Почему Мангышлак - Алексей Борисович Рачунь

на дно, в каких-то пока еще не до конца понятных условиях это тело начинает служить точкой притяжения для минеральных частиц, и они налепляются на ядро со всех сторон, как в снежном коме. Процесс продолжается и тогда, когда океан ушел, а сверху будущего ядра оказалась осадочная толща. Так и растут конкреции.

В конце концов их масса становится ощутимо тяжелее массы окружающих пород, и тогда их выталкивает на поверхность. Земля как бы рожает эти огромные округлые камни. Мать-Земля будто откладывает каменные яйца.

Конкреции есть много где, и это явный признак того, что местные породы и почвы имеют осадочное происхождение. Есть конкреции на Кавказе, много их по самым разнообразным морским побережьям. Но именно на Мангышлаке конкреции составляют характер явления. Здесь их огромное количество, ими покрыты площади в десятки и сотни квадратных километров, так что, стоя на краю очередного поля конкреций, ты глядишь вдаль и до самого горизонта видишь лишь одну их валунную рябь.

И мало где, кроме Мангышлака, конкреции достигают таких гигантских размеров. Это-то сочетание – огромные размеры, неимоверное количество в миллионы штук и способность появляться из земли вновь и вновь – и делает мангышлакские скопления конкреций настоящим чудом природы.

Мы любовались на блестящие в предзакатном солнце, будто шматы каспийской икры, поля конкреций, а на горизонте нас ждала следующая диковина – священная гора Шеркала.

Путь к ней вел все по той же накатанной степи, но она вдруг пошла вздыбливаться, словно давно ушедший, высохший океан Тетис прорывался наружу из-под земли и гнал ее волнами. Спуски и подъемы становились все круче, расстояния между ними все меньше, и машина наша превратилась в утлый челн, несомый стихией по штормовым валам.

На одном из таких валов мы и остановились. Перед нами лежала Шеркала – священная гора. Оставалось лишь преодолеть внезапно пологий спуск к ее подножию, но сделать это мы решили пешком, из уважения к горе. Было в этом что-то от придворной ханской церемонии, от чинопочитания и дароподношения. А что мы могли поднести? Только себя.

Мы стояли перед фронтоном горы, и отсюда она напоминала огромный, заполнявший собою весь окоем без остатка, расписной восточный тюрбан с остроконечной макушкой. В заходящем с тыла солнце тюрбан этот казался сделанным из золотистой парчи, что слоилась ярусами, как пирог. В складках этих ярусов, точно бусины, голубели слои известняка, отливали желтым полосы мела, и вкраплениями красной глины все это сплеталось в изысканный орнамент. Натеками вились по нему от макушки вниз наборные бисерные ленты выветренных ложбин, по нижнему краю, похожие на драгоценные камни, валялись отколовшиеся обломки. Ниже них драгоценной собольей опушкой внепродёр рос астрагал.

Обойдя Шеркалу с востока, мы обнаружили совсем другой вид. Одно из местных названий этой горы – Львиная голова. И сбоку Шеркала предстала пред нами вытянутым на пару километров кряжем со значительным понижением с юга к северу. Высшая ее точка, та, что виделась с фронта тюрбаном, теперь действительно походила на голову льва со вздыбленной гривой. Подножие горы было львиными лапами, а понижавшийся к северу кряж – львиным телом.

Огромный, под стать самому Мангышлаку, лев лежал, упокоившись, и озирал свое бесконечное царство. Такой же, как всё вокруг, не масштабируемый ничем и никем, исполинский, древний, осколок не нашего мира, будто страж неведомой Атлантиды – неведомого, погребенного тонким наносом песка материка.

У лап этого льва, как остатки пиршества, как объедки некогда славной охоты, валялись палеогеновые кости, то ли акулы, то ли кита, и было их в изобилии. Вопреки всем поверьям, эта пустынная земля не стояла на китах, она была бессчетным вместилищем китов, будто переворачивая все с ног на голову.

Мы побродили еще вокруг Шеркалы, зашли к ней с тыла. Здесь царил хаос каменных обломков и было заметное платообразное понижение. В принципе, если задаться целью, вполне можно было влезть на спину льву и дойти по ней до головы. Но не было ни времени, ни желания столь бесцеремонно нарушать вековечный львиный покой.

Говорят, кто-то когда-то обнаружил на этом плато развалины старинной крепости. Однако из заслуживающих доверия источников известно лишь о развалинах двух противолежащих крепостей Шеркала и Кзылкала под горой, а никак не на горе. Желающие могут поискать. Ориентир – микрооазис Акмыш, он неподалеку.

Едва ли воздав должное Шеркале, мы поехали по степным дорогам в Айракты-Шомонай. Еще это место известно как «Каменная симфония», а самое популярное, туристическое ее название – Долина Замков.

Рассказывают, что такое название месту дал Тарас Шевченко, великий украинский поэт и живописец. Будучи сосланным на Мангышлак в качестве политического преступника, он принял участие в качестве рисовальщика в нескольких экспедициях по Мангышлаку, Устюрту и к Аральскому морю.

Изучив альбомы его рисунков, я нигде не обнаружил этого названия. Шеркалу (называя ее Чиркала) он рисовал множество раз, со всех ракурсов. Айракты-Шомонай тоже. Так что авторство сомнительно. Впрочем, легенда красивая. И раз уж Шевченко осчастливил своим посещением эти безжизненные места, пускай легенда будет. На то она и легенда.

Возле оазиса Акмыш мы вырулили на асфальтовую дорогу, но через несколько километров, проехав вдоль впечатляющей отвесной горной стены, свернули в степь.

Здесь мы увидели, что с фронта эта стена обернулась огромным, совершенно пустынным, с ровнейшим белым дном, горным цирком. Посреди него было оборудовано кострище, стены его освещались заходящим солнцем, отчего сделались крикливо-красными, даже кумачовыми. Белый песок дна сиял, как выветренная кость, лиловело над краями цирка безоблачное небо, и весь вид складывался в такую исступленно-цветную, беспримесную картину, что от этой красоты становилось страшно, как в приемном покое психлечебницы. Это была гора, именуемая на космоснимках Двурогой.

И хотя нам уже пора было задуматься о ночлеге, в этом горном цирке мы останавливаться не решились. И не пожалели.

Обогнув Двурогую и взяв курс внутрь уже разворачивающейся панорамы Айракты-Шомонай, мы увидали ряд столовых гор, более низких, нежели Двурогая или Шеркала. Они были не столь протяженны, и я бы назвал их не столовыми, а тумбочными. Эдакие банкетки, торчащие посреди степи, как в мебельном салоне.

Некогда от них откололись значительные куски, а затем, под силой выветривания, обточились в отдельно стоящие круглые колонны. Это не то, что у нас на Урале называют останцами, – гранитные, колючие, уступчатые пальцы. Это практически идеально цилиндрические образования, имеющие вид то ли бутылок, то ли кеглей. В несколько десятков метров высотой. Рядом обнаружилась небольшая пещера, и мы не могли не осмотреть ее, благо глубины в ней было несколько метров. Возле нее на податливом камне горы было несколько петроглифов – человек, конь, стрела.

Забрав на машине еще