Сорвать банк в Аризоне - Григорий Никифорович

— Но здесь-то Аризона, — возразил я. — Здесь, вроде, ни того, ни другого нет. Да и вообще черных очень мало.

— Вот, — наставительно сказал Сэм, — ты начинаешь понимать. В том-то и дело, что здесь черных мало. Я для того и перебрался в Аризону, чтобы избавиться, наконец, от расовых проблем. А оказалось, университету нужно показать, что у них тут полная расовая справедливость! По-твоему, например, я хороший специалист. Может быть это и правда. Но многие так не считают, а думают, что меня назначили начальником только потому, что я черный. Они все время ждут, когда я поскользнусь. Ты видел, как со мной разговаривал Санчес? Как будто я укрываю преступника. — Сэм и вправду разволновался, и даже привстал. — А ты говоришь — прочное положение. Нет, Лио, устраивайся как знаешь, но без меня. Я хоть и хотел бы тебе поверить, а все-таки… — Сэм приостановился и, как будто придя к какому-то решению, продолжил. — Но, так и быть, кое-что для тебя я сделаю. Я поставлю новый компьютер, с тем же адресом, на то место, где стоял твой старый. И я сделаю это сегодня же. Ты меня понял? — завершил он.

— Не очень, — признался я. — Но все равно спасибо.

— Тебе спасибо, — ответил Сэм стандартной формулой. — Может, когда и увидимся.

Мы пожали друг другу руки, я повернулся и вышел. По дороге домой я думал о том, что, как ни различны между собой худосочный еврей Зиновий с берегов минской реки Свислочь и массивный чернокожий Сэм С. Льюис из штата Миссисипи, между ними можно найти много общего — и в интеллекте, и в характере. Во всяком случае, ни на одного, ни на другого надежды не было — помочь себе должен был я сам.

Глава 9. Красные розы, белые розы

Прогулка вдоль мексиканских мазанок и мандариновых деревьев под уже начинающим припекать тусонским солнцем пошла мне на пользу. Не то, чтобы я перестал беспокоиться, но, по крайней мере, я перестал думать сразу обо всем — в моих мыслях установилась некоторая очередность.

Для начала я решил полностью выбросить из головы все опасения, связанные с нашими с Зиновием биржевыми операциями. Ни лейтенант Санчес, ни агенты Чен и Фаррел, ни Сэм — никто ни намеком не обмолвился, что хоть как-то подозревает меня в регулярном использовании активов «Твенти ферст бэнк оф Аризона» для собственного обогащения. Единственный раз эта тема могла возникнуть, когда Фаррел захотел узнать, почему это я так часто соединялся с банком по утрам. Но я правильно ответил ему насчет постоянной проверки наших бухгалтерских программ и, слава Богу, Сэм С. Льюис меня не опроверг.

Но он меня и не поддержал. В общем-то, я, как мне кажется, понимал Сэма. В самом деле, это должно быть обидно — видеть, что твой служебный рост приписывают не твоим способностям и усердию, а твоему цвету кожи. Сам я в такую ситуацию, естественно, не попадал, но что-то похожее случалось с некоторыми из моих знакомых евреев в нашей прошлой жизни в Минске. Только там это было наоборот — они не могли достичь положения, которого безусловно заслуживали, только из-за своей «неправильной» национальности. Зачем далеко ходить — тот же Зиновий в свое время не смог защитить диссертацию именно по этой причине. Что, кстати, еще раз подтверждало подмеченное мной сходство между ним и Сэмом.

Однако в моих сегодняшних разговорах с обоими проявились и их различия. Зиновий, с его острым умом и слабым характером предпочитал обходить возникающие препятствия, а не преодолевать их. Поэтому он и не согласился мне помочь, а отложил решение моих проблем на потом, когда, быть может, они уже каким-нибудь образом разрешатся без него. Сэм тоже отказался мне помочь, но его отказ прозвучал по-другому. Мы не были с ним близкими друзьями, и он мог бы не рассказывать мне о своей жизни и о своей ситуации в университете. Достаточно было бы предъявить бумагу об увольнении и показать на дверь. Но Сэм неожиданно разговорился. Я еще раз припомнил его слова. Он сказал: «Кто-то украл деньги через компьютеры в моем отделе, и я теперь буду виноват». Значит, если бы он знал, кто этот взломщик, и смог бы доказать это полиции, его положение снова бы укрепилось. Не намекал ли Сэм на то, что тогда бы он мог разрешить мне, под его наблюдением, соединиться с «Фиделити»? Ведь он твердо заявил: «Я не думаю, что ты преступник». К тому же он пообещал установить новый компьютер на старое место сегодня же — зачем?

Дойдя до дома, где я жил, я не остановился, а решил продолжить прогулку, свернув налево по Десятой улице. Здесь дорога слегка подымалась в гору, и мандариновые деревья уже не росли — только белая пыль на асфальтовой мостовой и тротуарах. Ни машин, ни прохожих поблизости не было видно, и я снова удивился расточительству городских властей Тусона, соорудивших тротуары в таком безлюдном районе. В Америке тротуары на небольших улочках, даже в центре города — это скорее роскошь, чем правило.

Итак, продолжал я размышлять, похоже, что у меня могут быть два пути, чтобы добраться до компьютера с моим адресом, который сегодня уже будет стоять на месте. Если бы, например, у меня все еще оставались ключи от здания администрации и от нашего отдела, я бы сегодня же ночью ими воспользовался, и проблема была бы решена. Но ключей у меня нет, а пойти на взлом — не компьютерный, а буквальный — было бы просто безумием. Так что этот путь я отверг сразу, и подумал только — интересно, знает ли Сэм, что лейтенант Санчес вчера отобрал у меня ключи. Наверное, знает — иначе ему пришлось бы сделать это сегодня самому.

Другой путь был не таким прямым, и, может быть, тоже нереальным, но зато более безопасным. Допустим, я бы выяснил, что же действительно происходило прошлой ночью в нашем отделе и кто на самом деле украл эти злополучные полтора миллиона. Тогда бы я принес эту информацию Сэму, а он в обмен позволил бы мне воспользоваться компьютером. Конечно, маловероятно, чтобы я смог опередить полицию и ФБР, которые прямо сейчас копают изо всех сил, чтобы отыскать виновного. Но одно преимущество у меня все-таки было — я уже знал, что без Инки в этом деле не обошлось, а они еще нет. Даже если они уже обнаружили отпечатки ее пальцев на компьютере и сличили их с отпечатками из базы данных ФБР.

Получалось, что мне предстояла беседа с Инкой, и, как можно было предполагать, беседа очень не простая. Однако другого шанса я не видел, так что выбирать не приходилось. Я круто повернул назад к дому.

Остальную часть дня я провел, выполняя рекомендации Стьюарта. Я не отходил далеко от моей квартиры, а еще точнее — от моего дивана. Я почитал местную газетку, которую бесплатно распространяли среди тусонских жителей и посмотрел телевизор. НАСДАК продолжал падать, но в разумных пределах. Телефон не звонил, не считая одного случайного звонка какой-то старушки с предложением пожертвовать десять долларов на нужды школы в резервации индейцев племени апачи. От нечего делать я попросил объяснить мне, почему апачи нуждаются в помощи. Лет сто пятьдесят назад, сказала старушка, из-за нас — то есть из-за американцев — индейцам пришлось покинуть родные земли и переселиться на семьсот миль западнее. С тех пор их уклад жизни и культура оказались разрушенными, и вот теперь для нас настала пора покаяться и помочь возродить культуру апачей. Я возразил, что мне, например, тоже пришлось покинуть землю предков, переселиться на много тысяч миль западнее, и мой жизненный уклад тоже был разрушен, причем на его восстановление у меня пока было всего семь лет, а не сто пятьдесят. Однако мне никто не помогает — за исключением нескольких месяцев сразу по приезде. Не беда, ответила старушка, если я не хочу пожертвовать десять долларов, она согласна и на пять. Удивленный таким неожиданным поворотом в дискуссии, я вежливо отказался и положил трубку.

Так я тянул время часов до четырех, а потом искупался в бассейне — моего друга Билла еще не было, видно все они по горло были заняты поимкой компьютерных взломщиков, — и стал готовиться к походу. Звонить Инке и предупреждать о том, что я хочу ее навестить, было бы неразумно — она могла тогда и улизнуть из дома. Я переоделся в мой лучший летний костюм — белые брюки, светлые открытые туфли и темно-красная рубашка, — и пошел заводить свою машину.

Машина стояла на отведенном ей месте, за задней стеной дома. Каждый раз, когда я вставлял ключ зажигания в прорезь на ее массивной рулевой колонке, я опасался, что в этот раз она не заведется. Правда, до сих пор такого не случалось — несмотря на почтенный пятнадцатилетний возраст и шестизначное число пройденных миль, мой двухдверный «Шевроле-Камаро» хоть и дребезжал, но работал. Когда-то этот автомобиль был ярко-красным спортивным красавцем, с удлиненным капотом и стильным аэродинамическим обтекателем на багажнике. Сейчас краска по большей части облупилась, одна из дверей была черной, а крыша и вовсе прохудилась вплоть до ржавых дырок. Такие машины в Америке называют «джанк» — мусор, и в Чикаго я на нее бы даже и не посмотрел. Но для моей жизни в Тусоне это средство передвижения обладало несомненным достоинством — ценой.