1941–1945. Священная война - Виталий Елисеев

Знай, что у тебя есть брат Юрик, который будет брать пример с тебя и если этот пример будет дурной, то и Юрик будет вести себя дурно.

Ну, полагаю, что ты мне ответишь на мое письмо.

Теперь сообщаю тебе о себе. Пишу из госпиталя после ранения. Сейчас выздоравливаю. Так же сообщаю, что командование представило меня к Правительственной награде.

На нашем фронте враг бежит в панике и недалек тот день, когда война закончится нашей победой и мы увидимся с тобой.

Передай привет твоим товарищам, которых я знаю, а также поцелуй дедушку и бабушку за меня. Поцелуй дедушку и бабушку из Мытищ.

Поцелуй особо мамочку, которую я несчетное число раз целую в мыслях – и попроси прислать ее свою фотографию. Ваши фотографии я получил и часто на них смотрю.

Поцелуй тетю Полину, Марусю, Тоню и попроси их прислать фото. Всего хорошего. Целую тебя и Юрика.

31.ХII-41

Дорогая Натуся!

Шлю тебе свой новогодний привет и желаю счастья на Новый 42й год.

Целую тебя несчетное число раз, а также Виталика, Юрика, папу (двух) мам (двоих), Полину, Марусю, Тоню.

Недалек тот час, когда будет разбит враг и мы после Победы над ним с большой радостью встретимся, если все будет благополучно.

Ты сообщи мне, получила ли ты деньги 800 руб. NN квитанций я тебе сообщил, а также заявил в Лебедянь о неполучении тобой денег.

Кроме того, нажимай через Военкомат, чтобы тебе перевели аттестат из Куйбышева. Я тебе также об этом писал ранее и получил сообщение, что ты ходила в Военкомат.

Натуся, насчет квартиры сделай так, чтобы там ничего не растащили, а то после войны жить будет негде.

Напиши подробно о Елене, Павле, Борисе, Сереже с Нюрой и т. д., но напиши подробно.

О Павле ты сообщала, что он был в Воздушной академии, потом на фронте. Где? Кем?

Адрес Бориса я получил и написал ему письмо.

Получил ли Алик мое письмо и как он ведет себя.

Натуся, пришли мне свою фотокарточку, да не одну, а разных. Прошу тебя об этом убедительно. Как ты об этом не догадалась ранее, а я тебе писал. Прошу об этом еще раз.

От Елены я получил письмо, где она пишет, что опять перебралась в Москву.

Почему мне никто не пишет из ваших. Пусть напишут обо всем.

Не вспоминала ли ты 27.12.41г.

В этот день я чуть было дважды не погиб, но оба случая обошлись благополучно.

Заканчиваю письмо. Шлю привет, целую.

За Родину, Сталина вперед к победам и за скорое свидание. Ура!

В одном из писем он прислал фотографию. На ней надпись, обращенная в будущее, вера в нашу неминуемую Победу, в то время, когда вражеский сапог топтал нашу европейскую часть страны.

Только с такой верой смог народ нашей многонациональной страны победить фашизм.

Натуся,

Привет!

Пройдет много, много лет и приятно будет вспомнить, что и мы участвовали в Борьбе за Родину, против злодеев-фашистов.

Годы прошли,Седой фотография сталаСтерлась надпись на ней.Но по-прежнему смотрятНа нас молодые,Не стареющие наши отцы!Всегда помним о Вас,Отстоявших страну отЗлодеев-фашистов!И если еще враг решитьсяНапасть,Внуки ваши страну отстоят,И не позволят погибнутьВеликой России!

Фотография относится к осени 1942 г. или зиме 1942—43 гг.

На фотографии крайний справа старший лейтенант В. Елисеев.

Глава 18. Анна Фоминична другая, незнакомая

Зима 1941—42 годов была на редкость холодной и ранней. Уже в конце октября – начале ноября выпал снег. Школа не отапливалась, не было дров. На уроках сидели одетые, в варежках, согревая «чернильницы-непроливайки» руками, чтобы чернила в них не превратились в лед.

Дедушка сшил мне теплое на вате пальто, шапку, отдал свои поношенные валенки на толстой войлочной подошве. Они были не по размеру большими. Нос загнулся вверх. Маленькие лыжи. Ходить в них было неудобно, особенно утром после обильного снегопада. Приходилось удерживать их на ноге изнутри, чтобы ноги не выскочили из них, а валенки не остались в сугробе. Но главное, ногам было тепло.

К зимнему пальто изнутри я сам пришил накладной карман на вате. Очень старался и этим гордился. Пришил для тепла. В грудовом кармане носить мне было нечего. Однажды Анна Фоминична увидела его. Когда рассказал, что пришил для тепла, мое объяснение вызвало у нее прилив неподдельного смеха, совсем не обидного для меня. Она долго не могла успокоиться.

Первую военную зиму пережили тяжело. Хлеб выдавали по карточкам по 250 грамм на человека и больше ничего. По первому снегу мама и Зина Коптелина, они были ровесницами, пошли по деревням менять ценные вещи на рожь. За зиму мама ходила три раза, привозила на санках каждый раз примерно по половине мешка. После этого наступало счастливое время. Бабушка варила на воде ржаную кашу. Крупнозернистая, пахучая, очень вкусная. Но после нее у меня сильно болел живот. Доктором была лежанка русской печи. Ляжешь на нее вниз животом, прижмешься к ней и боль проходит. В следующий раз опять повторяется тоже самое. Чувство голода было сильнее и оно побеждало.

С первых дней, полюбив свою учительницу, мы привязались к ней, а она к нам. Анна Фоминична отвечала нам тем же, отдавая классу все тепло своего сердца, а оно было так необходимо нам. Помогала нам, чем могла, переносить трудности. Для нас она стала в самые трудные военные годы и матерью, и отцом. Переживала вместе с нами, когда к кому-то в дом входило горе, радовалась, если у кого-то пропавший без вести отец, брат находился и присылал весточку. Она никогда не повышала на нас голос. Всегда была ровной, доброжелательной.

Голод, холод, отсутствие контроля со стороны взрослых порождало большой соблазн бросить школу, прогулять уроки. Не узнать продолжение сказки – это жестоко наказать себя! Этим Анна Фоминична привязала нас к школе такой крепкой незримой связью, которую невозможно было порвать.

День за днем календарь отсчитывал прожитые дни. Однажды, когда уже растаял снег, с крыш закапала капель под лучами весеннего солнца, Анна Фоминична вышла к нам другая, незнакомая. Лицо опухшее, глаза мокрые от слез. В руке платок, который не отнимала от глаз. Она не улыбалась нам, как обычно это делала, спускаясь с крыльца. По дороге в школу не проронила ни слова. Шли молча. Неслышно было щебетанья наших девочек, в окружении которых обычно шла Анна Фоминична, громких голосов ребят. Мы вошли в класс одни. В коридоре прозвенел колокольчик. Молчаливые, ждали свою учительницу. Вместо нее в класс вошла Ольга Васильевна сказать нам, что Анна Фоминична получила «похоронку» на мужа. Уроков у нас сегодня не будет и мы можем расходиться по домам.

Глава 19. Неистребимая тяга выпить

В качестве антиобледенителя на самолетах применялся чистый винный спирт. Аэродромные службы, летчики привыкли к тому, что кружка разбавленного спирта водой, всегда была под рукой.

В первый год войны на аэродромах винный спирт заменили метиловым, который имел такой же запах, но отличался от него тем, что являлся сильнодействующим ядом. Трудно было в одночасье перестроится, поверить, что метиловый спирт пить нельзя. Возобладало мнение, что все эти надписи, предупреждения пишутся на том же винном спирте, который пили прежде.

На аэродроме горюче-смазочные материалы, противообледенительные жидкости находились на складе ГСМ в ведении старшего лейтенанта Елисеева.

На всех бочках, в которых хранился метиловый спирт, было предупреждение о том, что это яд. На стенах висели плакаты с предупреждением. Проводился, как и положено, инструктаж. И не смотря на это, в первое время находились Фомы-неверы, которые утверждали: «Начальство само пьет, а нам что, нельзя!» И пили, расплачиваясь за это здоровьем, жизнью.

На прифронтовых аэродромах существовал жесткий порядок. Самолет еще в воздухе на подходе к аэродрому, а команда, обслуживающая этот самолет, уже спешит на место его стоянки. Тут же, после посадки, заправляют его горючим, маслом, противообледенительной жидкостью. Оружейники подвешивают бомбы, ракеты, Проверяется двигатель. Все это выполняется в страшном темпе, чтобы самолет, как можно быстрее, мог вновь подняться в воздух.

Шофер топливозаправщика получил из дома письмо. В нем жена сообщала ему о рождении мальчика, которого он так ждал. Это событие надо было непременно отметить. На столе появилась бутылка с метиловым спиртом. Семь человек участвовали в этом. Двоих спасти их не удалось, остальные стали инвалидами.

Несколько штурмовиков по причине пьянки остались на земле.

Над старшим лейтенантом Елисеевым нависла угроза военного трибунала, который оканчивался расстрелом или штрафбатом, что было равносильно первому, только с оттяжкой исполнения приговора. Смыть обвинение можно было только кровью. Так бы оно, наверное, и произошло. Тем, кому на фронте было доверено правосудие, видели своим предназначением вынесение карательных приговоров, чтобы другим было неповадно. Во всем обвинили Елисеева. Его арестовали. Он ждал приговора.