Все, чего я не сказала - Селеста Инг

Цепочка порвалась, и к тому же Ханна обещала Лидии, что никогда в жизни медальон не наденет, а Ханна держит слово, данное тем, кого она любит. Даже если они и не живые уже. Ханна перебирает цепочку, будто четки. Кровать пахнет спящей сестрой: теплый, мускусный, резкий запах дикого зверя, что выпрастывался из Лидии, лишь когда она глубоко спала. Ханна почти чувствует отпечаток сестриного тела в матрасе – он обволакивает ее, точно объятие. Утром, когда в окно вползает солнце, Ханна застилает постель, кладет медальон на место и уходит к себе. Она не рассуждает – она и так знает, что все повторится следующей ночью, и той, что за ней, и потом. Просыпаешься, разглаживаешь одеяло, идешь к двери, осторожно перешагивая разбросанные туфли и тряпки.

Нэт спускается к завтраку, слышит, как родители спорят, и останавливается в коридоре за дверью.

– Всю ночь отперта, – говорит мать, – а тебе хоть бы хны.

– Она была заперта. Засов был на месте.

В голосе отца уже колючки, и Нэт понимает, что разговор длится довольно давно.

– Кто-нибудь мог войти. Я же не просто так цепочку повесила.

Нэт на цыпочках шагает в кухню, но родители – Мэрилин склонилась над раковиной, Джеймс сгорбился на стуле – не поднимают головы. За столом Ханна ерзает над тостами с молоком. Простите, изо всех сил думает она. Я забыла про цепочку. Простите, простите меня. Родители не замечают. И вообще ведут себя так, будто Ханны и нет.

Надолго повисает тишина. Потом Джеймс произносит:

– Ты правда считаешь, что цепочка на двери помогла бы?

Мэрилин стукает чашкой о столешницу.

– Она бы ни за что не ушла одна. Я же знаю. Среди ночи, тайком? Моя Лидия? Да никогда в жизни. – Мэрилин обеими руками вертит фарфоровую чашку. – Ее кто-то туда отвел. Какой-то псих.

Джеймс вздыхает – с дрожью, словно тужится поднять несусветную тяжесть. Три недели Мэрилин не может сменить пластинку. Наутро после похорон Джеймс проснулся на рассвете, все обрушилось на него вновь – полированный гроб, скользкое касание Луизиной кожи, и как Луиза тихо застонала, усевшись на него верхом, – и он содрогнулся: как будто замарался, как будто вывалялся в грязи. Включил душ – почти кипяток, на месте не устоишь, и он вертелся, как на шампуре, то так, то эдак подставлялся под паркую струю. Не помогло. Выйдя из ванной, спустился по лестнице на тихий скрежет – а Мэрилин внизу прилаживала к парадной двери цепочку.

Он хотел выпустить наружу мысль, что зрела в голове не первый день: от того, что случилось с Лидией, не защититься, не закрыться замками. Но прикусил язык, увидев лицо Мэрилин – скорбное и испуганное, но к тому же злое, будто он в чем-то виноват. На миг она словно перестала быть собой – какая-то чужая женщина. Джеймс тяжело сглотнул, застегнул воротник под горло.

– Ну, – сказал, – я на работу. У меня летний курс.

Наклонился ее поцеловать, а она шарахнулась, будто обожглась. На веранде почтальон оставил газету. «Семья похоронила дочь».

Газета до сих пор заперта в нижнем ящике стола. «Ли, одна из двоих азиатов в Миддлвудской средней школе (другим был ее брат Нейтан), выделялась в толпе учеников. Однако мало кто был близко с нею знаком». С тех пор что ни день – новые вести: в маленьком городке любая смерть – сенсация, но смерть молодой девушки – золотая жила для репортеров. «Полиция продолжает поиски улик в деле погибшей девушки». «Вероятен суицид, заявляет следствие». Всякий раз Джеймс складывает газету заголовком внутрь, будто гниль какую, – прячет от детей и Мэрилин. Лишь укрывшись на работе в кабинете, разворачивает и внимательно читает. А затем убирает в растущую кипу в запертом ящике. Теперь же он склоняет голову:

– Вряд ли дело было так.

Мэрилин ощетинивается:

– А у тебя какие версии?

Не успевает Джеймс ответить, звонят в дверь. Пришли полицейские, и едва они ступают в кухню, Нэт и Ханна одновременно вздыхают. Наконец-то родители перестанут собачиться.

– Мы просто сообщить, как продвигается дело, – говорит старший (фамилия Фиск, припоминает Нэт). Извлекает из кармана блокнот, куцым пальцем поправляет очки. – В участке все очень вам соболезнуют. Мы просто хотим понять, что произошло.

– Разумеется, офицер, – шепчет Джеймс.

– Мы побеседовали со всеми, кого вы называли. – Фиск сверяется с блокнотом. – Карен Адлер, Пэм Сондерс, Шелли Брайерли – все утверждают, что почти не были с ней знакомы.

Ханна смотрит, как краснеет отцовское лицо – точно сыпью идет.

– Еще мы побеседовали с одноклассниками и учителями Лидии. Судя по всему, друзей у нее было немного. – Фиск поднимает глаза: – Как по-вашему, Лидия была одинока?

– Одинока? – Джеймс косится на жену, а затем – впервые за утро – на сына. «Ли, одна из двоих азиатов в Миддлвудской средней школе (другим был ее брат Нейтан), выделялась в толпе учеников». Джеймсу это знакомо: идешь сквозь строй бледно-рыбьих безмолвных лиц, все таращатся. Он внушал себе, что у Лидии все иначе, что у нее полно подруг – что она вместе с толпой. – Одинока, – медленно повторяет он. – Она много времени проводила одна.

– Она была ужасно занята, – вмешивается Мэрилин. – Она так старалась в школе. Куча домашних заданий. Много училась. – Мэрилин заглядывает в глаза то одному полицейскому, то другому, словно боится, что ей не поверят. – Она была очень умная.

– А в последние недели не грустила? Как вам показалось? – спрашивает полицейский помоложе. – Не намекала, что может себе повредить? Или…

Мэрилин даже договорить ему не дает:

– Лидия была очень счастлива. Она любила школу. Могла бы стать кем угодно. Она бы ни за что не села в эту лодку сама. – Руки у Мэрилин трясутся, и, чтобы сдержать дрожь, она снова вцепляется в чашку – так яростно, что Ханне кажется, чашка вот-вот разлетится на куски. – Может, вы поищете того, кто ее туда потащил?

– Нет никаких свидетельств, что с ней кто-то был в лодке, – говорит Фиск. – Или на причале.

– Откуда вы знаете? – не отступает Мэрилин. – Моя Лидия ни за что не села бы в лодку одна. – На кухонную столешницу плещет чай. – Нынче ведь невесть кто за каждым углом.

– Мэрилин, – говорит Джеймс.

– Ты газеты почитай. Куда ни плюнь – психопаты, похищают людей, стреляют. Насилуют. Может, полиция уже начнет отлавливать их? Или какие еще нужны поводы?

– Мэрилин, – повторяет Джеймс громче.

– Мы проверяем все версии, – мягко отвечает Фиск.

– Мы знаем, – говорит ему Джеймс. – Вы делаете все, что в ваших силах. Спасибо вам. – Смотрит на Мэрилин: – Большего и требовать нельзя.

Мэрилин открывает было рот, но захлопывает, ни слова не сказав.

Полицейские переглядываются. Потом тот, что помоложе, говорит:

– Мы бы хотели задать пару вопросов Нейтану, если можно. Наедине.

К Нэту оборачиваются пять лиц, и щеки у него вспыхивают.

– Мне?

– Кое-что уточнить, – поясняет Фиск, кладя руку ему на плечо. – Давай, может, выйдем на веранду?

На веранде Фиск закрывает парадную дверь, Нэт прислоняется к перилам. Под ладонями краска лупится, ошметки мотыльками оседают на пол. Нэт и сам мучился – не позвонить ли в полицию, не рассказать ли про Джека, про то, что, похоже, это Джек в ответе. Живи они в другом городе, в другое время, полиция, наверное, уже разделяла бы Нэтовы подозрения. Или будь сама Лидия другой – какой-нибудь Шелли Брайерли, Пэм Сондерс, Карен Адлер, нормальной, понятной девчонкой. Полиция пригляделась бы к Джеку повнимательнее, сложила бы цельную историю из многолетних мелких жалоб – из учительских сетований на разрисованные парты и дерзости, из негодования других братьев, с чьими сестрами вольничал Джек. Полиция прислушалась бы к Нэту – после школы, всю весну, каждый день – и пришла бы к схожим выводам. Девушка и парень, столько времени вместе, наедине – не так уж трудно понять, отчего Нэт глядит на Джека волком. Как и Нэт, полиция сообразила бы, что каждое слово, каждый поступок Джека подозрительны.

Но увы. Это усложняет сюжет, а сюжет – который излагают учителя и однокашники – прозрачнее некуда. Тихая девочка, друзей нет. В последнее время учеба просела. И, будем уж честны, вся семейка странная. Ни с кем не дружат, полон дом каких-то недотеп. Все это сияет так ярко, что Джек отступает в тень. Такая девушка – и такой парень, который заполучил бы (и получает) любую, кого захочет? Да им и нафантазировать не удастся того, что Нэт знает за истинную правду, а того, что он нафантазировал, – и подавно. Своим подчиненным Фиск нередко говорит: «Если цокают копыта – жди скорее лошадей, чем зебр». А у Нэта, скажут они, просто-напросто истерика. Повсюду зебры мерещатся. Глядя полицейским в лицо, Нэт понимает, что упоминать Джека без толку: они уже решили, кто виноват.

Фиск тоже прислоняется к перилам.

– Мы просто хотели поболтать с глазу на глаз, Нейтан. Может, ты вспомнил что-нибудь? Иногда братьям-сестрам известно друг о друге всякое, а родители и знать не знают, понимаешь?