И будет день - Ранджит Дхармакирти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После смерти отца все хлопоты по наследству, обремененному огромными долгами, обрушились на Бандусену, которому тогда исполнился двадцать один год. Но поскольку ни он, ни Описара Хаминэ ничего не смыслили в судопроизводстве, пришлось прибегнуть к помощи адвокатов, и к искам, которые сыпались от кредиторов, добавились счета адвокатских контор. Все передряги закончились тем, что у семьи Описара Раляхами осталось только шестнадцать акров земли — состояние Описара Раляхами было сметено волной исков и счетов, как поток воды во время паводка смывает посевы.
Но едва закончились судебные дрязги, как между родственниками Описара Раляхами начались ссоры. Причиной послужила женитьба Бандусены на девушке, которую ни мать, ни тем более сестра не могли признать своей ровней. Мало того, он решил покинуть дом и вместе с женой попытать счастья на новом месте.
— Не отец, нет, а старший братец довел нас до такого состояния! — бушевала Ясомэникэ. — Я давно предупреждала об этом. А ты только потакала ему. Даже если он говорил, что дерево кос и дерево кэшью — одно и то же, ты соглашалась с ним. Вот и докатились. В грязь втоптал наше достоинство.
— Если Бандусена и сделал что-нибудь не так, как надо, так ведь неопытен он еще, — пыталась урезонить свою дочь Описара Хаминэ. — Тут хоть голову в лепешку расшиби, а сделать ничего нельзя было. Ну а что женился на этой женщине, так теперь ничего не поделаешь. И нельзя так говорить о старшем брате.
— А как о нем говорить прикажешь? Ты, мам, совсем уж в детство впала! — Ясомэникэ не очень стеснялась в выражениях. — Как мне на улицу выйти?! Как людям показаться?! Да отец, наверное, в гробу бы перевернулся, узнай он о том, что здесь творится!
— Ну-ка помолчи, Ясомэникэ! — вспылила Описара Хаминэ. — Думай, что говоришь!
— Я-то думаю. Черт с ним, что он женился на этой дряни! У меня есть новость почище. Твой обожаемый сынок заложил половину земли, что у нас осталась. Деньги, видите ли, ему нужны, чтобы устроиться на новом месте!
У Описара Хаминэ все поплыло перед глазами.
В тот вечер, едва Бандусена переступил порог дома, как Описара Хаминэ обрушила на него поток брани. Бандусена даже и не пытался оправдываться, а молча слушал, как его честила мать. Потом круто повернулся и, не сказав ни единого слова, вышел из дома. На следующий же день он уехал из деревни.
С тех пор прошло три года и два месяца — Описара Хаминэ считала каждый час, — и до сегодняшнего дня она не получила ни единой весточки от своего старшего сына. Как она страдала все это время! Сколько слез пролила! А как узнала, что Бандусена вернулся в деревню и остановился в доме матери Саттихами, своей жены, она только и ждала, когда же сын придет ее проведать.
Все это молнией сверкнуло в памяти Описара Хаминэ в тот краткий миг, пока звук шагов с веранды приближался к комнате. Вот они уже слышны в комнате. В доме было темно, но никаких сомнений не оставалось: это Бандусена. Поэтому-то вначале его шаги напомнили Описара Хаминэ походку мужа. И хотя последние два дня она ожидала этого момента и внутренне готовилась к нему, сейчас она совсем растерялась. С крепко сжатыми веками лежала она на кровати, то находясь во власти жгучей обиды на Бандусена, то испытывая к нему бесконечную нежность, тут же сменявшуюся желанием осыпать его упреками.
Шаги замерли посередине комнаты.
— Мама!
Да, это голос старшего сына. Окрепший и возмужавший голос. Голос мужчины.
Описара Хаминэ по-прежнему лежала на кровати — в смятении, с закрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова.
— Мама! Это я, Бандусена!
И столько было робости и тревожного ожидания в этих словах, что все противоречивые чувства, терзавшие Описара Хаминэ, свелись к одному возгласу:
— Сынок, дорогой!
Бандусена шагнул к кровати и крепко прижал к себе поднявшуюся навстречу Описара Хаминэ. А она, приникнув к его плечу, гладила огрубевшие от тяжелой работы руки с бугорками мозолей на ладонях. Даже в полумраке было видно, что Бандусена похудел и лицо его осунулось. Она провела рукой по его груди и почувствовала, как под рубашкой выступают ребра.
— Все хвораю я, сынок. Сил совсем нет, — пожаловалась Описара Хаминэ, смахнув набежавшие на глаза слезы.
— Прости меня, мама. Прости и не поминай старого. — Бандусена снова приник к матери.
— Какое это имеет значение, простила я тебя или нет? Что было, то было. Надо думать, что дальше делать… Ох, как колет. — Описара Хаминэ схватилась за грудь. — А ты сильно изменился, — продолжала она, помолчав. — Вытянулся, похудел… А что же ты внучка не привел? Хендирияппу тут пару раз заглядывал осведомиться, нет ли от тебя вестей. В прежние времена такие люди и во двор к нам войти боялись. А теперь вот могут запросто зайти. Господи, как все изменилось!
С охами и вздохами Описара Хаминэ встала с кровати и зашаркала на кухню, зажгла коптилку, принесла ее в комнату и поставила на сундук. Бандусена с любопытством огляделся. Да, до чего же сильно изменился дом, в котором прошли его детство и юность! В прежние времена, как только солнце скрывалось за горизонтом, в доме вспыхивала лампа «пэтромэкс», подвешенная под потолком в гостиной. Ее свет достигал даже двора. А сейчас на сундуке подрагивало неверное пламя коптилки! Кровать матери стояла теперь в гостиной. Вплотную к ней был придвинут огромный старый сундук из красного дерева. Повсюду: на кровати, на подлокотниках кресел — можно было увидеть заношенные, в пятнах сари матери. По-видимому, в комнате, которой раньше пользовался Бандусена, расположилась Ясомэникэ — там висело несколько ярких новых сари. «А старые сари Ясомэникэ теперь, наверное, донашивает мать», — подумал Бандусена. Он все еще чувствовал себя скованным и не знал, что сказать.
— А лекарства ты пьешь, мама? — спросил он первое, что пришло в голову.
— Ты явился сюда
