Все, чего я не сказала - Селеста Инг

Боль не уходила. Слезы наворачивались всякий раз.

В ночи, слыша, как телеканал прощается со зрителями и включает гимн, Джеймс высыпал бумажные обрывки в конверт и совал его в карман рубашки. Потом на цыпочках выходил в гостиную, где на полу перед диваном в мерцании испытательной таблицы спали калачиком его дети. Джеймс относил в постель Лидию, потом Нэта, и его сверлил глазами индеец с экрана. Без Мэрилин постель была пуста, как засушливое плато, и потому Джеймс возвращался в гостиную, ложился на диван, заворачивался в старый вязаный плед и разглядывал круги на экране, пока не отрубался сигнал. А утром все повторялось.

Каждое утро, просыпаясь в своих постелях, Лидия и Нэт мимолетно надеялись, что вселенная починилась: они войдут в кухню, а у плиты мать, готовая одарить их ласками, поцелуями и яйцами вкрутую. Вслух об этих хрупких надеждах не говорили, но каждое утро, обнаружив в кухне лишь отца в мятой пижаме, который ставил на стол две пустые плошки, они переглядывались. Ясно. Ее по-прежнему нет.

Они придумывали себе занятия, менялись зефирками, тянули время: розовую за оранжевую, две желтые за зеленую. На обед отец делал сэндвичи, только он ничего не умел: то желе мало, то арахисового масла, то хлеб резал на квадраты, а не на треугольники, как мама. Лидия и Нэт, внезапно постигнув, что такое такт, не произносили ни словечка, даже за ужином, когда их опять кормили арахисовым маслом и желе.

Из дома они выезжали только в продуктовый.

– Ну пожалуйста, – однажды взмолился Нэт по пути домой, когда за окном заскользило озеро. – Можно нам поплавать? Ну один час. Ну пять минут. Ну пять секунд.

Джеймс, не отводя глаз от зеркала заднего вида, не сбавил хода.

– Ты же знаешь, что Лидия не умеет, – сказал он. – Я сегодня не в настроении работать спасателем.

Он свернул к дому, а Нэт съехал вбок по сиденью и ущипнул Лидию за плечо.

– Малявка, – прошептал он. – Даже поплавать нельзя, и все из-за тебя.

Миссис Аллен полола свой сад и помахала им, едва открылись дверцы машины.

– Джеймс, – сказала миссис Аллен. – Джеймс, давненько тебя не видела.

У нее были острые грабельки, она надела перчатки, розово-лиловые, но когда прислонилась к калитке и содрала их с рук, Лидия заметила, что под ногтями у миссис Аллен грязные полумесяцы.

– Как Мэрилин? – спросила миссис Аллен. – Что-то надолго она запропастилась, а? Очень надеюсь, что все хорошо.

Глаза у нее возбужденно горели, будто (подумал Нэт) ей вот-вот перепадет подарок.

– Мы тут несем вахту, – ответил Джеймс.

– Скоро она возвращается?

Джеймс глянул на детей и замялся.

– Неведомо, – произнес он. Нэт пнул калитку миссис Аллен носком кроссовки. – Не надо, Нэт. Краску собьешь.

Миссис Аллен посмотрела на детей сверху вниз, но оба разом отвернулись. У нее слишком тонкие губы, слишком белые зубы. Лидия наступила на жвачку и приклеилась каблуком к бетонному тротуару, как настоящим клеем. Не убежишь, даже если б разрешили.

– Будьте умничками, и мамочка скоро вернется, – сказала им миссис Аллен. Затем одарила Джеймса тонкогубой улыбкой.

– У нас продукты, наверно, тают, – сказал он, пряча глаза, хотя и он, и Лидия, и Нэт знали, что в бумажном пакете только кварта молока, две банки арахисового масла «Джиф» и буханка хлеба. – Приятно было повидаться, Вивиан.

Он взял пакет под мышку, а детей за руки, и они пошли, а жвачка у Лидии под каблуком растянулась и лопнула – на тротуаре остался длинный сухой червяк.

За ужином Нэт спросил:

– Что такое «неведомо»?

Отец вдруг уставился в потолок, будто Нэт показал ему жука и надо разглядеть, пока жук не улепетнул. Лидии стало горячо в глазах, точно она заглянула в духовку. Нэт покаянно потыкал сэндвич согнутым пальцем, и арахисовое масло выдавилось на скатерть, но отец не заметил.

– Забудьте все, что сказала миссис Аллен, – наконец произнес Джеймс. – Она глупая и совсем не знает вашу маму. Притворитесь, что мы с ней вообще не разговаривали. – Он потрепал их по рукам и постарался улыбнуться. – Никто не виноват. Уж тем более не вы.

И Лидия, и Нэт знали, что он врет, и понимали, что так оно теперь и будет очень долго.

Наступила влажная духота. По утрам Нэт считал, сколько дней нет мамы. Двадцать семь. Двадцать восемь. Двадцать девять. Ему надоело торчать в затхлости, надоел телевизор, надоела сестра, которая все больше молча таращила в экран остекленевшие глаза. А что тут скажешь? Мамино отсутствие потихоньку грызло их, разливалось тупой болью. Как-то утром в начале июня, когда Лидия задремала на рекламной паузе, Нэт на цыпочках прокрался к парадной двери. Отец не велел выходить из дома, но веранда, решил Нэт, это еще дом.

В дальнем конце тупика на перилах своей веранды, уткнувшись подбородком в колени, сидел Джек. С того дня в бассейне Нэт с Джеком не разговаривал, даже не здоровался. Когда они вместе выходили из школьного автобуса, Нэт теребил лямки рюкзака и как можно быстрее шагал к дому. На переменах, на игровой площадке, завидев Джека, отбегал подальше. Неприязнь уже стала привычкой. Но теперь, когда Джек обернулся, заметил его и зашагал по улице, Нэт не двинулся с места. Поговорить с кем-нибудь – даже с Джеком – лучше, чем опять молчать.

– Будешь? – спросил Джек, подойдя к крыльцу.

В протянутой ладони – полдюжины красных карамельных рыбок с большой палец. С головы до хвоста, с хвоста до головы они блестели, как самоцветы. Джек улыбнулся, и у него даже уши задрались.

– В «Мелочах» купил. Десять центов за кулек.

И тотчас Нэт остро затосковал по полкам с ножницами, клеем и карандашами, по корзинам с прыгучими мячиками, восковыми съедобными губами и резиновыми крысами, по шеренге шоколадных батончиков в фольге на прилавке, по большой стеклянной банке с рубиновыми карамельками у кассы – открываешь крышку, и оттуда пахнет вишней.

Джек откусил одной рыбке голову и снова протянул карамельки Нэту:

– Вкусные.

Ресницы у Джека были песочные, как и волосы, кончики на солнце зазолотились. Нэт сунул в рот конфету, вдохнул ее сладость, посчитал веснушки у Джека на щеке: девять штук.

– Все будет нормалек, – вдруг сказал Джек. Склонился ближе, будто секретом делился: – Мамка говорит, нужен детям всего один родитель. Она говорит, если папка не хочет со мной видеться, хуже ему, а не мне.

Язык у Нэта закаменел и распух, как кусок говядины. Не сглотнуть даже. От сиропной слюны он чуть не задохнулся, выплюнул в траву недожеванную конфету.

– Заткнись, – прошипел он. – Понял? Заткнись.

Для полноты картины снова сплюнул, чтоб избавиться от вишневого вкуса. Ринулся в дом, грохнул дверью так, что сетка затряслась. Джек остался стоять под крыльцом, разглядывать рыбок, пойманных в кулак. Со временем Нэт забудет, отчего так разозлился, что именно Джек сказал. Запомнит только свою злость, что тлела, будто и не гасла никогда.

А спустя несколько дней началось чудесное развлечение – по крайней мере, для Нэта. Как-то утром он включил телевизор, но мультиков там не показывали. Показывали Уолтера Кронкайта[20] за столом, невозмутимого, будто зачитывает вечерние новости – но еще восьми утра не было, а стол его стоял на улице, на мысе Кеннеди, и ветер ворошил ему волосы и бумаги на столе. На пусковой площадке позади него замерла ракета; внизу экрана тикал обратный отсчет. Запускали «Джемини-9»[21]. Если б Нэт знал такое слово, подумал бы: какой сюр. Ракета взлетела в облаке желто-зеленого дыма, и Нэт уткнулся носом прямо в экран, оставив жирное пятно. Счетчики показывали невероятные числа: семь тысяч миль в час, девять тысяч, десять. Нэт и не знал, что можно летать так высоко.

Все утро он поглощал новости, смаковал термины, точно изысканные конфеты: «стыковка», «траектория». Лидия свернулась клубком на диване и уснула, а Нэт до вечера твердил: «Джемини», «Джемини». «ДЖЕМ-и-ни». Как заклинание. Ракета давно растворилась в синеве, а камера все смотрела в небо, на бледнеющий белый плюмаж. Впервые за месяц Нэт ненадолго забыл про маму. С такой высоты – восемьдесят пять миль, девяносто, девяносто пять, сообщал счетчик, – на земле вообще ничего не разглядишь. Пропавшие матери, равнодушные отцы, насмехающиеся пацаны – все съеживается до крохотной точки и исчезает. На такой высоте – вообще ничего, кроме звезд.

Следующие полтора дня, невзирая на сетования Лидии, Нэт отказывался переключать телик на повторы «Я люблю Люси» или «Отец знает лучше»[22]. Астронавтов Тома Стэффорда и Джина Сернана он стал звать по именам, как друзей. Когда впер вые включили трансляцию, Лидия услышала только сиплую искаженную ерунду, будто голоса пропустили сквозь мясорубку. А вот Нэт без труда разобрал, как Джин тихонько ахнул: «Ух, какая тут красота». Телетрансляцию с орбиты НАСА не вело, каналы передавали симуляцию: актер на тросах, декорации павильона в Миссури. Но когда фигура в скафандре выкарабкалась из капсулы и изящно, легко поплыла вверх – ногами к небу, не связанная ничем, – Нэт забыл, что это понарошку. Он все забыл. Забыл дышать.