Покрышкин подошел к нам, поздоровался, пропустил в машину первой женщину, что-то сказал шофёру, сел сам и захлопнул дверь.

– Ребята, хотите прокатиться! Быстро залезайте! – проговорил шофёр, довольный тем, что посмотрел кино.

Шурик не заставил себя ждать. Он не растерялся. Быстро забрался в машину, а я застыл в нерешительности, оробел и продолжал стоять. Шофер понял по-своему. Он хлопнул дверью и они поехали.

Оставшись один, готов был расплакаться от обиды, провожая взглядом удаляющуюся машину. В этот момент я так завидовал Шурику. А тут ещё он, приподнявшись на сиденье, через заднее стекло помахал мне рукой.

Проводив взглядом поднимавшуюся в гору машину, пока она не скрылась из вида, пошел домой. Дорогой переживал. Мне так хотелось прокатиться вдвоем с Шуриком.

Я гнал от себя эти мысли. Сам виноват. Больше корить мне было некого. Проходя мимо Лавры, воображение унесло меня в то время, когда не было войны.

Вот папа, мама и я идём по этой самой дороге с вокзала к бабушке. Папа обращает наше внимание на колокольню.

– Мальчишкой, – рассказывает он, – лазал на последний ярус. Оттуда с семидесятиметровой высоты, хорошо был виден наш дом, гимназия. А дальше Вифанские пруды, монастырь. В дымке окрестные деревни.

Слушать папу было интересно. Захотелось так же залезть на колокольню, посмотреть, куда поехала машина с Шуриком. Как бы я не хотел думать о другом, мысли все равно тянулись к машине. Они к ней прилипли. А память вновь повернула меня к воспоминаниям, дав мне в руки надежный щит, за которым можно было бы укрыться он осаждавших мыслей.

– На первом ярусе колокольни, – вспомнил я рассказ папы, – висел огромный колокол Сысой. Когда он звонил, в ясную сухую погоду его можно было слышать в Сокольниках. «Сысой звонит!» – говорили о нем и набожно крестились.

На площади перед Лаврой, разрисованной в такой же мрачный цвет, стояли грузовые машины с установленными на них прожекторами. Возле них прохаживали женщины, вооруженные винтовками. Зениток не было.

Но воспоминания, какими бы они не были хорошими, не могли отвлечь от переживаний, что не поехал вместе с Шуриком. Сейчас бы мы где-то ехали, а потом вспоминали, как все это было интересно.

Шел медленно. Знал, Шурик обязательно меня догонит и потом будет хвастаться, как все было интересно. Так оно и произошло.

Возле Трикотажной фабрики догнал меня. Он тяжело дышал, но весь так и светился от переполнявшей его радости.

– Чего ты испугался? – он укоризненно покачал головой и тут же сбивчиво, торопливо, порой глотая отдельные слова, стал рассказывать, докуда его прокатили на машине. Сколько неподдельной радости было написано на его лице.

Иссяк он довольно быстро. Закончил просто, обозвав меня дураком и трусом. И даже за это я не обиделся на него. Уж если на кого и стоило обижаться, так только на самого себя.

На железнодорожном переезде мы распрощались до осени. На следующий день Шурик вдвоём с мамой должен был пойти пешком, поезда не ходили, под Александров в деревню к родственникам и пробыть там всё лето до осени.

Глава 23. Я – пионер!

В помещении средней школы, пристройке к Трикотажной фабрике, открыли пионерскую площадку. Так назвали дневной пионерский лагерь для младших школьников, матери которых работали на фабрике.

Помещение школы не было приспособлено для лагеря. Несколько пустых классов с тремя десятками стульев у стен, коридор. По близости ни сквера, ни спортивной площадки. В течение дня из здания никого не выпускали.

В лагерь ходили охотно. Кормили три раза в день сытнее, чем дома, где от голода порой сводило живот. В обед давали ароматный кисель из бузины, пахучий, сладкий.

Никто нами не занимался. Целый день мы были предоставлены сами себе. Носились по коридорам, возились. Можно себе представить, что там творилось.