Вагон 7, место 15 - Клод Авелин

сделанную белыми буквами, хорошо выделяющимися на фоне дыма и темноты, надпись: «Дверь на железнодорожные пути».

— Открывай! — командует Бержерон.

— Как?

В глазах его сверкает угроза, бешенство. Он по-волчьи вздергивает губу.

— Ты только что хотел прыгать? Вот и выпрыгнешь.

Он сам открывает дверь и отступает. Грохот под нашими ногами, оглушительный грохот. Я кричу, уцепившись за медные поручни:

— Вы сошли с ума!

— Прыгай!

Но я не прыгаю. Он толкает меня. Я сопротивляюсь. Он жмет на курок. Ничего, черт побери! Я же прекрасно знаю, что мой браунинг не заряжен. Но я чувствую, что сейчас он обрушится на меня. А ведь я стою на самом краешке!! Я ору:

— На помощь!

Из «туалета» выскакивает огромный Шикамбо, он свистит в свисток, и свист его звучит для меня как сладостная музыка. С другого конца вагона несется Бонардель. Нашего голубчика хватают за плечи, я слышу, как щелкают наручники, как ругается Шикамбо. Поскорее закрыть дверь! У меня кружится голова.

— Ну и пришлось же с тобой повозиться, господин Бержерон, — говорю я пленнику в присутствии моих товарищей.

Он подносит скованные руки к лицу, словно пробуждаясь от какого-то чудовищного сна.

— Я не Бержерон, — твердит он бесцветным голосом.

Ладонью, похожей на колотушку, Шикамбо поднимает его подбородок, смотрит ему в глаза.

— Неважно, кто ты есть, но ты пытался убить нашего милейшего полицейского инспектора. Твоя песенка спета!

И он отвешивает ему звонкую затрещину.

Глава пятая ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я мог бы на этом оборвать свой рассказ, закончив весьма эффектной сценой, если бы решил ограничиться воспоминаниями о том, что пережил. Возвращение в Париж не было отмечено никакими новыми событиями. Бержерон не убежал, никто из нас не оказался его сообщником... Однако мне хочется, чтобы читатель вместе с нами проделал весь путь из Онуа до Северного вокзала. Кое-какие обрывки наших разговоров тогда прояснят ему некоторые события этого столь памятного для меня дня, а также психологию необычного злоумышленника, настоящего мастера в своем деле.

Я провел бесконечные часы ожидания на станции в Онуа. Предстояло бодрствовать до половины четвертого утра, до прибытия поезда Кельн — Париж. Бодрствовать? Только не я. После того как я позвонил на набережную Орфевр, телеграфист предложил мне воспользоваться скверной раскладушкой в какой-то каморке, где я проспал до нашего отъезда как убитый. Другая похожая на мою каморка, только без раскладушки, послужила временным убежищем для Бержерона. А моих товарищей принимал помощник начальника вокзала, брат которого работает в полицейской префектуре. Пивные кружки следовали одна за другой, и хотя мне об этом ничего не рассказывали, я достаточно хорошо знаю Шикамбо. Пожелай хоть сам римский папа получить аудиенцию у сильнейшего представителя нашей бригады, тому пришлось бы сначала поднести ему кружечку.

Но вот наконец мы все вчетвером сидим в купе второго класса (хотя билет господина Мариона и дает ему право на первый класс), в считанные минуты все вокруг заволакивает дымом, три на совесть работающие трубки попыхивают с превеликой энергией. Этот скорый поезд гораздо более шумный, чем тот, на котором мы приехали, не такой удобный, не такой комфортабельный. Надеюсь, завтра мы сможем отдохнуть. У двери купе Бонардель и Шикамбо молча играют в белот на чемодане нашего пленника. Они могли бы занять два места у окна, где есть очень удобный откидной столик. Но у нас привычка помещать как можно дальше от коридора перевозимый нами «груз», даже если мы, как этой ночью, втроем стережем одного человека (что бывает довольно редко), и даже если на пленника надеты наручники. Бержерон не произносит больше ни слова. Он выразил желание снять воротничок, но мы ему на это ничего не ответили. Он попросил сигарету. Я сунул ему в рот одну из его пачки. Каждый раз, когда ему нужно вынуть ее изо рта, он вынужден пользоваться обеими руками одновременно, и зрелище собственных запястий в наручниках приводит его в отчаяние. К запаху табака примешивается сильный аромат одеколона. Когда мы для очистки совести рылись в вещах Бержерона, Шикамбо открыл один из флаконов — хрустальный, с серебряной чеканкой, с монограммой — и смочил свой лысый череп, чересчур белый для массивного красного лица, неизменный предмет его печали и нашего зубоскальства.

Я мог бы еще немного поспать; мои коллеги никогда не приглашают меня быть их партнером, как видно, я очень скверно играю в карты. Но я предпочитаю полистать книжку, купленную Бержероном на Северном вокзале. Это рассказ о путешествии, об экспедиции в Африку, в край озер.

— Ты собирался покинуть нас? — говорю я ему. — Поискать себе жертв с другим цветом кожи?

Он ничего не отвечает. Он разглядывает меня. Само собой, я отклеил усы. Он долго изучающе смотрит на меня. Я тоже смотрю на него, с самым дружелюбным видом. В конце концов, разве не ему я обязан таким замечательным арестом! И таким трудным... Удачно проведенное задержание почти всегда рождает своего рода тайную связь между двумя противниками.

Словно бы разгадав мои мысли, он шепчет, слегка подмигивая:

— Значит, порой и в полиции можно встретить умных людей?

— Дай ему в морду, — предлагает мне Бонардель. И тут же, обращаясь к Шикамбо: — Глупо было играть пиками, сам видишь! Давай реванш!

Совет Бонарделя не задел Бержерона.

— Чертовски умных, — продолжает он, понижая голос, чтобы только я мог его слышать. — Более умных, чем...

Он не решается закончить: «Чем я...» Какая честь!

— Я следовал вашему примеру, господин Бержерон, разыгрывал комедию. Не было другого способа схватить тебя. Нетрудно было бы задержать господина Мариона, Мариона я подозревал уже многие месяцы! Но надо было найти оправдание этому аресту... Надо было заполучить его собственное признание. Впрочем, я и пе предполагал, что рискую своей шкурой! Мне нужен был только чек, такое милое вещественное доказательство. Но чтобы Бержерон выступил в роли убийцы! Это меняет твой образ...

Он хмурит брови, на лице проступает горечь.

— Сколько я за это получу?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Ясно одно, теперь обвинение будет строиться совсем по-другому. Покушение на убийство... — Я снисходительно добавляю: — Конечно, ты просто потерял голову, был доведен до крайности. Шантажист, который будет преследовать тебя всю жизнь... Ты не знал, как выйти из этого положения!

— Я? — вскричал Бержерон. — Великолепно знал. Вы выпадаете из поезда, я дергаю стоп-кран, рассказываю про кражу, вас обнаруживают на путях с деньгами и жемчужной булавкой...

Исполненный тщеславия, которое