Империя под ударом. Взорванный век - Игорь Шприц

Кофе действительно был прекрасным. Черный, тягучий, с ароматом неведомой восточной пряности, курившейся еще три тысячи лет назад в храме царя Соломона. Спать не хотелось совершенно. Утомленная взаимно бурными ласками, обнаженная Анна гибкой лозой обвилась вокруг тела Пьеро и тихо посапывала, видя свои диковинные сны, которые она так любила потом рассказывать по утрам.

«Странно, — подумал Путиловский, — вот сейчас я изменил своей любви, своей Нине, но я не чувствую, что изменил. Где находится эта самая измена? В моем сердце?» Нет, при одной только мысли о Нине сердце затопила такая горячая нежность, какой Путиловский еще ни разу не испытывал.

Может быть, измена кроется где‑то в теле? Он взглянул на свое многострадальное туловище, сплетенное с телом Анны. Нет, и в теле не видно измены. Все члены расслаблены, чресла спокойны, пустота и теплота наполняли его, как теплый воздух наполняет шар–монгольфьер, готовый сорваться с привязи и плавно устремиться строго вверх в черное звездное небо.

Видит Бог, он держался до последнего. Выпил три чашки кофе, выкурил сигару и несколько раз приподымался с кресла, чтобы церемонно откланяться и уйти. Но всякий раз княгиня умоляюще вскидывала на него свои восточные зеленые глаза, и он продолжал беседу.

Совершенно неожиданно Анна повела разговор о том, как она боится нового века. Он знал ее как бесстрашную женщину, не робеющую ни перед сановниками, ни перед членами царской фамилии, ни перед великосветской молвой. Она всегда делала что хотела и смело смотрела в лицо любой опасности.

Но вот пришло что‑то безглазое, бесформенное, сильно дышащее, и это что‑то назвало себя новым столетием. Оно поставило посреди ее любимого города Парижа скелет животного, увенчанный маленькой головой, и назвало его чудом техники и архитектуры. Оно опрокинуло ее священных божков и не давало ей покоя и умиротворения.

— Я боюсь, а чего боюсь — не знаю сама. Просыпаюсь утром — мне страшно, засыпаю — тоже страшно. Попробовала колоть морфий — мне от него стало так дурно, еле выкарабкалась. Серж находит мир в своих путешествиях, я попробовала съездить с ним — там еще страшнее. Здесь я хоть что‑то понимаю, а там уже не понимаю ничего. А если я чего‑то не понимаю, то я этого боюсь…

Он попробовал объяснить все это женскими нервами, она же заплакала от бессилия объяснить хоть кому‑то мучавшие ее страхи. Видеть женские слезы для Путиловского было невыносимо. Усадив Анну к себе на колени, он обнял ее за хрупкие плечи и стал нашептывать в маленькую розовую ушную раковину слова утешения.

Не переставая тихо плакать, она с благодарностью стала целовать его лицо, потом губы. Слезы высохли, тело Анны начало гореть сухим, тревожащим теплом. Все мысли ушли куда‑то далеко–далеко, осталась ночь, темный полумрак спальни и женщина, безмолвно ждущая его на белеющем пятне постели…

Павел осторожно приподнялся на локте, освобождаясь от оплетающих его тело рук и ног. Как зверь, боящийся спугнуть жертву, он с любопытством новообращенного стал обонять запахи ее тела, выветрившиеся из памяти за несколько месяцев разлуки. Волосы пахли чуть горьким ароматом настурции, шея и плечи источали легкий запах белой лилии, девичья грудь с очень темными, почти черными твердыми сосками пахла сигарой. Он поднес к лицу свои пальцы — вот откуда этот запах, от манильских сигар. Плоский живот и лоно таили в себе сырые лесные ароматы хвои и густого черного мха.

Анна внезапно открыла глаза, как будто и не спала, и этот спокойный темный блеск недремлющих очей разбудил в Путиловском нежность, ранее предназначавшуюся только Нине. Они обнялись и машинально, точно заводные индийские божки, отдались друг другу, изредка поощряя себя короткими сухими поцелуями, совершенно не утолявшими любовную жажду. Жажда жила до крайнего мига обоюдного взрыва и ушла как вода, впитавшись в песок последнего поцелуя.

Путиловский встал, каждым движением освобождаясь от ночных чар, принял ванну с ароматическими солями Мертвого моря, побрился и ожил окончательно. Когда он вышел из ванной комнаты с еще влажным пробором, его уже ждал поднос с горячим и крепким черным чаем и холодным ростбифом. Точно оголодавшие зверьки, не говоря ни слова, они набросились на еду. Утолив голод, Путиловский оделся и вышел в прихожую. Княгиня, закутавшись в халат и неслышно ступая узкими босыми ступнями, молча шла следом. Перекрестив Путиловского, Анна Урусова поцеловала его в лоб и застыла. Говорить было уже не о чем. У крыльца наготове стояла карета княгини. Путиловский нырнул внутрь. Кучер хлестнул упряжку, карета тронулась — он знал, куда везти барина. На востоке уже просвечивало утро.

В первом этаже доходного дома Неклюдовых стояли большие витрины зеркального стекла. И Ниночка, выходя из дома, обязательно смотрелась в эти витрины, как в зеркала, проверяя, все ли в порядке. Вот и сейчас она с большим удовлетворением отметила совершенство, как свое собственное, так и многочисленных деталей шубки, капора и муфты.

Грубый извозчицкий голос испортил радостное утреннее настроение, проорав на ухо:

— Пабереги–ись!

И грузчики пронесли мимо Нины несколько стеклянных бутылей в плетеных ивовых корзинах. Следом за грузчиками шел и ругался Викентьев. Заметив Нину, он перестал ругаться, расцвел нагловатой улыбкой и приподнял шляпу:

— Доброе утро, мадемуазель! — И тут же бросил грузчику в спину: — Осторожней, скотина!

Нина холодно ответила:

— Здравствуйте.

— Мадемуазель, вы меня не забыли? Я фотограф. Буду счастлив видеть вас среди моих первых клиенток! — Он с поклоном вручил Нине визитку. — Боже, как счастлив ваш папа. Лицезреть каждый день такое совершенство!

— А вы нахал! — Нина не глядя сунула визитку в муфту.

— Тысяча извинений за назойливость! Ваша красота служит мне оправданием.

«Надо будет пожаловаться Павлу! Какая грубая скотина! Приставать к чужой невесте!» И с этой гневной мыслью Нина пошла покупать себе лайковые перчатки к свадебному платью. Последний грузчик протащил мимо нее тяжелый сундук с химикалиями в стеклянной посуде.

«Хороша!$1 — глянул ей вслед Викентьев и заорал:

— Вот разбей только, болван!

Лейда Карловна неподвижно сидела за кухонным столом, не в силах справиться с одолевавшей ее печалью. Ее хозяин вернулся домой рано утром. Заслышав карету, она выглянула в окно и увидела на дверце знакомый герб князей Урусовых. Связь Путиловского с княгиней не была тайной для Лейды Карловны, но это было совершенно естественно до той поры, пока Павел Нестерович не связал себя святыми узами брачной клятвы с Ниночкой.

Конечно, невеста — еще далеко не жена. И молодая Лейда испытала это в полной мере, так и оставшись вечной невестой балтийского рыбака, ушедшего навсегда за богатым уловом салаки. Поэтому сейчас Лейда Карловна должна сделать все, чтобы брак этот состоялся. Ей нравилась Ниночка. И она нравилась Ниночке. Только в этой семье Лейда Карловна могла рассчитывать провести остаток жизни при Павле Нестеровиче. Как старая верная собака, иного хозяина она уже не признавала.

Сегодняшней ночью Павел Нестерович изменил Нине, а значит, и Лейде Карловне. Она поняла это по чуть заметным синеватым кругам вокруг сухо блестевших глаз, по обострившемуся лицу и по той жадности, с которой он выпил две кружки чая с молоком. Все это она наблюдала и раньше, но раньше было совсем другое дело.

И когда Путиловский уехал на службу, Лейда Карловна, все для себя решившая, достала бумагу, конверт и написала коротенькое письмо, в котором некий аноним извещал Нину Неклюдову о том, что ее браку с Павлом Путиловским угрожает опасность. Нине нужно побеспокоиться и охранить будущий брак от посягательств иных особ. Каких именно, Лейда Карловна умолчала.

Чтобы обезопасить себя (ее почерк и ошибки Путиловский знал слишком хорошо), она оделась, вышла в город и посетила свою единственную подругу, эстонку Кирью Нюганен. Выпив по чашечке кофе с тмином, они обсудили ситуацию. Кирью одобрила этот шаг, переписала письмо, запечатала и отослала с посыльным.

Затем Лейда Карловна зашла в собор и исповедалась в грехе доносительства своему пастору. На нее была наложена легкая епитимья, так что домой грешница вернулась с очищенной душой и тут же принялась готовить любимые блюда Павла Нестеровича. Сегодня вечером ей захотелось его побаловать.

Тем временем Путиловский коротал досуг, допрашивая Максимовскую, одетую гораздо более шикарно, нежели того требовал полу светский этикет при визите в полицию.

— Кто, кроме названных мною лиц, мог знать о содержимом сейфа? Вы кому‑нибудь сообщали о текущих финансовых делах аптеки?

— Нет! — без малейшей паузы выпалила Мария Игнациевна.

«Врет», — подумал Путиловский.