Год ворона, книга первая - Максим Бояринов

Мы, кажется, еще несколько раз опрокидываем рюмки. Снова закусываем. Что-то рассказываю. О чем — не знаю. Язык работает отдельно от головы, а та давно уже объявила незалежность от тела. Потом, кажись, иду в туалет. То есть что собираюсь — точно, однако непослушные ноги зачем-то несут не в санузел, а в комнату. Там почему-то Мила. Сидит на диване, обхватив обтянутые джинсами острые коленки. Плачет.

Кого она мне так напоминает, а? Бывшую жену? Нет, скорее ту лярву, которая окончательно угробила мою и без того невзлетную жизнь? Вот некстати вспомнил… А из головы теперь не выкинешь, — все равно, что не думать о белой обезьяне.

Нахлынули дела прошлогодние, даже как будто трезвее стало… Лярву я в тот вечер подцепил в баре. После развода и размена квартиры мне досталась гостинка неподалеку от обшарпанной кафешки с дешевой разливной водкой. Хорошее было место — недорогое и людное. И девок туда набегало как мух на варенье. Из той породы, про которых Жванецкий еще говорил: «Сто грам налил, на автобусе прокатил — твоя!». В общем, пока еще деньги в заначке были, всегда находилось, кого снять на вечер с ночью.

Как ее звали, я то ли не спросил, то ли с пьяных глаз не запомнил. Лярва, она лярва и есть. Страшненькая, глазастенькая, мосластая. Ребра торчат, голова немыта. Что даст без ломаний, было написано на узком на лбу горящими буквами. Поделился пивом, соврал, что дома есть шампанское. Дальше все обычным порядком в шесть этапов. Чай-кофе-потанцуем… Пиво-водка-полежим. Главное, гондоны не забывать, чтобы седьмым незапланированным этапом не оказался культпоход в кожвендиспансер.

Первые пять «ступеней наслаждения» мы прошли с Лярвой в темпе разогнавшегося поезда и уже вовсю проходили шестой (да так что мой битый диван ходуном ходил), когда начался вдруг хипиш. Дальше вспоминаю кусками.

Пашет телевизор — на экране порнуха. Поэтому сразу и непонятно, откуда доносятся стоны — то ли из хрипатого динамика, то ли из-под меня, где трепыхается костлявое тело. Мерно скрипит кровать, задевая тумбочку. Позванивают бутылки. Дело стремительно приближается к завершению, когда, прорываясь сквозь сдвоенные стоны и звяканье, доносится хрип дверного звонка. Что за хрень? Свои в такое время не ходят. А если и ходят, то зря. Не до них. Продолжаю трудиться.

Лярву, похоже, вштырило не по-детски. Она уже не стонет, а орет, впиваясь мне в спину всеми десятью ногтями. Ускоряюсь. Звонок все не умолкает. В дверь колотят. Под последний аккорд и совсем уже неприличные вопли трещит раскуроченный косяк, и тут же комнату наполняет куча народу. Все почти в форме. Менты. Они что, толпой за дверью ждали, когда я кончу?

Наручники, вспышка фотоаппарата, понятые, протокол. Лярву, которая с головой закуталась в простыню, все с какого-то перепугу зовут «потерпевшей». Как из-под земли появившийся доктор в новомодной зеленой робе деловито, словно опись имущества производит, откидывает простынку, раздвигает ей ноги и громко диктует протокол первичного осмотра. «Факт полового акта», «наличие микротравм», еще какая-то медицинская херня. Кривоносый хмырь-криминалист сурово елозит кисточкой по недопитой бутылке «Джин-тоника».

Картина Репина «Приплыли». Или, как говаривал парикмахер непонятного пола: «Звезда в шоке…» В смысле, не понимаю, что происходит, от слова «вообще».

— Штаны одень, мудила! — в ответ на мой вопрос брезгливо цедит сквозь зубы молодой старлей в мятой форме. Он звонит по номеру, что надиктовала сучка, и голосом завуча вызывает ее родителей. Я понемногу въезжаю в ситуацию. Какие родители, нахер?! Старлей, да ты на эту проблядь посмотри! Ее уже лет пять окружная дорога кормит! Доктору через плечо глянь, там же кулак со свистом! Четырнадцать?! Да ты гонишь…

— Оксаночка! — это испуганно верещит, объявившаяся чуть ли не сразу после звонка мамаша, по виду — такая же плечевая что и «потерпевшая». И машет перед понятыми свидетельством о рождении. Ох я и попал…

— Витя! Витя! — Надрывается подо мной девичий голос, и снова скрипят старые пружины. Чудится… Или нет? Воспоминания вылитым за шиворот кипятком обжигают, перемешиваясь с реальностью так плотно, что я не могу понять, что происходит сейчас, а что происходило тогда. И не подсовывает ли мне память прошлое, выдавая за настоящее?

Кто кричит? Мила? «Потерпевшая» блядь — Оксана, она же Лярва? А может, бывшая жена? Та попервоначалу, пока были бабки и квартира напротив Госбанка, зажигала в постели так, что шлюха со стажем нервно курит в сторонке… Пытаюсь разглядеть лицо, но оно размыто, словно на смазанной фотографии…

Так до конца и не поняв, где я и с кем, проваливаюсь в липкий тяжелый сон.

10. Удар по фейрвею

Полуостров Флорида, славный мягким климатом и удобными пляжами, является для населения Восточного побережья США примерно тем же, чем некогда был Крым для русских и украинцев — «домашней» курортной зоной.

Представители среднего класса проводят здесь отпуска, люди богатые покупают коттеджи, а кубинская мафия контролирует торговлю популярным в этих зажиточных местах кокаином. И подобно тому, как Крым в советские времена имел невообразимое количество военных аэродромов, по числу полей для гольфа Флорида с большим отрывом опережает любое место на Земле, включая и самые богатые европейские страны.

Всего в мире насчитывается около сорока тысяч игровых полей. Больше пятнадцати тысяч — в США, две тысячи в Западной Европе и около четырехсот в России. Хотя со стороны поле для гольфа кажется всего лишь хорошо подстриженным газоном, на самом деле это высокотехнологичный, сложный и дорогостоящий комплекс. Простое поле на девять лунок занимает около трех гектаров земли, одно лишь его проектирование обходится не менее чем в сто-сто пятьдесят тысяч долларов. Стандартное поле на восемнадцать лунок требует не менее ста гектаров. Его содержание, даже без учета стоимости земли, обходится в два-три миллиона ежегодно. Для того, чтобы построенное поле «отстоялось» и вошло в полноценный режим, требуется по меньшей мере двадцать пять лет.

Гольф-клуб «Голден Паттер»[13] раскинулся на двести сорок гектаров, из которых сто сорок отошло непосредственно к полю, а девяносто пять под взлетно-посадочную полосу «домашнего» аэродрома. Остальное пространство занял роскошный гостиничный комплекс, рассчитанный на тридцать человек. Здешнее поле достигло возраста восемьдесят шесть лет и представляло собой настоящий шедевр ландшафтного дизайна.

Однако этот предельно фешенебельный гольф-клуб не был отмечен ни в одном туристическом справочнике и каталоге. На сайте международной ассоциации, где были перечислены чуть ли не детские песочницы, которых касалась клюшка гольфиста, о нем не говорилось ни слова. А на единственной дороге, ведущей сюда через лес, не имелось ни одного указателя.

Безупречно зеленое поле с травой нескольких оттенков, ровное, без сорняков и проплешин, похожее на ковер, в этот день принимало всего двух игроков. У края взлетной полосы стояло два самолета, и отнюдь не «Бичкрафты», которые мог при желании позволить себе приобрести любой фермер или менеджер среднего звена даже после Большого Кризиса. Нет, сюда прилетели реактивные машины бизнес-класса, из тех, что предпочитают богатые промышленники и адвокаты, кинозвезды, а также правительственные чиновники высокого ранга.

Виктор Морган, советник президента по вопросам национальной безопасности, будучи вырванным из привычной атмосферы коридоров административной власти и кабинетов с удобными креслами, потерял большую часть солидности. Теперь его сходство с кинокомиком де Вито усилилось до карикатурного неприличия.

Советник начал осваивать игру миллионеров совсем недавно, и клюшка у него в руках смотрелась каминной кочергой. Его партнер, вице-президент США, напротив, являлся типичным, чуть не до карикатурности, представителем WASP — белых англо-саксов протестантов. Он словно сошел с рекламного плаката сигарет «Мальборо», был высок, подтянут и сдержанно улыбчив. Брюки цвета индиго и кремово-пастельная рубашка-поло сидели на поджаром тренированном теле так, будто он в них родился, а небрежно заброшенный на плечо вуд — клюшка с большой головкой для сложных ударов — ясно говорил о том, что ее владелец свой первый удар по мячу сделал намного раньше, чем научился читать и писать.

Несмотря на жару, оба игрока были в длинных свободных брюках. Хотя после того, как на одном крупном турнире игрок умер от теплового удара, шорты, наконец, узаконили, в «Голден Паттер» они были не в ходу. Единственным отступлением от строгих классических правил оставались одинаковые серые бейсболки с эмблемами клуба на длинных козырьках. Но это являлось не проявлением демократичности, а данью необходимости. Козырьки усложняли работу спутникам наблюдения — новые компьютерные программы позволяли восстанавливать разговор по одним лишь движениям губ.