Капитали$т: Часть 2. 1988 (СИ) - Росси Деметрио

— Я недавно слышал похожую историю, — перебил я Лисинского, который снова сильно удалился от сути дела. И чем же дело закончилось?

— Дело не закончилось. Дело продолжается. Алик пришел ко мне и поинтересовался, что можно сделать. Я обратился к Володе Седому… — Евгений Михайлович тяжело вздохнул. — И уже Володя Седой мне популярно все объяснил. Он сказал, что, во-первых, у Алика нет никаких заслуг перед людьми, чтобы ему помогать. А во-вторых, он написал это злосчастное заявление. Я говорю Володе, что это вполне приличный парень, что он не знает, как делаются такие дела, он сварщик — простой рабочий человек, а теперь он варит джинсы и очень плохо знает жизнь. Но Володя мне отказал. И мне обидно.

— Да, — сказал я. — Действительно, обидно.

— Более того, — добавил Евгений Михайлович, — я подозреваю, что такие вещи организует и контролирует сам Володя. И это плохо, очень плохо. Он человек жесткий и решительный. И они поняли, что у нас есть деньги, большие деньги, по их меркам.

— Они? — не понял я.

— Преступный мир, — уточнил Евгений Михайлович. — Наше родное государство слабеет, — сказал он с притворной скорбью в голосе, — а значит, силу набирает всякий вредный элемент. И с этим нужно что-то делать, потому что никто не может чувствовать себя в безопасности. Знаете, я уже двадцать лет общаюсь с этими людьми. Еще с тех времен, когда я сам попал туда, где девяносто девять плачут, а один смеется… — Евгений Михайлович грустно усмехнулся. — И тогда у них были правила — очень строгие правила! А сейчас… у них тоже все сгнило и развалилось, молодой человек. Деньги! — он обреченно махнул рукой.

— С этим я полностью согласен, — сказал я. — Мы тоже думаем на тему безопасности. С вашего позволения, Евгений Михайлович, я бы вернулся к этому разговору через несколько дней.

— Если вы надумаете что-нибудь путное, — торжественно сказал Лисинский, то я со своей стороны готов всячески… Вы понимаете? Любая поддержка! Нужна безопасность, Алексей. На уголовников мы положиться не можем — их много, они голодные и даже друг с другом не ладят. А нас так и вовсе не считают за людей. Мы для них корм!

— Через несколько дней поговорим на эту тему, — пообещал я.

— Кстати, — хитро прищурился Евгений Михайлович, — вы ничего не слышали о товарище генерале из нашего областного управления милиции?

— Будто бы ничего, — пожал плечами я. — А что случилось?

— Есть слушок, что генерал переходит на другую работу. И если это так, то это очень неплохо — с преступностью в городе сами знаете как. Может быть, новая метла хотя бы сначала будет хоть как-нибудь мести, а не стоять для красоты…

— Если услышу, то поделюсь информацией, — пообещал я.

— Буду очень признателен, — сказал Евгений Михайлович. — А кстати, Алексей, вы любите конфеты?

— Конфеты? — удивился я.

— Ну, не только конфеты… Вообще — сладкое. — Евгений Михайлович вопросительно смотрел на меня.

— В умеренных количествах, — сказал я, в свою очередь вопросительно глядя на Лисинского.

— В умеренных — это хорошо! — похвалил он. — А если так, то отчего бы нам как-нибудь не прогуляться от нечего делать на нашу славную конфетную фабрику? Возьмем Юрия Сергеевича и втроем прогуляемся к директору, как вы считаете?

— С той же самой целью, что и в прошлый раз? — уточнил я.

— Конечно! — улыбнулся Лисинский. — Конфетная фабрика… О! вы не знаете, что это такое! Вообще, мало кто знает, что это такое! Это золотой прииск. Или даже алмазный, я не знаю. Лично я бы отказался от золотого прииска в пользу конфетной фабрики, если бы мне предложили выбирать! Левое производство там было, наверное, со дня открытия. А чтобы было из чего производить — хищения, усушка-раструска, всякий шахер-махер с технологией… ну, вы понимаете…

— Вполне понимаю, — подтвердил я. — Деловые люди.

— Именно! Время от времени, когда ОБХСС нужно отчитаться за выполненный план, там сажают какого-нибудь мастера. Однажды посадили даже начальника цеха, а директору — выговор по партийной линии. — Лисинский улыбнулся.

— И как сейчас там обстоят дела? — спросил я.

— Как везде. Открыли кооператив-прокладку. Делают левую продукцию из государственного сырья, но по бумагам это делают не они, а кооператив. Тонна съедобных конфет стоит пять тысяч рублей. Делают они левых тонн тридцать в месяц — у нас хорошая фабрика, люди умеют работать! А еще можно, например, разложить конфеты по коробкам, там же, на фабрике, но указать производителем кооператив — и получить двойную выгоду. Или продавать уже упакованные пакеты с конфетами — новогодние подарки. Или запаковать конфетное ассорти в тот же пакет и продать уже не детишкам на новый год, а взрослым — через какой-нибудь заводской буфет. Я же говорю — это золотая жила!

— Значит, мы попросим продать нам немного сладкого? — уточнил я с улыбкой.

— Совсем немного! — подтвердил Лисинский. — Тонн пять в месяц, не больше. Но, условно говоря, не по пять, а по два с полтиной. Да, они немного потеряют в прибыли. Но это для них такие копейки, что и говорить не о чем. А уж тем более, ссориться с горкомом.

Ну вот, опять в воздухе запахло деньгами, подумал я. И ведь все почти законно!

Глава 11

— Обязательно сходим на конфетную фабрику, — сказал я. — Как там, директор сговорчивый товарищ?

— Сговорчивая, — уточнил Евгений Михайлович. — Там прекрасная дама. И это хорошо, женщины, они умнее мужчин… во многих вопросах!

— Тем лучше, — улыбнулся я. — А послушайте, Евгений Михайлович… вы говорите, что они делают тридцать тонн левой продукции… Так?

— Примерно, — пожал плечами Лисинский. — Тонной больше или меньше — я свечку не держу, но кое-что знаю.

— Это же получается на сто пятьдесят тысяч рублей в месяц⁈ — удивился я.

— Считать чужие деньги, конечно, неприлично, — потупился Евгений Михайлович, — но, за вычетом накладных расходов (а они немалые!) у Светланы Романовны остается тысяч сто-сто двадцать в месяц. Это очень приличные деньги, скажу откровенно. Уж я не знаю, куда Светлана Романовна их вкладывает — в камушки, картины, доллары или еще во что… Но дама она зажиточная — это бесспорно. Миллионерша. — Евгений Михайлович улыбнулся.

— Но я не понимаю… — сказал я. — Есть же куча проверяющих органов…

— Молодой человек, — сказал Лисинский с легкой улыбкой, — когда кто-то зарабатывает миллион рублей в год, то бояться каких-то там органов, самый главный начальник которых зарабатывает две-три тысячи в год, просто неприлично. Это смешно. Конечно, иногда случаются разные вещи и даже очень богатые люди попадают надолго, а некоторые получают и высшую меру. Такое бывает. Но это скорее исключение. Богатый человек нужен всем.

— Ее кто-то прикрывает? — спросил я.

— Нет, не так. Никто не прикрывает. Но у Светланы Романовны много друзей, и ее не трогают. Жить дают, понимаете? И я точно знаю, — Лисинский поднял указательный палец, — что Светлана Романовна не дружит близко ни с кем из нового партийного начальства. А мелкие сошки в счет не идут, бог с ними.

— Значит, договорились, — сказал я довольно, — тогда делаем все по прежней схеме?

— Делаем! — значительно ответил Евгений Михайлович.

Мы расстались довольные друг другом. По пути домой я думал о том, что наша схема по сути своей — то же рейдерство. Только не забираем мы ни акции, ни активы — такое и в голову никому не может прийти! — мы перераспределяем в свою сторону немного теневого товарного потока.

Видеосалон принес головной боли с той стороны, откуда не ждали. Вообще, доблестная советская милиция смотрела на нелегальный прокат американского кино сквозь пальцы. Раз в месяц к нам приходил участковый, который получал пакет с бутылкой коньяка и закуской. Участковый жал нам руки и желал всего наилучшего. И был у нас строгий уговор — обеспечение с нашей стороны порядка и отсутствие каких-либо происшествий. Этого уговора мы придерживались неукоснительно. Но вот, случилось нежданное — вдруг, откуда ни возьмись, внезапно, возникла кампания по борьбе с нелегальным кинопрокатом! Эта идея, судя по всему, возникла в голове у кого-то из столичных милицейских чиновников, была спущена на места и уже на местах все закрутилось.